Иисус и победа Бога — страница 9 из 30

1. Введение: рассказ с открытым концом

Приблизилось Царство Божье; покайтесь и веруйте в Евангелие». Первую часть этого утверждения мы уже рассмотрели и выяснили, что в нем заключена аллюзия на целый рассказ о новом исходе Израиля, его возвращении из плена. Что можно сказать о второй части?[879]

Тезис этой главы таков: Иисусова Весть о Царстве работала как своего рода рассказ, где нужны новые герои, и как сюжет, где нужны акторы[880]. В категориях, проясненных Греймасом (см. подробнее NTPG), если Иисус — «посредник» в драме, действию нужны «реципиенты» и, видимо, «помощники»[881]:

До сих пор мы имели дело с таким сюжетом:

Итак, вопрос: кто такой «Израиль», который вернется из плена? Есть ли у Иисуса «помощники», и если да, то кто они? (Об «оппонентах» речь пойдет в главе 9.) В этой главе я попытаюсь показать, что имплицитные и эксплицитные рассказы Иисуса о Царстве звали слушателей увидеть в себе «Израиль», ради которого совершается служение Иисуса, и даже (отчасти) «помощников», которые разделят его служение. При этом подразумевалось, что вернувшийся из плена Израиль должен себя вести определенным образом. Речь не об общем наборе правил, не об абстрактной «этике». Иисус считал свое призвание уникальным и неповторимым, и это ощущение распространялось на его последователей. Они были призваны к специфическим задачам, имевшим отношение к его служению и замыслам.

Таким образом, рассказ (story) о Царстве порождал соответствующую деятельность (praxis) среди тех, кто его слышал и приложил к себе. В рамках мировоззренческой модели рассказы не только усиливают деятельность и символы рассказчика, но и обращаются к другим мировоззрениям и складам ума, стараются вызвать отклик, — чтобы люди изменили свои рассказы, символы и деятельность (естественно, что призыв к смене деятельности уже предполагает достаточно широкие перемены[882]). На мой взгляд, призывы и заповеди Иисуса необходимо рассматривать не как «новое учение» (в смысле новых нравственных правил или богословских принципов), но как часть его глубинного Рассказа, имевшего целью побудить слушателей перестроить свою деятельность и связанные с этим элементы мировоззрения.

Как работает Рассказ? Рассмотрим четыре его стадии:

1) Приглашение. Все начинается с приглашения: Весть о Царстве включала призыв «покаяться и верить Благой вести». Поскольку впоследствии призыв несколько затерся и оброс анахронистичными коннотациями, ряд ученых усомнились в его принадлежности Иисусу. Важно убрать анахронизмы и вскрыть коннотации, присущие I веку н. э.;

2) Радушный прием. Людей, отозвавшихся на приглашение, ждал радушный прием. Рассказы Иисуса о Царстве давали понять: Бог зовет всех без исключения, в том числе нищих и грешников;

3) Требование. Если человек откликался на приглашение, от него требовалось жить сообразно требованиям к обновленному Израилю;

4) Призыв. Некоторые люди были призваны пойти вместе с Иисусом к Иерусалиму, сопровождать Иисуса при необычной кульминации его служения.

Кому–то может показаться странным, что Иисус предусматривал такие последствия своего провозвестия. Иным ученым до сих пор не хватает фантазии представить Иисуса ожидающим, что некая «община» будет слушать его рассказы и совместно их усваивать. Однако ничего удивительного здесь нет, и можно смело считать отжившим представление о том, будто Иисус обращался к «индивидам» как изолированным сущностям. За последние 40 лет мы выявили большой интерес к «общине» у Матфея, Марка, Луки и Иоанна (возможно, также в Q и у Фомы). Никак не менее очевидно, что и самого Иисуса глубоко волновало воздействие его провозвестия о Царстве на группы людей. (Во избежание недоразумений оговорюсь: этот социальный аспект не только не ослабляет, но даже усиливает аспект личностный — обращение к конкретным людям. Индивидуализм и коллективизм противоречат друг другу, но верно понятые «совместность» и «личностность» дополняют друг друга[883].)

Раньше часто считали, что Иисус с минуты на минуту ожидал конца света, а потому и речи о будущей общине своих последователей не заводил: существовала лишь группа близких к нему людей, чающих скорого конца нашего пространственно–временного континуума. Сейчас ученые постепенно отходят и от этой гипотезы. Данного вопроса мы подробнее коснемся в следующей главе, а пока отметим:

• Иисус, видимо, предусматривал появление новой формы общины;

• Иисус, видимо, не ожидал конца нашего пространственно–временного континуума.

Мы не сомневаемся, что Иисус ждал решительного поворота в истории. Мы лишь ставим вопрос о содержании этого поворота.

2. Приглашение: необходимо покаяться и уверовать

(i) Покаяние

Матфей и Марк предлагают в качестве вводного резюме Иисусовой Вести фразу, включающую призыв «покаяться» (Мк 1:15/Мф 4:17). Однако действительно ли Иисус этого требовал? И если он это требовал, то что имел в виду? Насколько данное требование когерентно с общей темой его Вести?

Старые комментарии и словари более или менее единодушны: «покаяние» — одна из основных тем служения Иисуса, оно представляет собой как бы негативную сторону «обращения»[884]. Эти комментарии придерживаются довольно абстрактной схемы, где Иисус проповедует вечную Весть о «Боге» и «Человеке», а также об обращении «Человека». С данной точки зрения, Иисус предлагает альтернативу еврейскому законничеству — «обращение» (включая «покаяние») как акт незаслуженной милости Божьей[885]. Речь идет, фактически, об индивидуальной нравственности: Иисус стремится изменить поведение людей к лучшему, хотя удерживает их от взглядов пелагианского толка.

В последнее время многие исследователи пришли к выводу, что такого рода теории окарикатуривают иудаизм и Иисуса, и начали разрабатывать принципиально новые подходы. Например, Эд Сандерс считает, что Иисус вообще не проповедовал покаяние[886]. По его мнению, если Иисус и намекал на нечто подобное, он мало отличался в этом от своих еврейских современников. Евангельские материалы, изображающие Иисуса проповедником покаяния, возможно, недостоверны. Судя по всему, общение Иисуса с грешниками вызывало массу недовольства, — между тем, если бы он много занимался исправлением закоренелых грешников, то «стал бы национальным героем»[887]. Вывод Сандерса: Иисус не требовал покаяния в обычном для его еврейских современников смысле, — он лишь звал людей следовать за ним. Это–то и оскорбляло чувства многих[888].

Сандерс явно берет за отправную точку крайности старого подхода[889]. На мой взгляд, это не вполне удачная затея, омрачающая даже его недавнюю книгу, где он менее полемичен. Я согласен с Сандерсом, что Иисус не требовал покаяния в обычном смысле слова. Однако он напрасно считает, что Иисус вообще его не требовал. Сандерс упустил из виду элемент имплицитного повествования и деятельности, к которой это повествование призывало.

Начать можно с того, с чего начал сам Иисус, — с Иоанна Крестителя. Иоанн говорил израильтянам, что если те не покаются, то Бог сделает детей Аврааму из камней[890]. С одной стороны, это предполагало отношение к израильтянам как к язычникам, которым необходимо покаяться так, как каются прозелиты, желающие войти в народ ГОСПОДА[891]. С другой стороны, данное событие (своего рода новое «обращение») - не новый рассказ об Израиле и Боге Израилевом, а новая глава Рассказа. Оно соответствует еврейским представлениям об «эсхатологическом покаянии».

Что это были за представления? Во многих текстах «покаяние» — это то, что должен сделать Израиль, чтобы возвратиться из плена[892]. Характерное для Евангелий греческое слово metanoia (и однокоренные) в Септуагинте встречается редко, причем обычно обозначает «раскаяние» самого ГОСПОДА. Однако в I веке н. э. оно предполагало целый ряд библейских коннотаций. Второзаконие говорит о том, что для прощения и возвращения из плена необходимо всем сердцем «вернуться» к ГОСПОДУ[893]. В категориях Второзакония это предполагает возвращение к «Шема», любви всем сердцем к одному ГОСПОДУ. Пророки регулярно использовали понятие «покаяния» для обозначения обращения к ГОСПОДУ, следствием которого будет Восстановление, возвращение из плена[894]. Слова shub и epistrephein, поскольку они означают «возвращаться», постоянно (особенно в Иер) намекают: «возвращение» Израиля к ГОСПОДУ поможет ему «вернуться» в свою Землю.

Нам не следует ограничиваться библейскими отрывками, упоминающими об актах shub и epistrephein. В Дан 9, Езд 9 и Неем 9 мы находим великие покаянные молитвы. Весь их смысл состоит в том, чтобы Бог возвратил Израиль из плена. (Снова отметим: эти тексты написаны в «послепленный» период, но они отражают чаяние подлинного «возвращения».)

Ту же тему можно найти в послебиблейской еврейской литературе[895]. Особенно интересный случай — кумранские тексты. Кумраниты считали себя авангардом подлинного «возвращения из плена». Таким образом, «покаяние» как условие принадлежности к общине было неизбежно связано с эсхатологией, а не с неисторическим/индивидуалистическим благочестием[896]. Это верно и в отношении ранних раввинов (т. е. раввинов до восстания Бар–Кохбы): Элиэзер Бен–Гиркан говорил, что «покаяние» — обязательное условие искупления Израиля. При этом очевидно, что под «искуплением» он имел в виду спасение от римлян, подлинное и окончательное возвращение из плена, который, еще продолжаясь в 70 году н. э., сменился новым вавилонским изгнанием[897]. Можно предположить, что осмысление поздними раввинами покаяния в неэсхатологическом и нравственном ключе отражает период, когда политические и эсхатологические чаяния были отложены. По раввинам, жившим после 135 года, часто нельзя судить о взглядах благочестивых евреев I века на покаяние[898]. Дополнительные (хотя и косвенные) свидетельства сильной взаимосвязи между «покаянием» и эсхатологией можно найти в некоторых христианских текстах II века[899].

Таким образом, в среде, к которой принадлежал Иисус, «покаяние» — это «то, что должен сделать Израиль, чтобы ГОСПОДЬ вернул ему благополучие». Возвещая Царство, Иисус объявлял: благополучие возвращается к Израилю. Поэтому он почти наверняка включал в свою Весть призыв к покаянию (в указанном смысле). Мы должны чрезвычайно серьезно отнестись к утверждениям синоптиков о том, что Иисус проповедовал покаяние[900]. Конечно, этими утверждениями дело не ограничивается: о покаянии речь может идти не только тогда, когда встречается слово «покаяние».

Уместно оговорить один важный момент, касающийся среды Иисуса, который почти всегда не замечают. Мы сказали, что «покаяние» — это «то, что должен сделать Израиль, чтобы вернуть себе благополучие». Важно добавить: «покаяние» может означать отказ от революционного пыла. Возьмем для иллюстрации отрывок из «Жизни» Иосифа Флавия (отрывок поразительно перекликается с Мк 1:15/Мф 4:17).

Иосиф Флавий описывает случай, который произошел в Галилее около 66 года н. э. (примерно то самое время, когда синоптическая традиция обретала окончательную форму). Иосиф отправился в Галилею, чтобы уладить раздоры между различными группировками. Там был некий главарь разбойников по имени Иисус (индекс работ Иосифа Флавия дает 21 человека с этим именем: называя детей, евреи I века явно не стремились к оригинальности). Этот главарь замышляет заговор, покушаясь на жизнь Иосифа. Иосиф срывает заговор, а затем, по его собственным словам, сообщает главарю,

что от меня не укрылся заговор, который он умышлял против меня… Впрочем, я бы простил его поступки, если бы он раскаялся и доказал мне свою верность. Все это он обещал…[901]

«Если бы он раскаялся и доказал мне свою верность» — это правильный перевод. Однако можно перевести и так: «Если бы он раскаялся и уверовал в меня»²³. Иосиф требует от этого Иисуса бросить разбой и довериться ему. «Покаяние» в значении отказа от революционных устремлений встречается и в других местах «Жизни», — как и «вера» в значении доверия к вождю и верности вождю[902]. Я нахожу весьма примечательным то обстоятельство, что из всех известных мне исследователей жизни Иисуса из Назарета лишь один упоминает это место из Флавия, — и даже он не дает комментариев относительно значения эпизода для понимания «покаяния» и «веры»[903]. Между тем рассмотренный отрывок очень важен. Он показывает, что называли «покаянием» и «верой» в Галилее 60–х. С какой стати мы должны думать, что на 30–40 лет раньше «покаяние» и «вера» имели там иной (более «личностный», «внутренний», «религиозный») смысл? С какой стати мы должны использовать именно тот «религиозный» смысл как критерий достоверности высказываний Иисуса из Назарета? Иисус из Назарета вполне мог иметь в виду больше, чем Флавий, и задача историка — вскрыть дополнительные смыслы. Но крайне маловероятно, что он имел в виду меньше, чем Флавий.

При исторической реконструкции призыва Иисуса к покаянию следует совместить две описанные темы: возвращение к ГОСПОДУ (для возвращения из плена) и отказ от националистических насильственных методов.

• Иисусова проповедь покаяния была эсхатологической (она не была призывом реформатора–моралиста).

• Иисусова проповедь покаяния была политической (Иисус призывал Израиль как нацию отказаться от одной программы и избрать другую программу).

