– Извини, что ни разу тебя не навестила. Я в открытках писала почему. Это так и есть, поверь. Я не могу оставить дом даже на одну ночь. Из-за его состояния. Сам поймешь, когда его увидишь. Он совсем не может без меня.
– Ты довольна, наверное, – небрежно бросил Кодзи.
Реакция Юко была поразительной. Ее безупречно красивое лицо покраснело, тонкие губы задрожали, и с них сорвался поток слов, сбивчивых, как беспорядочные удары по клавишам пианино:
– Ты это хотел сказать? Именно эти слова? В первую очередь, как только выйдешь на свободу? О, это ужасно! Ужасно такое говорить. Так ты все рушишь. После этого теряешь веру вообще во все. Обещай, что больше не будешь так говорить. Обещаешь?
Кодзи опустился на траву, наблюдая, как гнев, охвативший эту красивую женщину, сотрясает ее тело изнутри. Юко недоставало смелости посмотреть на него. Кодзи впился в нее взглядом. Подобно тому как вода медленно просачивается вглубь песчаной почвы, до него постепенно доходила суть сказанных им слов.
Дело в том, что они еще не привыкли друг к другу. При общении человека и животного порой, пусть на время, возникает больше близости, чем между Кодзи и Юко. Два человека с опаской обнюхивали друг друга, как звери при первой встрече. Они играли друг с другом, словно дрались, и дрались, словно играли. При этом страх охватил именно Кодзи, а Юко, несмотря на гнев, оставалась неустрашимой.
Как бы подтверждая это, Юко сменила тему и заговорила о том, как чуть больше года назад закрыла свой магазин в Токио, перебралась в Иро и обустроила «Оранжерею Кусакадо».
– В общем, нам здесь нужна мужская рука. Нужен помощник. Надо будет много учиться и много работать. Первая партия цветов, которую мы поставили весной, получила высокую оценку. С мая мы занялись еще и лиственными растениями. Поддержание температурного режима – занятие хлопотное, но, мне кажется, тебе эта работа понравится. У тебя сейчас такое лицо… мирное, миролюбивое.
Закончив с сэндвичами, они по берегу залива вернулись в порт. Прошли через центр деревни, пересекли префектурное шоссе и зашагали по дороге к дому Кусакадо. Встреченные по пути жители здоровались с Юко и смотрели с интересом: кого это она ведет? Несомненно, уже к закату слухи пойдут по всей деревне. Конечно, Юко была готова прикрыть Кодзи, выдав его за родственника, но местные выяснят правду быстрее, чем муравьи отыщут просыпанный сахар.
– Что ты голову повесил? Не надо, – с подчеркнутым сочувствием предупредила Юко.
– Ничего не могу с собой поделать, – проговорил Кодзи, не поднимая глаз и наблюдая за искаженной тенью, которую зонтик Юко отбрасывал на следы шин грузовиков и автобусов – отпечатки, оставленные в разгар дневной жары на шоссе.
Дорога устремлялась к востоку, поворачивала у почты налево и, плавно изгибаясь перед воротами храма Тайсэндзи, поднималась по заднему склону холма, на котором в беспорядке были разбросаны редкие дома.
Усадьба Кусакадо стояла особняком – тем, кто не поленится залезть на самый верх вознесшейся над заливом горы, этот дом предъявлял эффектную черепичную крышу и просторный двор, целиком занятый теплицами.
На вершине холма стояла фигура в белой одежде с развевающимися на ветру полами. Ворот не было – вместо них возвышалась увитая розами арка, устроенная в белом деревянном заборе, который недавно установила Юко. На заборе висела большая табличка с надписью: «Оранжерея Кусакадо». Ожидавший Юко и Кодзи человек был одет в юкату. Небрежно запахнутая, она развевалась под порывами ветра, подобно юбке. Человек стоял неестественно прямо, как загипсованный.
Из-за тяжелой сумки, с которой пришлось подниматься в гору, по лбу Кодзи струился пот и стекал на брови. Юко коснулась его бока кончиками пальцев, будто о чем-то предупреждая. Кодзи впервые за все время поднял глаза, и его охватил страх – почудилось, что сейчас он вновь предстанет перед тюремным священником.
Но перед ними был Иппэй. Кодзи увидел его впервые с того самого дня. Стоявшее высоко над холмом летнее солнце освещало Иппэя лишь частично, оставляя в густой тени половину лица, и казалось, будто он приветствует гостя широкой улыбкой.
Глава вторая
Юко прекрасно знала, каким веселым и пылким юношей Кодзи был два года назад.
Иппэй держал на Гиндзе магазин западного фарфора и в напряженные сезоны – например, конец года и Обон[5] – временно нанимал студентов университета, который окончил сам. Кодзи отвечал требованиям Иппэя к персоналу, и ему разрешили работать в магазине и дальше, не только на праздники. Так он стал желанным гостем в доме Иппэя в Сибасироганэ.
Иппэй окончил университет по специальности «немецкая литература», некоторое время читал лекции в другом частном университете, а потом получил в наследство от родителей тот самый магазин на Гиндзе. Несмотря на новое дело, он продолжал заниматься «высокой литературой», публиковал критические статьи и приобрел определенную известность. Писал он крайне мало, но имел горячих поклонников среди читателей, и его давно разошедшиеся ранние книги высоко ценились.
