У Буна в глазах вспыхивает странный огонек, и он открывает рот, только чтобы снова его закрыть. Ну конечно.
– Лайра…
В толпах на улицах по обеим сторонам переулка поднимается громкий гул.
– Я не хочу пропустить. – Я умудряюсь обогнуть его, в кои-то веки застав врасплох.
– Стой.
Он перехватывает меня за руку и разворачивает обратно, напоминая другого мужчину, который поступил так со мной сегодня. Я начинаю чувствовать себя тряпичной куклой и собираюсь сказать об этом, но Бун настолько близко, что я ощущаю характерный аромат мыла, которое в логове лежит в умывальных. На секунду я застываю, потом встряхиваю головой. Я должна выбраться отсюда, пока меня не догнал Шанс и не стало еще хуже. Я пристально смотрю на руку Буна.
Он следит за моим взглядом, потом торопливо отпускает меня.
– Послушай. Я… Сука… Прости. Шанс – ублюдок. И, будь я рядом, я бы что-нибудь с этим сделал.
Все становится хуже с каждой секундой. Я не хочу, чтобы он жалел меня. А дело именно в этом.
– Ничего страшного, Бун, – говорю я. – Я справилась.
– Я слышал. – Он снова корчит гримасу. – Ты уверена…
– Да. Это все мелочи. И по-любому не твоя проблема. – В этот раз, когда я огибаю его, он меня не останавливает.
Я отхожу достаточно далеко и уже думаю, что Бун оставил меня в покое, но он неожиданно возникает рядом, не пытаясь меня остановить, но сопровождая.
– Ты не пытаешься смотреть. – Утверждение, не вопрос. Теперь в его голосе сквозит любопытство. – Так куда ты идешь?
Я искоса бросаю на него взгляд:
– Мне не нужна твоя дружба из жалости, Бун. Все в порядке. Серьезно.
– Это не жалость. – Он выдавливает кривую, полную раскаяния улыбку.
Я хотела бы не понимать. Но он не виноват.
– Я думал, у нас все путем, – говорит он.
Ясно. Раньше я бы бросила ему жизнерадостное саркастическое замечание. Просто сейчас меня на это не хватает. Так что я пробую другой подход и говорю ему правду:
– Я собираюсь вернуться в логово.
– Ты возвращаешься сейчас? – В его голосе появляется сомнение, и он оглядывается на толпу, которую мы оставили позади. – А как же праздник? Боги выбирают.
– Потом посмотрю нарезку с лучшими моментами. – Если Зевс снова не станет царем, мне откровенно наплевать на результаты. Но если победит Гермес, это будет полезно для Ордена.
Я указываю на храм:
– Феликсу не понравится, что мы оба это пропускаем. Высшее начальство сказало, что мы все должны почтить Гермеса.
Бун становится серьезным:
– От Шанса непросто прятаться так долго. Давай я тебя провожу.
Стоило догадаться, что он сообразит.
– А ты не хочешь посмотреть?
От этой нахальной ухмылки меня каждый раз пробирает. Бун достает смартфон.
– Все схвачено. И все равно вид с того места, где мы стояли, был отстойный.
Прицепившись ко мне, как репей, Бун одним глазом смотрит на меня, а другим на трансляцию выбора богов, пока мы идем по почти пустым городским улицам. Наш путь – самый короткий – ведет нас мимо башни Атланта.
Стиль жизни сверхбогатых и сомнительно могущественных. Несмотря на все богатства, которые скрывают квартиры в этом небоскребе, он неприкосновенен для всех заложников. У его обитателей достаточно времени, денег и злобы, чтобы обеспечить ужасающий финал любому нарушителю, если он будет пойман. А еще все знают, что пентхаусом владеет Аид.
Когда я задумываюсь, там ли он, волосы на загривке встают дыбом.
Почему я думаю о нем сейчас? Вот о ком волноваться надо в последнюю очередь. Я живу с ублюдком по имени Шанс, и, сколько бы я ни пряталась от него сегодня, я точно знаю: когда он снесет мою жизнь, словно старый дом, – это вопрос времени.
Я бросаю еще один быстрый взгляд на Буна и испускаю долгий вздох. Как бы ни было ужасно раньше, я уверена, что тайная влюбленность в парня будет бесконечно менее болезненной, чем та, над которой сможет издеваться заклятый враг.
Когда мы добираемся до забора из проволочной сетки, который перекрывает вход в тоннели, ведущие под городские улицы, Бун отпирает ворота и снова запирает их за нашими спинами. Сразу за входом в тоннель мы вытаскиваем резиновые сапоги из тайника за кучами мусора. Работа заложников – следить, чтобы на разных точках входа в наше подземное логово были такие сапоги и фонарики.
Я натягиваю их и выпрямляюсь, и тут Бун говорит:
– Судя по всему, готов еще один. Кажется, Артемида.
Я морщу нос. Если они придерживаются иерархии, то первые десять смертных уже выбраны. Это было быстро. После Артемиды останется выбрать только одному богу. Я снова вздыхаю. Я думала, у меня будет больше времени до того, как все вернутся.
Я беру фонарик и прохожу в цементные, раскрашенные граффити катакомбы.
Бун держит телефон перед нами, чтобы обоим было хорошо видно.
Без лишней помпы и фанфар из ниоткуда прилетает одна из знаменитых золотых стрел Артемиды и втыкается в землю, а затем на экране в клубах дыма появляется смертный.