В еврейской среде Иисуса «покаяние» — не деталь вечного ландшафта и не особенность неисторической религии. Многие христианские авторы, проглядев ясную роль покаяния в тогдашней еврейской жизни, ошибочно воображали, будто Иисус первым заговорил о покаянии и стал непопулярен. Однако неверно также думать, что Иисус, проповедник «вечных истин», не говорил о покаянии, ибо ему как проповеднику «вечных истин» не было в том нужды[904]. Именно как пророк, причем пророк «эсхатона», он звал израильтян раз и навсегда покаяться, чтобы освободиться из плена. Это не просто «покаяние», которое может совершить любой человек (в том числе любой еврей), если, осознав свой грех, захочет попросить прощения и загладить вину. Это единственное в своем роде Покаяние, которое должен совершить истинный народ ГОСПОДЕНЬ при воцарении его Бога. Это Покаяние практически не имеет отношения к официальным структурам иудаизма. Оно состоит в верности самому Иисусу.

Что можно сказать о релевантных местах в Евангелиях?

Мы уже говорили о вводном резюме в Мф 4:17/Мк 1:15, с которым перекликается резюме поручения ученикам в Мк 6:12: они также должны призывать людей «покаяться и веровать в Евангелие»[905]. Нет сомнений, что аналогичным образом высказывалась и ранняя Церковь: было бы чрезвычайно странно, если бы она этого не делала. Фактически, бремя доказательства лежит на тех, кто отрицает историческую достоверность данных сообщений. Мы находим «покаяние»:

• в особом материале Марка;

• в особом материале Луки;

• в Q;

• в параллелях Мф/Мк.

Луку очень интересует тема покаяния: иногда он упоминает о нем там, где параллельные места у других синоптиков этого упоминания не содержат (Лк 5:32; 15:7; см. ниже). Однако отсюда нельзя делать далеко идущих выводов. Вполне возможно, что третий евангелист мыслил себе покаяние в менее «эсхатологическом» и более «нравственном» ключе, но это само по себе не исключает покаяние из провозвестия Иисуса[906].

Приводимые ниже отрывки наводят на мысль: Иисус звал слушателей к большому Повороту — не просто к индивидуальному нравственному раскаянию, но эсхатологическому акту, который представляет собой единственный способ избежать эсхатологического осуждения.

Тогда начал он укорять города, в которых наиболее явлено было сил его, за то, что они не покаялись. «Горе тебе, Хоразин! lope тебе, Вифсаида! Ибо если бы в Тире и Сидоне явлены были силы, явленные в вас, то давно бы они во вретище и пепле покаялись. Но говорю вам: Тиру и Сидону отраднее будет в день суда, нежели вам. И ты, Капернаум, до неба вознесшийся, до ада низвергнешься. Ибо если бы в Содоме явлены были силы, явленные в тебе, то он оставался бы до сего дня. Но говорю вам, что земле Содомской отраднее будет в день суда, нежели тебе»[907].

Тогда некоторые из книжников и фарисеев сказали: «Учитель! Хотелось бы нам видеть от тебя знамение». Но он сказал им в ответ: «Род лукавый и прелюбодейный ищет знамения; и знамение не дастся ему, кроме знамения Ионы пророка… Ниневитяне покаялись от проповеди Иониной; и вот, здесь больше Ионы»[908].

В это время пришли некоторые и рассказали ему о галилеянах, которых кровь Пилат смешал с жертвами их. Иисус сказал им на это: «Думаете ли вы, что эти галилеяне были грешнее всех галилеян, что так пострадали? Нет, говорю вам; но если не покаетесь, все так же погибнете. Или думаете ли, что те восемнадцать человек, на которых упала башня Силоамская и побила их, виновнее были всех живущих в Иерусалиме? Нет, говорю вам; но если не покаетесь, все так же погибнете»[909].

Книжники же и фарисеи роптали и говорили ученикам его: «Зачем вы едите и пьете с мытарями и грешниками?». Иисус же сказал им в ответ: «Не здоровые имеют нужду во враче, но больные. Я пришел призвать не праведников, а грешников к покаянию»[910].

Сандерс отвергает эти отрывки, просто ссылаясь на Бультмана[911]. На мой взгляд, так поступать не годится. Также тон этих речений не является «антииудейским» в такой мере, чтобы отражать позднюю христианскую полемику[912]. Был ли антииудаистом Иеремия? Амос? Иоанн Креститель? Я думаю, что Иисус, подобно им, был пророком еврейского Восстановления. Он говорил от имени Бога Израилева. Он призывал народ, в преддверии грядущего Суда, отказаться от националистических насильственных методов. Тем, кто внемлет ему, он обещал, что они будут оправданным народом Бога Израилева. Тех; кто не внемлет, постигнет страшная катастрофа, национальное бедствие.

Особенно показателен в этом отношении отрывок из Лк 13. Непокаявшихся убьют римские солдаты. На них упадет башня. Это «покаяние» — не просто индивидуальный нравственный отказ от индивидуального греха[913]. Это «покаяние» — того же рода, какого требовал от своих фанатичных и ожесточенных современников Иосиф Флавий. Призыв к нему вполне естественен в устах пророка, — Иисус же был пророком (см. выше). Он прививал слушателям Рассказ об окончании израильского плена. Для избавления необходимо покаяние. В Иисусовом провозвестии соединились призыв к эсхатологическому покаянию и призыв к отказу народа от насильственных и разбойничьих методов. Эта комбинация неслучайна. Как мы увидим в главе 10, подлинную глубину современного ему израильского плена Иисус видел именно в склонности израильтян к националистическому насилию[914].

В словах Иисуса слышали примерно то же самое, что и в словах Иосифа Флавия: откажитесь от своего понимания национальной идентичности, от своих национальных и политических целей, и доверьтесь мне. Однако в призыве Иисуса должны были увидеть большую смысловую глубину, чем в призыве Иосифа. Эта глубина шла от библейских аллюзий — Второзаконие, Иеремия, другие классические пророки. Иисус говорил о покаянии, которое поможет вернуться из плена, приведет к восстановлению и обновлению Израиля.

Мы также видим, что свидетельства Иисусовой проповеди покаяния далеко не ограничиваются евангельскими отрывками со словом metanoia (и однокоренными)[915]. Далее в этой главе мы рассмотрим эти свидетельства:

• прием «грешников»;

• призыв современников Иисуса изменить цели и ценности: не просто «этические нормы», но конкретные задачи и намерения;

• совет (и требование!) обновить сердце (тема Иер/Втор);

• призыв не прибегать к насильственным методам, а взять свой крест и следовать за Иисусом.

Каждая из этих тем — призыв к покаянию. Каждая указывает, какого понимания национальной идентичности израильтяне должны придерживаться, если они хотят вернуться из плена. Здесь мы сталкиваемся с фундаментальной природой темы «покаяния» в проповеди Иисуса, во многом объясняющей относительную редкость употребления в Евангелиях самого слова «покаяние».

Множество свидетельств такого рода содержат и притчи. Сандерс подчеркивает тот факт, что, вопреки импликации Луки (Лк 15:7), овца не «кается»: пастух идет ее искать. С таким же успехом он мог бы сказать: монета не «кается» в своей утерянности, — чего не понял евангелист (Лк 15:10)[916]. Создается впечатление, будто Сандерс здесь чуть темнит: возможно, потому что подобные притчи вообще работают иначе. «Покаяние» учеников Иисуса в том смысле, в котором мы его рассматриваем, есть нечто исходное. Притчи же предназначены объяснить и оправдать действия Иисуса: почему он берет на себя инициативу и идет искать заблудших. В любом случае эти две маленькие притчи подводят нас к большой притче — о блудном сыне. Ее поворотный момент: «Пришед же в себя, сказал: "Встану, пойду к отцу моему и скажу ему: Отче! Я согрешил"». Сколь бы мы ни подчеркивали роль расточительной любви отца в этой притче, она останется классической притчей о покаянии[917].

Высокая роль покаяния видна также из притчи о богаче и Лазаре (Лк 16:19–31). В ней есть распространенные сказочные мотивы[918], которые Иисус очень необычно обыгрывает. Притча о богаче и Лазаре обращает внимание на то же, на что дважды (т. е. подчеркнуто) обращала внимание притча о блудном сыне: происходит «воскресение» (т. е. «возвращение из плена»), — фарисеи же его не видят[919].

Вопреки распространенному мнению, говорит она вовсе не о загробной жизни и конечной участи людей[920]. Иначе она не была бы притчей! Допустим, что некий человек пытается найти в Лондоне с помощью карты нужный адрес. Если вы в этот момент расскажете ему историю про кого–то, кто заблудился в этом городе, ваш рассказ не будет притчей. Так же и здесь, и мы бы давно разобрались в сути дела, если бы нам не мешало очевидное предубеждение. Мы ошибочно исходим из того, что основная забота Иисуса — «научить людей, как после смерти попасть на небеса».

Авраам привечает Лазаря. Это напоминает о встрече (во многом наделенной аналогичным смыслом) блудного сына отцом. В сказках бедные и отверженные оказываются на лоне Авраама. Этот сказочный мотив находит воплощение в реальной жизни, когда Иисус принимает отверженных. (Точно так же рассказ о радушии отца есть рассказ о поступках Иисуса.) Как показали недавние исследования, важная для Луки тема «богачей и бедняков» здесь выступает на передний план[921]. Эта старая сказка на новый лад не говорит о загробном мире и не учит «этическим» абстракциям о богатстве и бедности. Она объясняет, что происходит с богатыми и бедными в настоящем[922]. Иисус принимает бедных и отверженных: это значит, что начинается подлинное возвращение из плена, начинается новая эпоха, начинается «воскресение». Если так, то все, кто желает войти в новый мир, должны (как во Второзаконии и у Иеремии) покаяться. Притча о богаче и Лазаре раскрывает смысл действий Иисуса. Она также стремится показать противникам Иисуса, насколько важно этот смысл уяснить. Пятеро братьев в дому у богача очень напоминают старшего брата из притчи о блудном сыне. Происходит «воскресение», но они его не видят. Притча считает принятие в Царство бедных и отверженных чем–то само собой разумеющимся и переключает внимание на богачей, фарисеев и недовольных. Им тоже надо покаяться, чтобы войти в День, когда разгорится рассвет. Им отказано в дополнительном откровении от умершего[923]: Моисей и Пророки обо всем сказали ясно.

Таким образом, притча о богаче и Лазаре предоставляет еще одно сильное свидетельство, что «покаяние» (в вышеуказанном смысле) было одним из центральных элементов провозвестия Иисуса. Его базовый Рассказ призывал слушателей увидеть в себе истинный Израиль, возвращающийся из долгого плена и обращающийся к Богу.

Наличие эсхатологического и национального аспекта в Иисусовой проповеди покаяния, конечно, не исключает аспекта личностного. В своей недавней работе Сандерс вроде бы его признает. Сандерс замечает, что будь Иисус социальным реформатором, ему пришлось бы решать, как интегрировать изменившихся грешников в обычное общество, — между тем у нас нет данных, что это заботило Иисуса. Однако: «Иисус не желал, чтобы грешники в промежутке [перед грядущим вскоре великим событием. — Т. Р.] оставались грешниками»[924]. Поскольку иудаизм, несомненно, знал «покаяние» в его личностном аспекте, призыв к эсхатологическому и национальному покаянию непременно должен был восприниматься как включающий покаяние личное. Я, конечно, не хочу сказать, что Иисус был просто «реформатором», предлагающим новую этическую систему или восстанавливающим старую этическую систему. Иисус звал к покаянию на всех уровнях — на уровне общества в целом и на уровне каждого человека в отдельности.

Опять–таки, соглашаясь, что подход Иисуса признает ценность личности, мы не реабилитируем понятие об «индивидуальном» покаянии в ущерб эсхатологическому и историческому аспектам. Всякий раз, когда внутри некоего течения образуется отдельное направление, в это направление входят люди, решившие, — вполне возможно, каждый сам за себя, — оставить солидарность широкого течения в пользу солидарности узкого направления. Хороший пример — кумраниты. Нашему индивидуалистическому и постпросвещенческому сознанию, ищущему личного спасения, этот выбор ошибочно может показаться проявлением «индивидуализма». Однако здесь действует иная логика, логика обетования Аврааму и его потомству, и ключевой вопрос — кого считать детьми Авраама? Это говорит нам нечто очень важное об Иисусовой проповеди покаяния, снова возвращая нас к Иоанну Крестителю.

Очень важно, что для Иисуса покаяние, будь то личное или национальное, не подразумевало необходимость пойти в Храм и принести жертв[925]. Как мы уже видели, крещение Иоанново уже содержало в себе этот скандальный подтекст: «покаяться» богоугодным образом можно было внизу у Иордана, не восходя в Иерусалим![926] Аналогичным образом, Иисус своей собственпой властью предлагал людям быть частью обновленного народа Божьего. Здесь–то и был настоящий скандал. Иисус вел себя,

• словно уже происходит возвращение из плена;

• словно возвращение из плена состоит в нем самом и его миссии;

• словно у него есть право решать, кто принадлежит к обновленному Израилю.