Иппэй переводил и комментировал Гофмансталя и Стефана Георге[6], а также написал критическую биографию Ли Хэ[7]. Его литературный стиль отличался изысканностью и утонченностью, в нем не было ни капли деловитости, свойственной торговцам. Напротив, он был преисполнен холодной эксцентричности, тяготел к цветистости и украшательству, которые присущи ценителям искусства.
Нередко люди такого типа из-за своей природной склонности невольно наделяют себя неведомой обычным людям привилегией презирать попытки духовного совершенствования и превращаются в удивительно пустое чувственное существо. Начав работать в магазине, Кодзи был поражен, как много времени и внимания Иппэй уделял любовным делам.
Конечно, Кодзи старался держаться подальше от всего этого, ведь к нему оно никакого отношения не имело. Как-то раз, когда он закончил работу и собирался домой, Иппэй, всем своим видом выказывая дружелюбие, остановил его и предложил пойти выпить. Едва они устроились в каком-то баре, как Иппэй сразу заговорил:
– Ты у нас волк-одиночка. Я тебе завидую. Ни родителей, ни братьев, ни сестер, ни родственников. И жены тоже нет, и детей. Не люблю людей, у которых замечательные семьи и замечательные поручители. Скажи, ведь тебе хватает денег только на жизнь, да?
– Думаю, как-нибудь протяну до окончания университета. Мой старик оставил кое-какие деньги. Но с таким капиталом далеко не уедешь.
– Ничего. Есть же еще и деньги, которые ты зарабатываешь у меня.
– Спасибо. Я вам очень признателен.
Помолчав немного, Иппэй отпил из стакана и продолжил:
– Я слышал, ты пару дней назад подрался.
– О-откуда вы знаете?
От удивления Кодзи слегка заикался.
– Один из наших продавцов услышал об этом от приятеля. История показалась ему забавной, и он решил поделиться со мной.
Кодзи смущенно почесал голову. Он был похож на провинившегося школьника.
Иппэю захотелось знать подробности. Кодзи рассказал, как вечером после закрытия магазина он с приятелем, который тоже где-то подрабатывал, зашли в Синдзюку в бар выпить виски. На выходе из бара на них кто-то напал, завязалась драка, но все быстро кончилось – они убежали. Иппэя больше волновало не столько само происшествие, сколько душевное состояние Кодзи.
– Ты разозлился? Из-за этого ввязался в драку?
– Не знаю почему. Вдруг вышел из себя, и все.
Кодзи растерялся, не зная, что ответить: ему никогда не задавали таких вопросов.
– Тебе двадцать один год, ты одинокий, беззаботный, ввязаться в ссору или драку тебе ничего не стоит. Временами, наверное, считаешь себя романтичным?
Кодзи молчал, сжав губы. Он не понимал, как расценивать эти слова – как незаслуженную похвалу или насмешку.
– Уметь драться и выпускать свой гнев – это хорошо. Весь мир в твоих руках. А что потом? Потом лишь седина волос, морщины на лице…[8] И больше ничего.
Эта непонятная цитата из древней поэзии показалась Кодзи ужасно высокопарной.
Иппэй продолжал расспросы:
– А не бывает у тебя ощущения, будто мир распадается на глазах и утекает, как песок сквозь пальцы?
– Бывает. И тогда я начинаю злиться.
– Вот! Это одно из твоих достоинств. Что касается меня, я уже давно сдался перед этим ускользающим песком.
Кодзи было неприятно слушать сетования на жизнь и философские рассуждения. С какой стати? Только потому, что этот человек старше?
– Вы хотите сказать, что я обыкновенный, такой же, как все? – раздраженно заключил Кодзи, пытаясь таким образом поставить точку в разговоре.
Он покосился на приблизившегося к сорокалетнему порогу богача, лицо которого вырисовывалось перед ним в тусклом освещении бара. На Иппэе, которому в месяц шили по два пиджака, была итальянская рубашка из бледного шелка и строгий галстук. Во всех отношениях он напоминал элегантного персонажа из романа «Мужчина, увешанный женщинами»[9]. Он стригся в первоклассной парикмахерской, завел счет у дорогого портного, хотя имел возможность расплатиться с ним в любой момент, мог по внезапной прихоти купить комнатные тапочки английского производства, которые почти сразу ему надоедали.
У Иппэя было все. По крайней мере, так считал Кодзи. Молодость Иппэя миновала, но он пользовался молодостью других и теперь с жадностью вытягивал ее из Кодзи, как собака, высасывающая из кости мозг. И хотя этот человек уделял ему столько внимания, именно перед ним Кодзи не хотелось выказывать привычные жизнерадостность и веселость. Эти качества служили Кодзи хорошо смазанными, ухоженными коньками, на которых он скользил по жизни.
Со сверстниками и приятелями он чувствовал себя как рыба в воде. Ему нравилось ходить к друзьям в гости, где его принимали с сочувствием, зная, что он сирота, где можно было наесться до отвала, а главное – вести себя совершенно раскованно. Общество превозносит тех, кто в сложных обстоятельствах не становится подозрительным и обидчивым, как многие люди. Его глубоко трогает, когда эти необычные люди в жизни ведут себя обыкновенно. Для Кодзи даже драка служила наполовину искусственным импульсом, который должен был каким-то образом заставить других людей похвалить его, попыткой нормально вести себя в обществе. Но делиться такими секретами с Иппэем он не считал необходимым. Да и нужно ли открывать что-то человеку, у которого и без того все есть?