В толпе поднимается гвалт, а Бун бормочет:
– Ну ты посмотри-ка. Артемида выбрала мужчину.
– Ха, – говорю я и продолжаю хлюпать по воде глубиной до щиколоток, лишь бросив быстрый взгляд на экран, чтобы посмотреть, как не очень спортивный парень со светлой кожей и темными волосами хлопает глазами перед камерой.
Исторически богиня отдает предпочтение женщинам.
Бун, не сбиваясь с шага, только пожимает плечами.
С легкостью, достигнутой долгой практикой, мы добираемся до места нашего назначения – кажущейся незыблемой стены с героическим изображением Гермеса со шлемом, зажатым под одной рукой, и в талариях – крылатых сандалиях. Конечно, в стиле граффити, чтобы не отличаться от других местных художеств.
Я делаю паузу, чтобы повести фонариком из стороны в сторону, проверяя, не следили ли за нами, но вижу только свечение крысиных глаз, после чего выключаю свет. Бун тоже выключает телефон. В кромешной темноте я прижимаю ладонь к цементной стене, ощупывая знакомую тайнопись; это маленькие скрытые неровности, система букв, незаметная для смертного взгляда, но мы, воры, знаем, как находить их и читать прикосновением. Способ оставлять подсказки друг другу: каких зданий избегать, где есть дыры в системе видеонаблюдения и так далее.
Эту надпись я даже не тружусь прочесть, поскольку и так знаю, что там написано. Но после букв есть кнопка, также скрытая от глаз, которую я нажимаю, заставляя толстую цементную дверь распахнуться с легким порывом ветра. Мы поспешно заходим внутрь, прежде чем дверь так же быстро захлопывается за нами. Каждые год-два новичок-заложник не успевает сделать это достаточно быстро, и получается кровавое месиво, которое мне приходится убирать, – и каждый раз очень жалко очередного бедолагу.
Как только мы оказываемся внутри, созданные богом тайные комнаты, из которых состоит наше логово, немедленно освещаются светом синего неугасающего огня. Говорят, сам Гермес даровал Ордену этот огонь, чтобы тот освещал логова по всему миру.
Бун снова включает телефон.
– У тебя есть здесь сигнал? – спрашиваю я.
– Я спер у Феликса пароль от вайфая. – Он кладет телефон на пол, и мы оба останавливаемся, чтобы снять сапоги.
Закончив, я убираю свои сапоги и фонарик на полку, открытую для всех заложников на входе и выходе. Бун все еще ковыряется, а я разглядываю его склоненную голову. Он не был обязан помогать мне прятаться от Шанса.
Бун смотрит в телефон:
– Похоже, Гермес сделал выбор.
Я сглатываю и спрашиваю:
– Вор?
Бун щурится на экран и качает головой.
– Зэй Аридам?
Я делаю паузу.
– Где я раньше слышала это имя?
Бун переворачивает телефон, чтобы показать мне, и, естественно, имя проезжает на фоне картинки, а я наконец соображаю, почему оно мне знакомо. На прошлом Тигле, сто лет назад, человек по имени Матиас Аридам был выбором Зевса. Он так и не вернулся. Вообще, тогда не вернулся ни один смертный. Но и семьи получили благословения сверх меры.
Аридам. Та семья получила благословение и переехала подальше от всех, кто был с ними знаком. Совпадение? Не думаю.
– Вот все и выбрали, – говорит Бун. – Надеюсь, в итоге все смертные вернутся домой.
Он сейчас явно в меньшинстве, поскольку мы все еще наслаждаемся результатами кучи благословений, потому что из последнего Тигля никто не вернулся. Я не говорю этого вслух.
– Готова? – Бун поднимается на ноги.
Я глубоко вздыхаю:
– Конечно. Почему нет?
Мой желудок падает в яму, когда я вижу, что Бун собирается ответить на мой совершенно риторический вопрос, но из динамиков телефона раздаются шокированные вопли, и мы оба переводим взгляд вниз.
– Какого…
Мы таращимся на экран.
– Милосердные преисподние, – бормочу я.
Перед входом в храм Зевса воздвиглась огромная клубящаяся колонна красного пламени, выбрасывающая в небеса столб черного дыма. Только один бог оформляет свой выход именно так.
Аид.
Держу пари, он и правда осматривал храм тогда именно для этого. Ну конечно, мне так повезло. В тот единственный раз в моей жизни, когда я решила подойти к этому месту, я наткнулась на него.
– Что он-то задумал? – бормочу я, игнорируя брошенный на меня вопросительный взгляд Буна.
– Приветствую, живущие смертные. – Голос Аида не гремит. Он течет. Желудок сводит от острого узнавания этого характерного, непостижимо текучего голоса.
– Как вы все знаете, недавно я потерял любимую – мою милую Персефону.
Я плотно зажмуриваюсь.
Персефона. Его мрачно и страстно любимая царица – Персефона.
Его мертвая царица.
Я вздрагиваю.
– В ее честь… я тоже выберу себе поборника, – объявляет он.
Твою мать. Аид не участвует в Тигле. Фактически он даже не входит в число главных олимпийцев. Здесь, в Верхнем мире, бродят слухи, что это потому, что он и так царь мира Нижнего и остальные в пантеоне не хотят давать ему еще больше власти, так что ему не позволено становиться еще и царем богов Олимпа.