Яркий пример — эпизод с Закхеем. Ключевым моментом в нем является вовсе не финансовая деятельность Закхея. Ключевой момент здесь иной: Иисус своей собственной властью объявляет его сыном Авраама и говорит: «Ныне пришло спасение дому сему»[927]. Иисус немедленно дает Закхею то, что тот обычно получал, восходя в Иерусалим и участвуя в храмовом культе. Желание Закхея возместить нанесенный людям ущерб, возможно, связано не столько с самим вердиктом Иисуса, сколько с принятием (отныне) Закхея ближними. Его можно уподобить поведению исцеленных от проказы: они должны были показаться священнику и принести положенную жертву не с тем, чтобы исцелиться, а чтобы публично удостоверить свое здоровье[928]. В указанных эпизодах проблема, конечно, не в том, что еврейские современники Иисуса были против прощения, любви и милости, а в том, что они не ожидали этих даров вне Храма. Вопрос сводился к следующему: если Рассказ, который поведывал Иисус своими словами и делами, правдив, кульминация еврейской истории явилась в лице человека и вела себя абсолютно скандально.

Проповедуемое Иисусом «покаяние» было не регулярным покаянием отдельных грешников, когда они признавали свои грехи и совершали положенные по еврейским обычаям обряды. Те регулярные покаяния могли совершаться в любой момент израильской истории и сами по себе не означали приближения Царства или окончания плена. Они также не предполагали глобальную смену жизненной программы. Призыв Иисуса был гораздо радикальнее. Он не учил людей чаще ходить в Храм, чаще совершать жертвоприношения или тщательнее соблюдать законы ритуальной чистоты. То, что мы называем «нравственным» покаянием, было лишь одной из граней его проповеди покаяния. Подобно Иосифу Флавию, Иисус звал соотечественников внять совету и изменить образ жизни. Иисус не только возвещал Царство, но и звал народ покаяться. Однако его Рассказ имел непривычный для слушателей сюжет. Иисус говорил, что следующая глава повествования — не национальное восстановление как таковое (вопреки обычным еврейским чаяниям), а изменение подхода к национальной идентичности и ожидание иного вида оправдания. «Покаяние» — это то, насколько человек откликнулся на зов.

Уместно вспомнить один момент современных дебатов об Иисусе. В 1985 году Сандерс сказал, что деятельность Иисуса не была «политической», имея в виду, что Иисус не был сторонником вооруженного восстания. Иисус действительно был против вооруженного восстания. Однако выводить отсюда его «аполитичность» значит упустить из виду важный политический подтекст Вести о Царстве[929]. Сандерс также прав, не считая Иисуса «реформатором» по преимуществу, но ошибается, делая на этом основании вывод, что Иисус не «проповедовал покаяние».

Иисус не возражал против постепенной нравственной трансформации, однако он занимался гораздо более неотложным делом.

(ii) Вера

Слово «вера», как и слово «покаяние», обросло массой ассоциаций, связанных с религиозным опытом и догматами. В ходе богословских дискуссий и попыток выделить различные аспекты этого понятия использовались, например, латинские выражения fides qua (= вера, с которой человек верит) и fides quae (= вера, в которую человек верит).

В библейских языках fides qua можно далее разделить на «веру» и «верность». Еврейское emunah и греческое pistis имеют именно такой двойной смысл, который слышится во многих новозаветных отрывках. Услышать его новозаветным библеистам, похоже, часто мешает исключительно боязнь постулировать «спасение делами»[930]. Во многих старых словарных статьях о «вере» отражена не только историческая проблематика, — где авторы быстро переходят от Иисуса к Павлу, — но и догматическая проблематика. Почти ни один комментарий не содержит подробного анализа того, что Иисус имел в виду, говоря о вере[931]. Не подлежит сомнению: речения Иисуса о «вере» пересказывались церковью (например, паулинистской), причем пересказывались в подтверждение собственного понимания веры и ее места в богословии. Однако сам факт бесспорен: Иисус говорил, что те или иные люди «верят»/«имеют веру»[932]. Что именно он имел в виду?

Среди многочисленных упоминаний Ветхого Завета о вере можно выделить некоторые, содержащие страстный призыв израильтян к «вере» — вере, столь необходимой в трудный час. Например, в Книге Исайи:

Если вы не будете верить, то вы не будете крепки[933].

Вот, Я полагаю на Сионе камень, камень испытанный, краеугольный, драгоценный, крепко утвержденный: верящий не убоится[934].

Возвращаясь и оставаясь в покое, вы спаслись бы; в тишине и уповании крепость ваша. Но вы не хотели…[935]

Аналогичную идею развивает знаменитый отрывок из Книги Аввакума. Во время Суда, когда все прочие разграничительные барьеры исчезнут, народ ГОСПОДЕНЬ будет отличаться своей верой.

Вот, душа надменная не успокоится, а праведный своею верою жив будет[936].

В упомянутых текстах «вера» — не просто одна из «добродетелей» и религиозных качеств. Это отличительная черта народа ГОСПОДНЯ во время кризиса. Она характерна для времени возвращения из плена.

Вот, Я верну ему крепость и здоровье… и уврачую его и создам для них мир и веру[937].

Те же самые темы мы обнаруживаем в послебиблейской еврейской литературе. Если человек не верит, его принадлежность к Израилю находится под сомнением. Истинный Израиль обладает верой.

[В Авв 1:5] имеются в виду отступники вместе с Человеком лжи, ибо [не поверили они словам] Учителя праведности, (воспринятым им) из уст Бога; (имеются в виду) также отступ[ники от Закона Бога и] Нового [Союза], ибо не поверили в Завет (или: Союз) Бога [и осквернили] и[мя свя]тости Его; и точно так же истолкование этого [относится к тем, которые изме]няют в конце дней; они притесни[тели… Сою]за, которые не верят в то, что произойдет с] последним поколением…[938]

[«А праведник верою своею будет жить»] (2:4). Толкование этого: (это относится) к исполняющим Закон в доме Иехуды, которых Бог спасет от Дома суда за их страдания и веру в Учителя праведности[939].

Ибо небеса и земля будут слушаться Его Мессию, и всё, что в них, не отвратится от святых заповедей. Воодушевитесь, ищущие Господа в его служении! Не обрящете ли вы Господа в этом, все надеющиеся в сердце своем? Ибо Господь посетит благочестивых, и праведников назовет по имени, и на бедняков поместит Дух Свой, и верных ('emunim) обновит силой Своей. Он почтит благочестивых на престоле вечного владычества, освобождая пленных, давая зрение слепым, распрямляя согбенных. Тогда я прилеплюсь к надеющимся…[940]

Доверяющие Ему познают истину,

и верные пребудут у Него;

ибо благодать и милость со святыми Его

и промышление об избранных Его[941].

И не пребудет Иерусалим запустением,

и не будет плененным Израиль;

ибо Господь будет посреди его (Иерусалима)…

Святой Израилев будет царствовать над ними в унижении и нищете,

и доверяющий Ему будет владычествовать на небесах во истине[942].

Ради сего усердствует враг привести к падению всех призывающих Господа, ибо он знает, что в тот день, в который уверует Израиль, окончится царство врага[943].

И за это вы будете рассеяны, как Гад и Дан, братья мои, которые не будут знать стран своих, и племени и языка своего. Но Он соберет вас в вере ради милосердия Своего и ради Авраама, и Исаака, и Иакова[944].

Наконец, в 4 Макк «вера» — качество, поддерживавшее жертв гонения. Автор говорит читателям:

И вы должны иметь ту же веру в Бога и не печалиться[945].

Итак, хотя в дохристианском еврейском мире тема «веры» играла меньшую роль, чем в раннем христианстве, можно говорить о наличии следующих коннотаций:

1) «Вера» — это правильное отношение народа Завета к своему Богу и, вообще, тварей — к своему Творцу;

2) В годину кризиса и суда «вера» отличает истинных израильтян;

3) «Веровать» будут люди, вернувшиеся из плена;

4) «Вера» в значении отказа от языческих идолов и перехода к Единобожию отличает тех, кто ищет присоединения к народу Израилеву (см. тексты об обращении прозелитов).

Если мы правильно поймем, какой смысл вкладывали еврейские современники Иисуса в понятие «вера», то увидим, что оно не просто описывало внутреннее состояние. И вообще, дискуссии современных богословов о месте «веры» в религиозном опыте были бы для тогдашнего иудаизма неактуальны[946]. В иудаизме I века вера — это важная часть дефиниции понятия «Израиль» во время великого кризиса. Призывая к «вере», Иисус не просто предлагает новую религиозную возможность. Это — существенный элемент в эсхатологическом воссоздании Израиля вокруг него[947].

Вскрыв этот аспект упоминаний Иисуса о «вере», мы видим их гармоничную связь с проповедью покаяния[948]. «Вера», сопутствующая многим исцелениям, — не просто «вера в то, что Бог Израилев способен исцелить»[949]. «Вера» — вера в то, что кульминационное вмешательство Бога Израилева осуществляется через деятельность Иисуса. Здесь оба аспекта одинаково важны:

1) это — момент, которого ждал Израиль;

2) суть этого момента — присутствие и деятельность Иисуса.

Об исцелениях как аспекте пророческой деятельности мы уже говорили в главе 5. Мы видели, что они были важной частью эсхатологического провозвестия[950]. Теперь мы видим, что вера, которая устремлялась к обретению исцеления, также имела эсхатологические оттенки. Это отличало последователей Иисуса, как и последователей Учителя Праведности.

Если воспользоваться несколько анахронистическими категориями, то в проповеди Иисусом «веры» можно выделить два аспекта: более «религиозный» и более «секулярный».

Религиозный аспект. Этот аспект связан с образом Бога Израилева как «Отца» Своего народа — частой темой в Евангелиях. Понятие Богоотцовства не ново: оно часто встречается в Ветхом Завете и послебиблейских еврейских текстах[951]. Оно не проистекает исключительно из «религиозного опыта» Иисуса[952]. Как видно из прим. 73, наименование Бога «Отцом» — необычное. Оно особенно связано с великими актами избавления — исходом и возвращением из плена. Назвать Бога Израилева «Отцом» значило пробудить ассоциации с великим грядущим Избавлением. Иисус, прямо приглашая слушателей называть Бога «Отцом», делал упор на тех еврейских преданиях, которые имплицитно указывали: верящие в ГОСПОДА как в «Отца» составляют эсхатологический Израиль[953]. Аллюзии на данную тему мы находим в нескольких евангельских притчах: о двух сыновьях[954], о дарах детям[955], о блудном сыне.

Секулярный аспект. С секулярным аспектом мы сталкивались в отрывке из «Жизни» Иосифа Флавия. Иосиф предложил Иисусу Галилеянину, разбойничьему вождю, «раскаяться и уверовать» в него, т. е. оставить свои намерения и последовать за Иосифом[956]. На мой взгляд, Иисус из Назарета призывал современников к чему–то очень похожему: изменить свое понимание национальной идентичности и довериться его подходу. Как с покаянием, так и с верой: Иисус подразумевал, что его последователи, доверившиеся ему в этом, составляют истинный Израиль, который ГОСПОДЬ вернет из плена. Призывая галилейских крестьян «верить в евангелие»/ «верить в него», Иисус не имел в виду необходимость принять некую доктрину или некую концепцию «спасения». Этим он также не проповедовал какие–то развернутые христологические понятия (хотя, видимо, сюда входила необходимость увидеть в Иисусе пророка Божьего, подобного Иоанну Крестителю). Иисус не предлагал то, что мы называем новым «религиозным опытом». Вопрос был в другом: кто верит, что Бог Израилев устанавливает Свое долгожданное Царство через Иисуса?

М. Йома 8.9 (Акива, со ссылкой на Иез 36:25); М. Сота 9.15 (со ссылкой на Мих 7:6; приписывается Элиэзеру Бен–Гиркану: интересный пассаж, относительно которого см. ниже главу 8 [4 (iii)]); M. Авот 3.15 (со ссылкой на Втор 14:1; приписывается Акиве); В.Т. Бава Батра 10а (спор Акивы с римлянином; ср. Песикта Раббати на Иер 2:4); В.Т. Таанит 23Ь; 25Ь; В.Т. Киддушин 36а; Мидраш Пс 25 на 25:14; Сифра Лев на 20:26; Мехильта Исх на 20:25 (со ссылкой на Иоханана Бен–Заккая), и многие другие источники. Ср. Мооге 1927–1930, 1.396–398; 2.201–211 (208–211 относительно «Отца» в литургическом контексте); Quell & Schrenk в TDNT 5.945–1022; Jeremias 1967, гл. 1; Byrne 1979, 13–78. Любопытно, что в ABD вообще нет статьи «Father» («Отец»).

В такой вере и в таких действиях Иисус был не одинок. Его призыв «верить» сам по себе не делает его «уникальным». Если мы посмотрим на некоторых других вождей, например, Иуду Галилеянина или Бар–Кохбу, то увидим у них сходный призыв к личной верности[957].

Отличался ли от них Иисус из Назарета? Да, отличался. Однако его отличие состояло, причем не в последнюю очередь, в проповедуемом им ином образе жизни. К этому вопросу мы вскоре обратимся, но сначала необходимо перейти от «приглашения» к «радушному приему». Здесь ключевой вопрос звучит так: кем были «грешники», которых принимал Иисус? Что Иисус о «грешниках» говорил?

3. Радушный прием: грешники и прощение

(i) Кто такие грешники?

Научный консенсус — вещь столь же редкая и недолговечная, как снег в летнюю пору. Один из немногих случаев — почти всеобщая убежденность в том, что Иисус радушно принимал «грешников» и даже ел с ними вместе[958]. К сожалению, на этом согласие заканчивается. Ученые предлагают самые разные ответы на трудные вопросы: кто такие «грешники»? что конкретно Иисус им предлагал? кто возражал Иисусу? если кто–то возражал, то почему он это делал? Нам также предстоит исследовать данные проблемы.

В первую очередь необходимо избежать распространенной старой ошибки и провести различие между «грешниками» и «не–фарисеями»[959]. Некоторые крупные исследователи в прошлом определяли смысл слова «грешник», анализируя тексты, говорящие о «людях Земли» (amme–ha'aretz)[960]. В пользу такой идентификации они неоправданно приводили несколько раввинистических пассажей различной датировки. Эти тексты несомненно показывают: после 135 года многие раввины почитали евреев, которые не придерживались их образа изучения и исполнения Торы, за людей более низкого сорта, хотя и принадлежащих к иудаизму. Эти тексты несомненно показывают: некоторые раввины побуждали к изучению и исполнению Торы, говоря грубости о тех, кто отказывался это делать. Однако они не объясняют, что обозначало слово «грешник» (в каком бы то ни было арамейском эквиваленте) в Палестине времен Иисуса[961]. Очевидно, что иногда этим понятием, как и в некоторых раннехристианских текстах, обозначали «людей ниже сортом, живущих без Закона», т. е. язычников[962]. Когда его применяли к еврею, то хотели сказать, что он «не лучше язычника»[963]. Однако, как видно из полемической тональности такого рода суждений, данная категория наполнялась содержанием сугубо в отношении к точке зрения говорящего. Педантично благочестивые евреи нередко осыпали друг друга подобными анафемами: кумраниты — фарисеев, последователи Гиллеля — последователей Шаммая, последователи Шаммая — последователей Гиллеля[964]. Полемика — не лучшая почва для аккуратности в терминах. Очень вероятно, что все «грешники» — «люди земли», но не все «люди земли» — «грешники». Смысл выражения «люди земли» с ходом времени менялся:

[965]

Что можно сказать относительно нашего периода? Понятие «люди Земли» не встречается в текстах, написанных между 63 годом до н. э. и 70 годом н. э., как еврейских, так и христианских. Поэтому трудно установить, до какой степени раввинистическое словоупотребление проецирует в прошлое ситуацию, возникшую после разрушения Храма или даже после восстания Бар–Кохбы. Очень возможно, что до 70 года фарисеи считали своих не особенно нечестивых еврейских современников «простыми евреями», — в конце концов, составлявшими основную массу населения[966]. Лишь после двух войн, когда раввины укрепили свое новое положение (официальных еврейских вождей), они могли перейти от эпизодических презрительных реплик («этот народ невежда в Торе»[967]) к сформулированной политике. Не исключено, что в пассажах типа Лк 15:2 слово «грешники» имело уничижительный оттенок «не вполне евреи», т. е. «подобные тем, кто уже был в Святой земле, когда происходило возвращение из вавилонского плена». Это бы хорошо соответствовало подрывному смыслу притчи о блудном сыне, о котором мы говорили в главе 4.

В отсутствие более надежных свидетельств можно сделать следующие выводы:

1) Уже в некоторых текстах периода Второго Храма выражение «люди Земли» имело уничижительный смысл: «люди неясной родословной, а потому обладающие сомнительным правом принадлежать к народу Израилеву»[968];

2) Для раввинов после 135 года «люди Земли» — евреи, не соблюдающие Тору согласно раввинистическим предписаниям[969];

3) Весьма вероятно, что до 70 года фарисеи считали обычных евреев не фарисейского толка гражданами второго сорта: они не следовали фарисейским предписаниям, а потому в глазах фарисеев формально считались нарушителями Торы;

4) Это понятие включало евреев, которые не только не были фарисеями, но и явно и намеренно пренебрегали заповедями Торы, — «нечестивцев»/ «грешников», например, проституток. Едва ли в I веке кто–то проводил жесткое разграничение между «людьми Земли» и «грешниками»: мы имеем дело не с четко очерченными категориями, а с нюансами. Возможно, фарисей из последователей Шаммая согласился бы с такой цветовой схемой: красный цвет — шаммаиты, розовый цвет — гиллелиты, серый цвет — «люди Земли», черный цвет — «грешники». Когда дело дошло бы до голосования относительно того, к какой из двух последних категорий отнести тех или иных людей, мнения могли бы разойтись[970]. Некоторые особо ревностные шаммаиты могли бы исключить даже гиллелитов и «людей Земли».

5) Иисус общался с обеими последними категориями, обычными евреями не фарисейского толка и «грешниками» (по некоторым данным, Иисус общался и с фарисеями, если те хотели контакта с ним[971]). Крайне маловероятно, что Иисус резко разграничивал две эти группы людей или что они сами проводили такое жесткое разграничение.

Что конкретного можно сказать о «грешниках»? В Евангелиях часто упоминается один из видов «грешников» — мытари, т. е. сборщики податей (telones)[972]. Согласно распространенному мнению, мытарей ненавидели за сотрудничество с Римом. Уточним: в Галилее времен Иисуса деньги взимались не для Рима, а для Ирода (разница, впрочем, не столь уж большая, поскольку репутация Ирода была сильно подмочена: клиент Рима, человек сомнительного благочестия[973]). В чем же была реальная проблема? Мытари считались жадными до неправедной наживы (это, видимо, отражено в истории Закхея [Лк 19:1–10]). Их отличали от прочих «людей земли». Их считали нравственно прокаженными как фарисеи, так и другие «люди Земли». В нашем исследовании очень важно выяснить не только то, какими реально были сборщики податей, но и то, как их воспринимали. Описанное же восприятие отражено даже в высказываниях, приписываемых самому Иисусу[974]. Поэтому, возвращаясь к тому, с чего мы начали, факт совместных трапез Иисуса с «мытарями и грешниками» поразителен[975].

Еще один вид «грешников», который мы встречаем в синоптической традиции, — проститутки.[976] Рассказав притчу о двух сыновьях, Иисус комментирует (Мф 21:31):

Истинно говорю вам, что мытари и блудницы вперед вас идут в Царство Божие. Ибо пришел к вам Иоанн путем праведности, и вы не поверили ему, а мытари и блудницы поверили ему. Вы же, и видевши это, не раскаялись после, чтобы поверить ему.

Из этого отрывка, конечно, нельзя вывести, что Иисус водил дружбу с проститутками: речь идет о последователях Иоанна Крестителя. Тем не менее рассказ о «грешнице», чье скандальное поведение на людях вызвало недовольство фарисея (Лк 7:36–50), ясно показывает: по крайней мере, один из грешников, радушно принятых Иисусом, — женщина низкой репутации, которую она еще более ухудшила своим поведением по отношению к Иисусу[977]. Отсюда можно предположить: Мф 21:31 содержит намек на то обстоятельство, что проститутки пошли не только за Иоанном Крестителем, но и за Иисусом[978]. Не более чем намек. Репутация, которую Мария Магдалина приобрела в поздних преданиях, не основана ни на синоптических Евангелиях, ни на Евангелии от Иоанна. Синоптики говорят о ней только одно: из нее вышли семь бесов. В этом она похожа на некоторых других евангельских персонажей, о распутстве которых говорить нет оснований[979].

Итак, что конкретно Иисус предлагал «грешникам»? Можно было бы ответить: прощение грехов, — и успокоиться на этом. Однако это слишком просто. В позднем христианстве «прощение грехов» стало стандартным выражением. Если мы хотим точно описать взаимосвязь Иисуса с его исторической средой, необходимо избавиться от анахронизмов.

(ii) Прощение грехов

Многие века христианство говорило о прощении грехов. За это время читатели Нового Завета привыкли считать, что «прощение» — дар отдельной личности. Дар, облегчающий совесть, мучимую памятью о тех или иных конкретных ситуациях, — но все же дар абстрактный, возможный в любой исторический период. Как это отразилось на толкованиях прощения грехов Иисусом? Эти толкования часто делали упор на благочестии слушателей Иисуса и/или ранней Церкви: ощущении ими прощения. Комментаторы также много говорили об их абстрактном богословии: факте прощения или вере в прощение.

Аргументация нашей книги подводит нас к выводу: подобные толкования ставят телегу впереди лошади. Они постоянно упускают из виду[980] момент, который играет огромную роль в важных для Иисуса и ранних христиан еврейских библейских и послебиблейских текстах. Прощение грехов — это синоним «возвращения из плена».

Иной скептик, не убежденный моими доводами об ожидаемом возвращении из плена, здесь может недоверчиво покачать головой. Что ж, позвольте мне начать с текстов, где эта мысль выражена абсолютно прозрачно. Читая их, будем помнить: пророки времен плена (особенно Иеремия, Иезекииль и Исайя 40–55) считали израильский плен результатом грехов Израиля, карой за них. Отсюда ясно: если произойдет невероятное и Израиль будет возвращаться из плена, это будет означать, что его более не наказывают за грехи, что его простили. Вот что говорит — так ясно и смело, как только можно пожелать, — автор Плача Иеремии:

Дщерь Сиона! Наказание за беззаконие твое кончилось; Он не будет более изгонять тебя[981].

Это же — тема знаменитого обетования Иеремии. Согласно обетованию, ГОСПОДЬ обновит Завет, вернет Свой народ из плена (это рассматривается как реальный или подлинный исход), обновит сердца людей, вложит Тору во внутренность их и простит их грехи:

Вот наступают дни, говорит ГОСПОДЬ, когда Я заключу с домом Израиля и с домом Иуды новый завет, — не такой завет, какой Я заключил с отцами их в тот день, когда взял их за руку, чтобы вывести их из земли Египетской… Но вот завет, который Я заключу с домом Израилевым после тех дней, говорит ГОСПОДЬ: вложу закон Мой во внутренность их и на сердцах их напишу его, и буду им Богом, а они будут Моим народом. И уже не будут учить друг друга, брат брата и говорить: «Познайте ГОСПОДА», ибо все сами будут знать Меня, от малого до большого, говорит ГОСПОДЬ; потому что Я прощу беззакония их и грехов их уже не вспомню более[982].

В контексте всей Книги Иеремии весть ясна. В числе прочего, возвращение грехов будет означать прощение грехов, и наоборот. Последующие главы развивают тему:

Ибо так говорит ГОСПОДЬ, Бог Израилев, о домах города сего и о домах царей Иудейских, которые разрушаются для завалов… за все беззакония которых Я сокрыл лицо Мое от города сего. Вот, Я приложу ему пластырь и целебные средства и уврачую их и открою им обилие мира и истины. И возвращу плен Иуды и плен Израиля, и устрою их, как в начале. И очищу их от всего нечестия их, которым они грешили предо Мною, и прощу все беззакония их, которыми они грешили предо Мною и отпали от Меня. И будет для Меня Иерусалим радостным именем, похвалою и честью пред всеми народами земли, которые услышат о всех благах, какие Я сделаю им… ибо Я возвращу плененных сей земли в прежнее состояние, говорит ГОСПОДЬ[983].

Иными словами, прощение — не просто одна из многочисленных милостей, сопровождающих обновление Завета. Поскольку обновление Завета — это противоположность пленению, а плен — кара за грех, обновление Завета/ возвращение из плена означает, что грехи Израиля прощены (и наоборот). Отрывок из Иезекииля:

И возьму вас из всех народов, и соберу вас из всех стран и приведу вас в землю вашу. И окроплю вас чистою водою, — и вы очиститесь от всех скверн ваших, и от всех идолов ваших очищу вас. И дам вам сердце новое и дух новый дам вам; и возьму из плоти вашей сердце каменное, и дам вам сердце плотяное… Так говорит ГОСПОДЬ Бог: в тот день, когда очищу вас от всех беззаконий ваших и населю города, и обстроены будут развалины[984].

Едва ли можно было сказать яснее. Другой отрывок:

Я возьму сынов Израилевых из среды народов, между которыми они находятся, и соберу их отовсюду, и приведу в землю их… освобожу их из всех мест жительства их, где они грешили, и очищу их. И будут Моим народом, и Я буду их Богом[985].

Пожалуй, наиболее прямо эта тема выражена у Исайи. Никто не сомневается, что Ис 40–55 говорит об обещанном возвращении Израиля из плена, которому сопутствует возвращение ГОСПОДА на Сион. Язык этой вести — язык прощения, освобождения от грехов.

Утешайте, утешайте народ Мой, говорит Бог ваш. Говорите к сердцу Иерусалима и возвещайте ему, что исполнилось время борьбы его, что за неправды его сделано удовлетворение, ибо он от руки ГОСПОДНЕЙ принял вдвое за все грехи свои[986].

Иными словами, плен был вызван грехами Израиля; теперь же, когда грех прощен, плен должен закончиться. Не менее прямо об этом говорится несколькими главами далее:

Я, Я Сам изглаживаю преступления твои ради Себя Самого, и грехов твоих не помяну… Праотец твой согрешил, и ходатаи твои отступили от Меня. За то Я предстоятелей святилища лишил священства, и Иакова предал на заклятие и Израиля на поругание. А ныне, слушай Иаков, раб Мой, и Израиль, которого Я избрал. Так говорит ГОСПОДЬ…: не бойся, раб Мой, Иаков… ибо Я изолью воды на жаждущее и потоки на иссохшее; изолью дух Мой на племя твое и благословение Мое на потомков твоих[987].

Подобно многим другим темам Ис 40–55, комбинация возвращения из плена с прощением грехов достигает кульминации в Ис 52–55:

Восстань, восстань, облекись в силу твою, Сион!., ибо уже не будет более входить в тебя необрезанный и нечистый… Ибо так говорит ГОСПОДЬ: за ничто были вы проданы, и без серебра будете выкуплены… Торжествуйте, пойте вместе, развалины Иерусалима; ибо утешил ГОСПОДЬ народ Свой, искупил Иерусалим…

Он изранен был за грехи наши и мучим за беззакония наши; он принял на себя кару для спасения нашего, и ранами его мы исцелились. Все мы блуждали как овцы, совратились каждый на свою дорогу; и ГОСПОДЬ возложил на него грехи всех нас… Праведник, раб Мой, оправдает многих, и грехи их на себе понесет… Он понес на себе грех многих и за преступников сделался ходатаем…

Возвеселись, неплодная, нерождающая; воскликни и возгласи, немучившаяся родами; потому что у оставленной гораздо более детей, нежели у имеющей мужа, говорит ГОСПОДЬ… Ты распространишься направо и налево, и потомство твое завладеет народами и населит опустошенные города… В жару гнева Я сокрыл от тебя лицо Мое на время, но вечной милостью помилую тебя, говорит Искупитель твой ГОСПОДЬ…

Да оставит нечестивый путь свой и беззаконник — помыслы свои, и да обратится к ГОСПОДУ, и Он помилует его, и к Богу нашему, ибо Он многомилостив… Итак вы выйдете с весельем и будете провожаемы с миром…[988]

Сходным образом великие молитвы о восстановлении и возвращении из плена называют причиной плена грех. В них также выражена мысль, что для восстановления необходимо прощение грехов. У Даниила мы читаем:

Господи! По всей правде Твоей да отвратится гнев Твой и негодование Твое от града Твоего, Иерусалима, от святой горы Твоей; ибо за грехи наши и беззакония отцов наших Иерусалим и народ Твой в поругании у всех, окружающих нас. И ныне услыши, Боже наш, молитву раба Твоего… и воззри светлым лицом Твоим на опустошенное святилище Твое… Мы повергаем моления наши пред Тобою, уповая не на праведность нашу, но на Твое великое милосердие. Господи, услыши! Господи, прости! Господи, внемли и соверши, не умедли ради Тебя Самого, Боже мой, ибо Твое имя наречено на городе Твоем и на народе Твоем[989].

Та же тема присутствует в великих молитвах Ездры, где даже (в «послепленный» период!) признается, что, с богословской точки зрения, плен еще продолжается, поскольку Израиль порабощен и грешит[990]. Ее же мы находим в молитве Варуха[991].

Итак, нужно ли еще раз повторяться? Для евреев I века «прощение грехов» — не благословение отдельному человеку, хотя, как неоднократно показывают кумранские тексты, этот смысл также присутствует[992]. На первом плане была не судьба личности, а судьба народа. Пока израильтянами правили язычники, пока Тора не соблюдалась совершенным образом, пока не был правильно восстановлен Храм, до тех пор Израиль уповал на «прощение грехов» как на великое, неповторимое, эсхатологическое и национальное благословение своего Бога. Именно в этом свете нужно читать рассказы Марка и Луки о крещении Иоанновом. Крещение Иоанново было «для прощения грехов», т. е. для осуществления долгожданного искупления[993].

К данному выводу нас подводит анализ понятия «грешник», а также Иисусовой проповеди «покаяния» и «веры». Современные научные работы уделяют столь большое внимание личности, — отвлеченному гипотетическому моменту греха и/или прощения, — что упускают из виду более широкий и важный контекст. Сандерс, Чарлзуорт и многие другие вполне удовлетворительно доказали, что евреи I века не были этакими прото–пелагианами, думавшими заработать божественное прощение[994]. Однако этого недостаточно. Ведь речь не о том, что раввины были самонадеянными моралистами, а Иисус говорил о прощении. Иисус предлагал возвращение из плена, обновление Завета, эсхатологическое прощение грехов, — иными словами, Царство Божье. Многих задевало, что он предлагал этот эсхатологический дар:

• вне официальных структур;

• людям с репутацией грешников;

• своей собственной властью.

Радушный прием Иисусом «грешников» практически не имел отношения к тому, что мы сегодня называем «религией». Он был прямо связан с эсхатологией в том смысле, который мы описывали в предыдущей главе. Принимая к себе грешников, Иисус принимал их в обновленный народ ГОСПОДЕНЬ. Подобно Давиду в период между помазанием и воцарением, он собрал вокруг себя разношерстную компанию — своего рода будущую свиту. Эти люди были знаком Восстановления. Не следует думать, что у Иисуса «грешники» получали милость и благодать, в которой им отказывал иудаизм; захоти они «прощения» как отдельные личности в рамках системы, они могли бы его получить. В их распоряжении были жертвоприношения и очистительные ритуалы. (Хотя трудно сказать, насколько реалистична картина сборщиков податей, оставляющих ради примирения с Израилем свое ремесло — презираемое, но дающее заработать на хлеб.) Иисус предлагал не новую религиозную систему, а новый мировой порядок, конец опустошения Израиля, подлинное и окончательное «прощение грехов», начало Царства Божьего[995].

Таковы мои представления о смысле, который вкладывал Иисус в свои слова о «прощении грехов» тем или иным людям. Ситуация аналогична общим трапезам: Иисус празднует наступление Царства, и участникам праздника «прощаются грехи». На этом уровне нет конфликта между личностным и коллективным. Релевантные отрывки хорошо известны, хотя обычно интерпретируются иначе.

• Иисус говорит параличному: «Прощаются тебе грехи твои». Это означает: тебя достигло наступающее Царство ГОСПОДА. Человек может «возвратиться из плена» и на личном уровне — в форме исцеления от болезни[996].

• Иисус говорит женщине, умастившей его благовониями: «Прощаются тебе грехи». Опять–таки, что могло здесь не понравиться окружающим? Во многом тот факт, что Иисус возвещает эсхатологическое Царство, дает понять, что именно он полагает ему начало, а также включает в Царство «грешников»[997].

• За спором о том, чьей силой Иисус изгоняет бесов, следует загадочное высказывание о прощении. Его смысл: грядет прощение грехов, причем проститься могут любые грехи; однако человек, отрицающий эсхатологическое действие Духа ГОСПОДНЯ, тем самым ставит себя вне эсхатологического Израиля[998].

Естественно, о «прощении» идет речь не только там, где употребляется само слово «прощение», — так же, как об этом часто говорится в притчах и образах без слова aphesis и однокоренных[999].

Почему не всем нравилось поведение Иисуса?[1000] Еще раз подчеркнем: вовсе не потому, что представители обычного иудаизма (например, фарисеи) были против его проповеди любви и милосердия. Сандерс абсолютно прав, критикуя неверные представления различных немецких ученых на этот счет[1001].

Итак, Иисусу возражали:

• не потому, что он проповедовал какую–то новую религиозную систему;

• не потому, что он разрешал нечестивцам продолжать грешить, делая вид, что все в порядке;

• не потому, что он как частное лицо общался с людьми, находившимися «вне лона иудаизма» (вообще, у нас нет причин полагать, что фарисеи или кто–то еще шпионили за простыми людьми, не «общаются» ли те с «грешниками», и, уличив, гневно обличали).

Причина возражений была иной: грешников принимал человек, возвещавший Царство Божье, — более того, делавший этот прием важной частью своего провозвестия. Проблема состояла вовсе не в грешниках и не в нравственных/богословских тонкостях (покаялись ли те, как надо). Проблема — новое и скандальное учение о Царстве. Верность Храму и Торе Иисус заменял верностью себе. Восстановление и чистота действуют не обычными путями, а через Иисуса.

В споре о том, требовал ли Иисус «исправления» от грешников, пора поставить точку[1002]. Сандерс ошибается, полагая, что, если бы Иисус добился исправления известных грешников, то стал бы национальным героем[1003]. Исправившиеся грешники особенной популярностью не пользовались. Единственное, кто прославил бы Иисуса, добейся он нравственного изменения масс, — это как раз те еврейские формалисты, которые навязывали всем собственный ригоризм и само существование которых Сандерс отрицает. Относительно подхода Иисуса к «грешникам» мы должны понять оч.ень важную вещь: Иисус своей властью объявлял, что всякий доверяющий ему и его Вести о Царстве находится в Царстве. При этом он был требователен ко всем без исключения. Нет причин полагать, что Иисус предлагал какую–то второсортную возможность тем, кто не привык к высокой нравственной планке. Принимая людей в наступающее Царство, Иисус ставил соответствующие требования: они должны вести жизнь, сообразную новому Завету.

Рассмотрим этот вопрос подробнее.

4. Требование: жить как народ нового Завета

(i) Введение: община и деятельность

Рассказ о Царстве, который должны были усвоить слушатели Иисуса, работал как приглашение и радушный прием. Это — рассказ об окончании израильского плена и возвращении ГОСПОДА на Сион. Он предполагает, что врата широко распахнуты пред каждым, кто желает войти и быть верным Иисусу. Важный момент: именно потому, что рассказ касается обновления Завета, восстановления Израиля, исполнения обетовании и реализации чаяний, Иисус звал слушателей жить как обновленный Израиль, народ нового Завета.

В этом контексте нужно рассматривать два аспекта «учения» Иисуса, часто затруднявшие экзегетов:

• Точка зрения Иисуса на людей, пошедших за ним;

• Точка зрения Иисуса на то, как эти люди должны себя вести.

Один из «персонажей» рассказа о Царстве — община верных Иисусу. Один из ключевых элементов повествования — поведение, которого он от них требовал.

(ii) Новый Завет, новая община

Хотел ли Иисус основать «Церковь»? Вопрос бессмысленный, на него можно ответить и «да», и «нет». Сама формулировка абсолютно анахронистична: Иисус выглядит этаким миссионером XIX века, отвергающим прежние церкви и водружающим собственную молельню. Она рождает глумливую усмешку: неужели Иисус предвидел последующую церковь, включая современную? Тогда Церковь осуждена за неверность намерениям основателя[1004].

Чего же хотел Иисус? Многие ученые, считающие Церковь ошибкой, думают, что Иисус предлагал отдельным индивидам новый путь спасения или, возможно, новую форму религии. Они также впадают в анахронизм. Индивидуализм — явление относительно недавнее и по преимуществу западное[1005]. Историку легче согласиться с Герхардом Лофинком: Иисус не собирался основывать «церковь», потому что она уже существовала — в виде народа Израилева. Иисус хотел не основать новую общину, а реформировать Израиль[1006]. Гипотеза Лофинка кажется более удовлетворительной, чем еще одна недавняя теория: Иисус намеревался основать общину, отличную от того, что стало иудаизмом[1007].

Однако возникают вопросы. Хотел ли Иисус превратить в своих последователей всех израильтян, скажем, всех евреев Галилеи и Иудеи 20–х годов? Организовывал ли он новое движение обновления, которое сорвет банк, а его самого сделает бесспорным вождем нации? Факты указывают на обратное, и та же притча о сеятеле весьма показательна. Согласно моей трактовке фактов, Иисус создавал ячейки своих последователей. Эти последователи обычно не покидали собственных городов и деревень и выделялись среди местных общин тем, что приняли образ деятельности Иисуса и его понимание национальной идентичности. (Сразу оговорюсь: я не ограничиваю этим конечные намерения Иисуса.) Со стороны они должны были походить на фарисеев или последователей Иоанна Крестителя. Мы находим это, в частности, в следующем евангельском отрывке:

Ученики Иоанновы и фарисейские постились. Приходят к нему и говорят: «Почему ученики Иоанновы и фарисейские постятся, а твои ученики не постятся?». И сказал им Иисус: «Могут ли поститься сына чертога брачного, когда с ними жених? Доколе с ними жених, не могут поститься. Но придут дни, когда отнимется у них жених, и тогда будут поститься в те дни»[1008].

Ученики Иоанновы и фарисейские воспринимались как небольшие коллективы в рамках местных общин. В мире, где «частной жизни» практически не существовало, почти все жители деревни должны были знать, чем они занимаются. Логично предположить, что последователи Иисуса, подобно последователям Иоанна, еще до Пасхи формировали отдельную группу с характерным образом поведения и что сам Иисус так их рассматривал.

Что нам известно о подобных группах, иногда не вполне точно именуемых «сектами»? Разумно включить в рассмотрение ессеев[1009]. Они считали себя истинным Израилем. Они ждали дня, когда ГОСПОДЬ оправдает это их притязание, низвергнув, помимо язычников, нынешний (испорченный) еврейский режим. (Секты всегда считают современные им режимы испорченными. Здесь сама логика их существования.) Отношение ессеев к Храму было непростым: если фарисеи понимали свою ритуальную чистоту как продолжение храмовой, то ессеи видели в своей ритуальной чистоте временную замену храмовой. В этот спектр попадают и Креститель с учениками. Все они хранили верность либо основателю (ессеи — Учителю Праведности, иоанниты — Иоанну), либо выдающимся учителям недавнего прошлого (фарисеи — Шаммаю и Гиллелю). Они отличались особым образом поведения, включавшим новую интерпретацию и новое применение Торы.

Есть все причины полагать, что Иисус думал о своих учениках в сходном ключе и что они сами так о себе думали.

• Как мы увидим в главе 8, Иисус давал понять своим последователям: ГОСПОДЬ скоро оправдает и его, и их, причем это оправдание произойдет во многом через низвержение правящего в Иерусалиме злого режима.

• Как мы увидим в главе 9, Иисус отчасти походил на ессеев: его интерпретация иудейской символики включала резкую критику Храма и осознание того, что его собственное движение предлагает в некотором смысле замену Храму.

• Как мы уже показали, Иисус, подобно ряду других еврейских вождей I века, считал верность себе одной из основных особенностей своего движения. Он не просто рассказывал афоризмы, советовавшие людям идти и поступать в соответствии со своими желаниями.

• Как мы вскоре увидим, Иисус требовал от своих последователей изменить жизнь: жить как народ нового Завета, возвращающийся из плена, в ком и для кого исполнялись пророчества.

Деятельность, сопутствовавшую рассказу о Царстве, нельзя свести к индивидуальной «этике» или индивидуальному ответу на благодать. Она выделяла последователей Иисуса как общину, — разбросанную, возможно, подобно ессейской, по различным деревням, но все же общину[1010]. Иисус применяет к своим последователям образы Израиля: малое стадо, невеста жениха[1011]. Он дает им особую молитву, как и Креститель дал особую молитву своим ученикам.

В этом смысле чрезвычайно показателен материал, который в той или иной форме встречается в 6 различных (и, конечно, взаимосвязанных) текстах. Вот версия Марка:

И пришли матерь и братья его [Иисуса] и стоя вне, послали к нему звать его. Около него сидел народ. И сказали ему: «Вот, матерь твоя и братья твои и сестры твои, вне, спрашивают тебя». И отвечал им: «Кто матерь моя и братья мои?». И обозрев сидящих вокруг себя, говорит: «Вот матерь моя и братья мои. Ибо, кто будет исполнять волю Божию, тот мне брат и сестра и матерь»[1012].

Как мы более подробно покажем в главе 9, для любой культуры это весьма необычное высказывание. Тем более поразительным оно было в крестьянском обществе, где семейные отношения определяли базовую идентичность. И уж просто шокирующим оно должно было представляться евреям I века, где чувство семейной и национальной верности — основополагающий символ господствующего мировоззрения[1013]. Община последователей Иисуса как замена семье, как новая семья. У данной концепции есть очевидный «плюс»: согласно желанию Иисуса, связь между его последователями должна быть очень крепкой — такой крепкой и с таким чувством взаимного долга, какое присуще членам одной семьи. «Минус» (для взаимосвязи с обществом): быть членом одной семьи значит дистанцироваться от прочих семей. Поэтому Иисус требует от учеников «возненавидеть» отца, мать, жену, детей, братьев и сестер и даже саму свою жизнь[1014]. Это не просто сложное требование на личностном уровне, — это, как мы увидим в свое время, подрывает многие социальные, культурные, религиозные и политические стереотипы.

Далее. Ученики Иисуса — те, «кто исполняет волю Божию». Иными словами, они идут путем истинным, — путем, которым и должен идти Израиль. Создается четкое впечатление, что Иисус создавал группы своих учеников, отличая их от прочих израильтян и заповедуя им жить по–новому, так, как диктует его рассказ о Царстве. Здесь опять многое напоминает кумранские тексты: кумраниты считали себя истинным «домом Иуды», противостоящим существующему «дому Иуды»[1015].

Что же отличало группы учеников Иисусовых? Они приняли рассказ (story) израильской истории, в центре которого был Иисус как орудие наступления Царства. Без этого принятия остальное не имело бы смысла. Как мы увидим далее, ученики должны были жить определенными символами и давать определенные ответы на ключевые вопросы, отличающие их от прочих евреев. Самая же яркая их черта, помимо верности Иисусу, — деятельность (praxis), к которой их призывал Иисус. На мой взгляд, именно здесь надлежит искать ответ на запутанный вопрос об «этическом учении» Иисуса.

(iii) Новый Завет, новая деятельность

(а) Введение

Какого поведения Иисус ждал от своей общины? Здесь возникает вопрос о том, что иногда называют «этикой Иисуса»[1016]. Название это не вполне корректно, ибо может создать впечатление, что Иисус был просто нравственным реформатором, проповедником нового и улучшенного нравственного кодекса, учителем вечных и не привязанных к иудаизму I века истин. Собственно говоря, именно в данном ключе интерпретировались высказывания Иисуса о правильном поведении — как вечное «учение», которое может быть легко оторвано от своего исторического контекста (конечно, заповеди отсечь руку и вырвать глаз были несколько смягчены с ходом столетий[1017]).

Как известно, в полемике здесь доходили до эксцентричности. Швейцер предположил, что поскольку Весть Иисуса была насквозь пропитана «эсхатологическим» ожиданием скорого конца света, Иисус вообще не давал подробных «этических» наставлений. Мог существовать лишь своего рода закон военного времени, сурового режима — «промежуточная этика» на краткий период. Этот аспект концепции Швейцера долго привлекал многих исследователей, — даже тех, кто отверг остальные ее аспекты. Он оказался любезен современным противникам холодного морализма: «нравственное учение» Евангелий можно списать на позднее искажение Иисусовой Вести, на деятельность христиан вроде Матфея. Если Царство означало конец мира, кому был нужен морализм?

Мы в своем анализе будем рассуждать иначе. При этом мы будем исходить из иного, чем Швейцер, и на наш взгляд, более правильного, понимания эсхатологии. Это поможет пройти между Сциллой («Иисус — просто учитель нравственности») и Харибдой («Иисус — неморалистический эсхатологический пророк»). В нашей концепции эсхатология не конец мира, а освобождение и обновление Израиля (соответственно, она представляет собой также освобождение и обновление мира). «Этика» — образ жизни, заповеданный Богом тем, кто возвращается из плена. Если наш подход будет достаточно взвешенным и продуманным, мы увидим, что эсхатология и этика не исключают, а требуют друг друга.

Одна из проблем в анализе «этики» Иисуса возникала из чересчур усердного применения богословия Реформации к толкованию Евангелий. Например, лютеранским библеистам не давал покоя вопрос: как согласовать детальные этические наставления Евангелий с паулинистской доктриной «оправдания верой, а не делами». Следует ли, спрашивали богословы, понимать это учение как «закон», призванный показать грешникам их греховность и тем самым привести к покаянию и вере? Или его надлежит толковать в русле лютеровского «третьего использования закона» как подробное наставление тех, кто уже оправдан верой, а потому защищен от пелагианства?[1018] Согласно данному подходу, нельзя усматривать в этике Иисуса намек на возможность «самостоятельно» исполнить эти заповеди, чем заработать благосклонность Божью.

Со многим здесь трудно поспорить. Однако формулировки типа «этика vs. эсхатология» следует признать упрощенными. О Павле и оправдании верой я собираюсь написать отдельную книгу в настоящей серии[1019], а пока ограничусь замечанием: понятие абстрактного морализма, где каждый самостоятельно пытается добрыми делами заработать благосклонность Божью, едва ли было хорошо знакомо Павлу, Иисусу или их слушателям. Как известно, для еврея контекстом поведения был Завет[1020]. Для Иисуса же, на мой взгляд, контекстом поведения было обновление Завета. Рассказ о Царстве был призван вызвать соответствующую деятельность (praxis).

Учитывая вышесказанное, не приходится удивляться путанице с толкованиями Нагорной проповеди[1021]. Вернемся к уже поставленному вопросу: что такое Нагорная проповедь?

• Высокий моральный кодекс, предназначенный привить слушателям глубочайшее чувство вины и несоответствия идеалу, — чтобы они искали спасения в евангельской милости?

• Программа для какой–то «особой» группы в движении Иисуса, которую были способны выполнить лишь единицы аскетов, тогда как требования к остальным ученикам Иисуса отличались меньшей суровостью?

• Обобщенная этика? (До сих пор некоторые люди говорят, что для них христианство — это Нагорная проповедь. Видимо, они хотят сказать, что верят в мораль без религии.)

• Назидание будущей Церкви? (Словно Иисус сидел на склоне галилейского холма, поучая изумленных крестьян правилам жизни для института, которого еще не существовало и который совершенно не отвечал их надеждам и устремлениям?)

• Серия поучений для галилейских крестьян, не предполагающая глобальной программы?

• Программа для «общины Q»? (Общины, столь активной и заметной в ряде современных научных работ, но необычно застенчивой, когда серьезные историки принимаются ее искать.)

• Не Иисусово слово к каждому слушателю, но Матфеево слово к Церкви? (Церкви, уже знавшей все о Кресте и прощении грехов, а потому слушавшей нравственные поучения без мысли оправдаться добрыми делами?)[1022]

Ответ такой: ничем из перечисленного Нагорная проповедь не является. Упомянутые версии недостаточно учитывают особенности еврейского ожидания Царства и переосмысления их Иисусом. Если мы хотим отдать должное этим особенностям, разумно спросить: какого рода наставления могли ожидать Иисусовы современники от вестника Царства ГОСПОДА?

В возможных ответах недостатка нет.

• «Возьмите оружие и идите на Иерусалим!». (Вполне вероятно.)

• «Нельзя сидеть на двух стульях, одновременно принадлежа к националистическому лагерю и симпатизируя греческой культуре (или сотрудничая с римлянами)!». (Почти наверняка.)

• «Строже соблюдайте Тору! Тогда святость гарантирует победу и оправдание ГОСПОДОМ». (Несомненно.)

От вестника ждали требование: народ Божий должен делать то–то и то–то, — делать не потому, что ГОСПОДЬ по неясной причине возжелал от людей именно этого, а потому, что именно здесь — подлинная верность Завету, верность как ответ на милость ГОСПОДА, верность, которую Он вознаградит, оправдав Свой народ.

Принадлежит ли Иисус данному контексту? Если нет, то весь «третий поиск» (и в значительной мере «новый поиск») пошел по ложному пути. Если да, у нас есть новая возможность постичь «этическое учение» Иисуса. Это учение столь же важно для понимания смысла Царства, сколь Царство важно для понимания смысла этики. Заповедь жить, словно Царство уже пришло, напоминает слова: «Если я Духом/перстом Божиим изгоняю бесов, то конечно достигло до вас Царство Божие»[1023]. Иисус как бы говорил: «Если я заповедую вам вести себя как люди с обновленным сердцем, то, конечно, достигло до вас Царство Божие».

В чем причина этого? Для ответа необходимо рассмотреть учение Иисуса о сердце и его обновлении.

(б) Обновленное сердце

Одно из великих библейских обетовании Восстановления и возвращения из плена затрагивает тему обновления сердца.

И обрежет ГОСПОДЬ, Бог твой, сердце твое и сердце потомства твоего, чтобы ты любил ГОСПОДА, Бога твоего, от всего сердца твоего и от всей души твоей, дабы жить тебе… А ты обратишься и будешь слушать гласа ГОСПОДА и исполнять все заповеди Его, которые заповедую тебе сегодня… Ибо снова радоваться будет ГОСПОДЬ о тебе, благодетельствуя тебе, как Он радовался об отцах твоих, если будешь слушать гласа ГОСПОДА, Бога твоего, соблюдая заповеди Его и постановления Его, написанные в сей книге закона, и если обратишься к ГОСПОДУ, Богу твоему, всем сердцем твоим и всею душою твоею[1024].

Но вот завет, который Я заключу с домом Израилевым после тех дней, говорит ГОСПОДЬ: вложу закон Мой во внутренность их и на сердцах их напишу его, и буду им Богом, а они будут Моим народом[1025].

Они будут Моим народом, а Я буду им Богом. И дам им одно сердце и один путь, чтобы боялись Меня во все дни жизни… И заключу с ними вечный завет, по которому Я не отвращусь от них, чтобы благотворить им, и страх Мой вложу в сердца их, чтоб они не отступали от Меня[1026].

И дам вам сердце новое и дух новый дам вам; и возьму из плоти вашей сердце каменное, и дам вам сердце плотяное. Вложу внутрь вас дух Мой и сделаю то, что вы будете ходить в заповедях Моих и уставы Мои будете соблюдать и выполнять[1027].

Ту же тему мы находим в кумранских текстах:

Ибо Ты, Боже, укрыл меня

от сынов человеческих,

и сокрыл Твой Закон во мне

до времени проявления

Твоего спасения мне[1028].

…с тем чтобы никому не ходить по закоснелости сердца своего, блуждая вслед своему сердцу и глазам и помыслу своего побуждения, но напротив, обрезать сообща необрезанность побуждения и жестоковыйность, чтобы основать истинную основу для Израиля, для общины Завета вечного.[1029]

Иными словами, обновление Завета и обновление ердца идут рука об руку. Это поможет нам понять те евангельские места, которые иначе истолковываются анахронистически. Мы должны избежать здесь следующих ловушек:

• Протестантский дуализм «дел» и «веры»: вопрос в том, ведет ли себя человек нравственно, потому что он получил благодать или потому что надеется ее заработать;

• Платонический дуализм «материального» и «нематериального»: вопрос в том, ставится ли идея впереди объекта или наоборот;

• Романтический дуализм «внешнего» и «внутреннего»: истинную религию отличает акцент на «внутреннем», внешние же проявления непринципиальны и незначительны.

Взглянем на только что рассмотренные отрывки: там нет выраженного противопоставления «внешнего» и «внутреннего», «зарабатывания» благодати и проявления ее. Они противопоставляют совсем другое:

[1030]

Если Иисус возвещал обновление Завета и возвращение из плена, можно ожидать, что его Рассказ о Царстве был предназначен вызвать как определенное внутреннее состояние, так и определенную внешнюю деятельность. Правильно понятая эсхатология не противоположна этике. Она ее порождает. Когда наступит Царство, исполнится воля ГОСПОДА на земле, как и на небе.

В контексте изучаемого нами Рассказа абсолютно естественна мысль, что Иисус звал слушателей к обновлению сердца, — обновлению, для народа ГОСПОДНЯ обязательного. Иисус создавал «ученичество, в котором могло быть исцелено "жестокосердие" (Мк 10:5)»[1031]. Подобно автору Второзакония, подобно Иеремии и Иезекиилю, он усматривал проблему Израиля именно в состоянии сердца[1032]. Это не поздняя морализация предания и не отражение поздней христианской антииудейской полемики. Такие высказывания абсолютно естественны со стороны эсхатологического пророка, убежденного, что его миссия — положить начало Царству.

Тема сердца особенно заметна в двух евангельских отрывках.

Первый отрывок — Мк 7:14–23/Мф 15:10–20. Подтекст высказывания достаточно революционен по отношению к еврейским пищевым запретам: человека оскверняет не физическая пища, извне входящая в него, а помыслы, исходящие из него[1033]. Впрочем, если разграничение между внешним актом и сердечным устремлением в Еврейской Библии встречается часто[1034], Иисус вполне мог его использовать и даже сделать центром своей программы, не впадая в платонизм или либеральное протестантство с их дискредитацией «материального»/внешнего» как для «духовной» жизни непринципиального[1035]. Перед нами — позиция нормального еврея, считающего, что ГОСПОДЬ замышляет полностью изменить человека. Она уходит корнями в обетования Второзакония, Иеремии и Иезекииля о новом и милостивом завете ГОСПОДА со Своим народом. О Мк 7:14–23/Мф 15:10–20 и историческом фоне этого пассажа мы подробнее поговорим в главе 9. Пока лишь заметим: Иисус думал, что живет во времена исполнения эсхатологических пророчеств.

Второй отрывок — Мк 10:2–12/Мф 19:3–13. Здесь также о многом говорится прикровенно. Предмет обсуждения — развод[1036]. Комментарии Иисуса (видимо, достоверно отраженные здесь[1037]) выказывают его убеждение в наступлении новой эпохи, когда все будет иначе.

Вопрос о разводе — не просто галахическая проблема (хотя на этом уровне, судя по кумранским текстам[1038], между еврейскими школами были разногласия). Он имел политическую подоплеку: вспомним обстоятельства кровосмесительного брака Ирода Антипы на собственной племяннице Иродиаде и роль данных обстоятельств в гибели Крестителя, обличавшего Антипу. Обратим внимание и на то, где, по мнению евангелистов, происходили события Мк 10:2–12/Мф 19:3–13, — в Иудее, возле Иордана. В тех местах и в те времена трудно было заговаривать о разводе, не вспоминая Антипу[1039]. В центре современных научных дискуссий здесь находятся два важных момента:

• Первый вопрос (о различиях между Мк и Мф). Действительно ли прав Матфей, что Иисус разрешил разводиться в случае прелюбодеяния? Если да, то что считать «прелюбодеянием»?

• Второй вопрос. Какие реалии больше предполагает дискуссия о разводе: еврейского или римского права? Соответственно, восходит ли она к жизни Иисуса или отражает проблемы более поздней Церкви?[1040]

На мой взгляд, хотя евангелисты вполне могли частично адаптировать материал предания под нужды своей аудитории, есть основания согласиться с Сандерсом относительно исторической достоверности общей картины: вопрос фарисеев к Иисусу о законодательном моменте, где его позиция казалась сомнительной и где была политическая подоплека, + ответ Иисуса об изначальном Божественном замысле о твари.

По мнению Иисуса, новое время, время обновления начинается с его служения и несет исцеление от жестокосердия. Отвечая на встречный вопрос Иисуса («что заповедал вам Моисей?»), книжники цитируют Второзаконие (24:1–3). Тора содержит отрывок, разрешающий развод и даже объясняющий, как именно надлежит разводиться. Однако Иисус дает понять: в израильском Рассказе началась новая глава. Второзаконие — лишь временная фаза в замысле ГОСПОДА. Фаза необходимая в той двойственной ситуации, когда Израиль был избран Богом, но не смягчил еще сердца. Но если Израиль — еще пребывающий в плену, еще жестокосердный — хочет оправдания, ему следует измениться. Наступает заря нового дня, когда «Моисеево установление станет неадекватным», ибо «Иисус ждал нового устройства»[1041].

В противовес Втор 24:1–3 Иисус ссылается на Быт 1:27 и 2:4. Этим он показывает: согласно Рассказу, ГОСПОДЬ зовет Израиль восстановить человечество и мир в его изначальном замысле. Вопреки некоторым толкователям, речь не о том, что последние дни должны точно соответствовать первым, а о том, что последние дни должны исполнить замысел Творца. Замысел Творца же предполагает изменение человеческой природы. Отмена Иисусом Моисеева разрешения разводиться (данного по жестокосердию народа!) может означать лишь одно: ожидается изменение сердец. Почему так? Я вижу лишь один ответ, и этот ответ хорошо вписывается в Рассказ о Царстве: Иисус верил, что полагает начало великому Обновлению, обещанному пророками, — времени, когда Закон будет написан в сердце.

Как мы видим, высказывание о жестокосердии прекрасно согласуется с Мк 7. Обновление Завета станет началом нового этапа в замысле Божьем. Наступает время, когда богоизбранный народ будет отличаться от других народов не серией табу, а состоянием сердца. Наступает время, когда реализуется предназначение Израиля — избавление человечества от зла. Своим Рассказом Иисус зовет людей к поведению, подобающему этому новому времени, новому акту драмы.

(Имплицитное) требование изменить сердце можно видеть и в Иисусовых словах книжнику, который ответил «разумно»[1042]. Книжник, исследуя Тору, дошел до ее средоточия, заповеди Второзакония любить Бога и ближнего, — и оказался недалеко от Царства Божьего. Заметим: согласно самому же Второзаконию, для соблюдения этих заповедей необходимо обновленное сердце[1043]. ГОСПОДЬ воцарится, оправдав Израиль не просто как он есть, но Израиль, засвидетельствовавший смысл Торы.

Согласно учению Иисуса, люди, обретя «прощение грехов», в свою очередь должны прощать ближних, — такое поведение свойственно обновленным сердцам[1044]. Требование выглядит «этическим», но его следует понимать в эсхатологическом ключе и в свете Завета. Как мы уже показали, прощение Иисусом грехов — вещь совершенно необычная. Получалось, что Иисус вправе предложить людям то, что те обычно получали официальным путем. Он также имплицитно давал понять: Бог заключает с людьми новый Завет, где, согласно Иер 31, грехи будут прощены раз и навсегда. Однако для осуществления этого люди, принадлежащие Иисусу, — следуя же за Иисусом, они исполняли национальное призвание, — сами должны прощать друг друга.

Перед нами не просто трудное этическое требование. Перед нами знак наступления нового Завета[1045]. Ссылка на Иер 31 ясно показывает: идея нового сердца — не выдумка антиматериалистической протестантской или романтической мысли, но одна из центральных тем ветхозаветных обетовании. Иисус требовал и имплицитно предлагал (какое–то время — к изумлению учеников; см. Мф 19:10) новое сердце как часть нового Завета. Иными словами, в своем «этическом» учении он не критиковал иудаизм за увлеченность вещами «внешними» в противоположность «внутренним». Он выполнял широкую программу, о которой мы уже неоднократно говорили. Он полагал начало Царству, зовя людей последовать за ним, обнаружить и реализовать подлинное призвание Израиля, — и через это быть оправданными Богом[1046]. Он показывал народу путь из плена.

Слушатели Иисуса должны были стать Израилем, который описывает Нагорная проповедь.

(в) Нагорная проповедь[1047]

Когда говоришь о нравственном учении Иисуса, просто невозможно не вспомнить о Нагорной проповеди. Однако в настоящей книге мы не в силах сделать большее, чем наметить пути к ее правильному историческому истолкованию. Как известно, «Нагорную проповедь»/«Проповедь на равнине» модно дробить на небольшие кусочки, предполагая, что эти кусочки возникли в разное время и в разных местах Средиземноморья. При этом считается, что компоновка (а то и содержание!) материала принадлежит самим евангелистам[1048]. Я хотел бы бросить вызов этой моде.

Не подлежит сомнению, что евангелисты наложили отпечаток на форму «Нагорной проповеди»/«Проповеди на равнине». Однако гипотезы о серьезных искажениях данного материала в ранней Церкви должны отталкиваться от предпосылки, что в служении Иисуса ему нет места. Между тем такая предпосылка явно ошибочна[1049]. Иисусов рассказ о Царстве создает абсолютно правдоподобный исторический контекст, в котором Иисус не только мог, но и должен был говорить подобные вещи. Я даже подозреваю, что он их говорил не раз и в разных вариациях.

Нагорная проповедь, взятая в целом, — не просто сборник этических поучений. Она также не набор предложений или заповедей, как стать «хорошим», и не руководство, как попасть после смерти на «небеса». Нагорная проповедь — призыв к Израилю быть Израилем.

Прочтем же эту проповедь и посмотрим, какой смысл она имеет с учетом Рассказа (ссылки в скобках даны на Евангелие от Матфея).

Сначала идут заповеди блаженства (5:1–13).

• Израиль жаждет наступления Царства ГОСПОДНЯ (5:3). Он готов биться и трудиться ради этого. Однако Царство принадлежит «нищим духом»[1050].

• Израиль жаждет утешения, paraklesis (5:4). ГОСПОДЬ хочет его дать, — но не в виде националистического триумфа, где раны Израиля будут залечены нанесением ран другим народам. Утешение ждет подлинно скорбящих.

• Израиль жаждет унаследовать землю (5:5). Он может сделать это, — но только как учит Иисус, путем кротости[1051].

• Израиль жаждет справедливости (5:6). Он может ее получить, — но не через победу в битве над физическим врагом и не путем возмездия, а через смирение и мягкость.

• Израиль жаждет милости (5:7), например, милостивого эсхатологического избавления от врагов. Однако милость уготована не мстительным, а милостивым.

• Израиль жаждет увидеть Бога (5:8). Однако это уготовано не тем, кто соблюдает лишь внешнюю чистоту, но тем, кто чист сердцем.

• Израиль жаждет быть названным сыном Творца (5:9), оправданным в великой победе своей нации. Но сынами Бог Израилев назовет лишь тех, кто подражает Отцу, — миротворцев.

• Идущих за Иисусом по этому пути ждут гонения (5:10). Однако впереди у них и великое оправдание!

Другими словами, обетования, ранее относившиеся к людям, исполняющим Тору, отныне относятся к тем, кто верен Иисусу. Конечно, впоследствии заповеди блаженства могли сильно переосмысляться, но изначально они — Иисусов призыв слушателям обнаружить подлинное призвание как эсхатологического народа ГОСПОДНЯ и в своем поведении следовать ему, а не рекомендациям тогдашних вождей.

Заповедям блаженства легко придать абстрактный смысл. Соответственно, легко впасть в анахронизм. Однако когда мы переходим к словам о соли и свете (5:13–16), описанный мною исторический контекст избежать труднее. Они ставят перед Израилем задачу быть солью земли и светом миру. В сущности, это всегда входило в его призвание: быть народом священников, рабом ГОСПОДА, чтобы слава ГОСПОДА достигла концов земли[1052]. Однако соль забыла свое назначение, и свет начал светить самому себе. Город на горе (Иерусалим?) должен был стать местом, куда собираются народы, как мотыльки на светильник, — но он сделал все, чтобы и он, и его Бог, о котором свидетельствует само его существование, выглядели столь непривлекательными, сколь только возможно. В требовании есть упрек. Израиль был призван стать маяком для мира, — но он окружил себя зеркалами, удерживающими свет. Он лелеял чувство собственной чистоты и исключительности и не рассеивал тьму в народах. Однако с приходом Иисуса всем евреям, которые дерзнут, открывается возможность узнать свое предназначение и даже, — идя за Иисусом, исполняя его программу, — осуществить это предназначение, стать подлинным Израилем.

Можно спросить: неужели перед нами — отказ от всей надежды Израилевой? Израиль просит о хлебе, — неужели этот странный пророк предлагает ему камень? Вовсе нет (5:17–20). Иисус даже говорит: именно его интерпретация израильского призвания находится в подлинной преемственности с Торой и Пророками, книжники же и фарисеи поняли призвание неверно. Царство не попирает Моисея и Пророков: не может же Бог Израилев противоречить Самому Себе! Однако Израилю нельзя ограничиваться поверхностным пониманием Писаний, льстящим национальному чувству. В Священных Писаниях есть глубина, которой израильтяне I века не видят. Ее–то и раскрывает Иисус.

Эта глубина особенно заметна в пяти «аптитезах»[1053] между тем, «что сказано древним», и «а я говорю вам» (5:21–48). В них идет речь об убийстве, прелюбодеянии, клятвах, юридическом отмщении и ненависти к врагам. Этот раздел, по сути, раскрывает и толкует заповеди блаженства: в основе 1–й, 4–й и 5–й антитез лежат нищета духом, кротость и миротворчество; в основе 2–й антитезы — чистота сердца, в основе 4–й антитезы — жажда истинной справедливости, и т. д. Иисус усиливает требования, но как непохоже это на практику фарисеев! Он делает акцент не на внешних знаках верности Завету с ГОСПОДОМ, а на раскрытии внутреннего смысла заповедей, на целостной верности в сердце и в поступках. Как мы покажем в главе 9, настоящее расхождение Иисуса с противниками состоит в программе, а не в мелочных формальностях.

В центре этих антитез лежит не противопоставление «внешнего» и «внутреннего» соблюдения заповедей. Не нужно проецировать на них присущий XIX веку романтический идеал религии, где внешнее — плохо, а внутреннее — хорошо. Речь идет о том, какой результат даст в условиях Палестины I века предлагаемое Иисусом Обновление, принципиально новое понимание национальной идентичности. Речь идет о том, что расхожие толкования Торы нередко уводили Израиль с пути истинного к гибели. Иисус же звал к совершенно иному подходу, который должен был привести к совершенно иному результату.

• С потенциальным обвинителем необходимо встретиться и примириться (5:25–26)[1054].

• Солдата, требующего услужения от галилейского крестьянина, не нужно встречать с недовольством, не нужно ему сопротивляться. Напротив, следует проявить большую щедрость (5:41 )[1055].

• Враги государства — не враги в очах ГОСПОДА. Если израильтяне действительно хотят подражать своему небесному Отцу, им подобает любить их и молиться за них (5:44сл.).

Израильтяне как богоизбранный народ должны отличаться любовью и милосердием. Именно таких людей оправдает Бог Израилев, придя в Царстве Своем. Все социальные отношения должны быть отмечены прощением. (Чтобы осознать революционность этого требования, достаточно хоть чуть–чуть пожить в обществе, где прощение не ценится даже в теории, где, например, одно из величайших несчастий — «потерять лицо».) Антитезы — призыв Иисуса к новому пониманию национальной идентичности. Они исходят из конкретной и сложной ситуации в обществе и предлагают принципиально новое и неожиданное ее решение.

В частности, как видно из последних двух антитез, ученики Иисуса не должны были объединяться с тогдашним движением сопротивления[1056]. Заповедь «не противься злому» (5:39) не следует ограничивать враждой на личном или сугубо местном деревенском уровне. Словом «противиться» мы переводим глагол antistenai — почти технический термин для обозначения революционного сопротивления военного толка[1057]. Это выявляет смысл значительной части Нагорной проповеди. Израиль не должен идти путем вооруженного сопротивления, которого хотели фарисеи из последователей Шаммая. Его путь — это путь творческого ненасильственного сопротивления. Удар по правой щеке наносится тыльной стороной руки и причиняет не только телесное повреждение, но и оскорбление. Подставлять левую щеку — не просто пассивность, но декларация собственного равенства с агрессором[1058]. Очевидно, что эти принципы применимы не только к спорам на местном уровне, но и в других ситуациях. Общий же пафос текста и контекста гораздо шире: ученикам Иисуса нельзя участвовать в движении сопротивления.

Переходим к Мф 6. Иисус заводит речь о восприятии Израилем своего Бога как «Отца». Он предупреждает против показной благотворительности, а также учит о молитве и посте. (Отметим: милостыня, молитва и пост — это ключевые в еврейской традиции дела благочестия. Некоторые фарисеи даже считали, что они могут быть эквивалентом храмовых жертвоприношений, особенно вдали от Иерусалима[1059].) Иисусовы предупреждения направлены здесь не просто против «внешнего» благочестия в противовес «внутреннему», они касаются именно веры Израиля в ГОСПОДА как своего Отца. Израиль говорит, что ГОСПОДЬ — его Отец. Однако он подходит к Нему как к безликому бюрократу, у которого все можно выманить лестью или подкупом. Такому отношению не должно быть места! ГОСПОДЬ оправдает тех, кто знает Его как Отца и кто относится к Нему как к Отцу. В конечном счете, это вопрос о том, кому люди поклоняются: Богу или идолу.

• Израиль не может служить и истинному Богу, и маммоне (6:24)[1060].

• Тревога Израиля по поводу будущего — знак того, что он пытается служить и истинному Богу, и маммоне (6:25–34). Подлинно взыскующие Царства не должны страшиться[1061]. Если же человек, который ищет Царства, понимает его приход как националистический или личный триумф, как восстановление земли, собственности или наследственных прав, — он служит Богу, который ему всего этого не даст[1062].

Перед Израилем есть только один путь (7:1–6): не осуждать ни язычников, ни друг друга. В этом нет нужды: просящим будет дано все необходимое (7:7–11). Иисус учит израильтян, желающих исполнять волю ГОСПОДА и тем самым искать Царства: Тора и Пророки сводятся к легко запоминающемуся и легко применимому приблизительному правилу: во всем как хотите, чтобы с вами поступали люди, так поступайте и вы с ними (7:12). Однако многие откажутся это делать. Появятся лжепророки, сбивающие Израиль с пути. Единственный способ не быть ими обманутым — ясно увидеть, куда они толкают (7:15–20). Как настоящий революционер, Иисус заканчивает критикой альтернативных движений и предупреждением, что Израиль может избежать катастрофы — не только личной, но и национальной — лишь в том случае, если последует его пониманию национальной идентичности (7:24–27). Дом, построенный на камне, — в иудаизме I века явная аллюзия на Храм. Если Израиль не последует за Иисусом, величайший национальный институт окажется в смертельной опасности. Легко представить, что аналогичные вещи мог говорить и Иуда Галилеянин.

Подведем итог. В палестинском контексте первой трети I века н. э. Нагорная проповедь имеет отличный смысл. Нет необходимости относить ее материалы ко времени после разрушения Храма, тем более — к нееврейской среде. Нагорная проповедь отвечает на вопрос, который задавали люди: как хранить верность ГОСПОДУ в это тревожное и смутное время, когда (как многие верили) настала кульминация израильской истории? Нагорная проповедь предлагает ряд установок, созвучных остальной Вести Иисуса. Разумеется, из нее, как и из прочих высказываний Иисуса, можно вывести обобщенную этику, однако вопрос о первоначальном смысле тем самым не решишь. На мой взгляд, правильный исторический подход следует искать где–то в очерченном мною направлении.

Можно ли применить заповеди Нагорной проповеди к ситуациям в иные времена и в ином контексте? Это тема для отдельного разговора, мы же не будем отвлекаться от вопроса об исторических истоках.

(г) Молитва Господня[1063]

Может показаться странным, что мы включили анализ молитвы, которой Иисус научил учеников, в раздел, посвященный его требованиям к ним. Однако она представляет собой важный элемент Нагорной проповеди. Требование Иисуса включает призыв молиться этой необычной, революционной, но и глубоко еврейской молитвой. Тот факт, что Иисус дал ученикам особую молитву, прекрасно вписывается в общий характер его движения. Вполне правдоподобно выглядит и контекст, который приводит Лука: Иисус дал молитву в ответ на просьбу учеников научить их молиться, «как и Иоанн научил учеников своих» (Лк 11:1). (Едва ли ранние христиане выдумали имплицитную параллель между общиной Иисуса и общиной Крестителя[1064].)

Оставим в стороне вопрос о первоначальной форме молитвы, если такая вообще существовала. Литургическое использование этих текстов в ранней Церкви явно наложило на них отпечаток. Вполне возможно, что Иисус дал не точную форму слов (можно было бы ожидать, что уж ее–то последователи Иисуса сохранили бы), но форму, модель, основное содержание[1065].

Молитва Господня исходит из самого средоточия еврейского упования на Царство, отражая при этом сделанное Иисусом переосмысление понятия «Царство».

• Первая просьба: пусть ГОСПОДЬ освятит Свое имя. Фицмайер справедлво усматривает здесь аллюзию на пророчество в Иез 36, где ГОСПОДЬ обещает дать народу «сердце новое и дух новый», чтобы освятить Свое имя[1066].

• Следующая просьба: пусть придет Царство ГОСПОДА — тем способом, какого хочет ГОСПОДЬ, а не какого хочет Израиль.

• Следующая просьба: просьба о хлебе. Это своего рода молитва паломника. Между Мф и Лк есть некоторое расхождение: «Хлеб наш насущный подавай нам каждый день» (Лк 11:3); «Хлеб наш насущный дай нам на сей день» (Мф 6:11). Очень может быть, что на арамейском языке разница была незначительной. Разница и в любом случае не имеет особого значения, если читать эту молитву ежедневно[1067].

• Следующая просьба: просьба о прощении. Необычная для молитвы, а потому очень существенная деталь: просьбу сопровождает обещание прощать других членов общины. В ней можно видеть часть общего акцента на наступление нового Завета.

• Следующая просьба: просьба об избавлении от испытания (peirasmos) и от злого (poneros). Она хорошо согласуется с Вестью Иисуса о Царстве, наступлении великого момента, которого чаял Израиль. Израилю грозит тяжелейшее испытание, и Иисус хочет, чтобы те, кто ему принадлежат, были от этого испытания защищены. Подлинный враг — не Рим, но «злой». Против «злого» надо всегда быть на страже[1068].

На мой взгляд, Молитва Господня превосходно вписывается в контекст служения Иисуса. В ней скомпилированы глубоко еврейские элементы, но чего еще можно ожидать? Те, кто ею молился, с точки зрения Иисуса, становились подлинными израильтянами — людьми, которых оправдает Бог Израилев.

(д) Юбилейный год: прощение долгов

Когда в 66 году разразилась Иудейская война, первое, что сделали восставшие, — сожгли сокровищницу, где хранились записи о долгах[1069] (как если бы в наши дни спалили центральную компьютерную систему банка). В Палестине I века долги были одной из основных проблем, что, в частности, отражают некоторые притчи Иисуса[1070]. С учетом этого некоторые исследователи интерпретировали ряд евангельских отрывков (особенно т. н. «Назаретский манифест»; Лк 4:16–30) как указание, что Иисус призывал весь Израиль праздновать Юбилейный год (Юбилейный год бывает раз в пятьдесят лет, в него отменяются долги, а недвижимость возвращается первоначальным владельцам[1071]). Обращает на себя внимание цитата из Ис 61 в Лк 4, где говорится об «освобождении пленных» (Лк 4:18; ср. Ис 61:1). За словом «освобождение» стоит еврейское deror, использованное также в Лев 25:10. Есть ли место этой теме в Иисусовом требовании к ученикам?

Не говоря уже о спорной достоверности Лк 4, есть доводы против того, что Иисус призывал весь народ праздновать Юбилейный год:

1) Нет ни малейшей уверенности, что Юбилейный год вообще когда–либо соблюдался. Ветхий Завет о нем не упоминает. Мишнаитское законодательство же в этом, как и в некоторых других вопросах, скорее описывает идеал, чем отражает реальное положение дел[1072]. Естественно, Иисус мог предложить Юбилейный год в качестве новации, но это оказалось бы сопряжено с колоссальными трудностями;

2) У Луки Иисус цитирует не Книгу Левит, а Книгу Исайи. Это наводит на мысль, что он, подобно Исайе, не столько указывает на закон о Юбилейном годе как таковой, сколько использует Юбилейный год как образ;

3) В остальной программе Иисуса мы не находим темы Юбилейного года. Впрочем, программа Иисуса идет дальше самой радикальной социальной или культурной реформы.

Может быть, Юбилейный год в Лк 4 — только яркий образ, метафорическое обозначение какой–то другой («духовной»?) реальности? Не обязательно. Здесь опасно впасть в ложное противопоставление: либо Иисус звал всех израильтян праздновать Юбилейный год, либо он имел в виду чисто «духовный» смысл. Есть ведь и третья возможность. Вспомним: Иисус наверняка хотел, чтобы его последователи в различных деревнях и городах формировали группы, группки, собрания, — наподобие некумранских ессеев или иоаннитов и даже (mutatis mutandis) наподобие «хаверим» (фарисейских групп)[1073]. В этом случае не исключено, что, хотя Иисус не ожидал убедить весь Израиль соблюдать Юбилейный год, он желал, чтобы его соб ствепные ученики руководствовались лежащим в основе Юбилейного года принципом. Он учил своих последователей прощать не только «грехи», но и долги. Это помогает объяснить общность ресурсов у ранних христиан, похожую на ессейскую. Описание ее Лукой (Деян 4:34) напоминает описание субботнего года (Втор 15:4)[1074].

Поэтому я предлагаю гипотезу (по–моему, довольно правдоподобную): Иисус хотел, чтобы группы его последователей жили «словно» в условиях Юбилейного года. В конце концов, они возвращались из плена! Как мы знаем, несколькими столетиями ранее при «возвращении» народа из вавилонского плена Неемии, пытавшемуся создать подлинный послепленный народ, пришлось решать проблему долгов и рабства в Израиле[1075]. Это возвращает нас к уже сказанному. Прощение должно было стать центральной особенностью жизни людей, верных Иисусу. Так они обнаруживали свою веру в наступление Царства ГОСПОДА. Очень вероятно, что и после смерти Иисуса его ученики продолжали со всей серьезностью относиться к этой заповеди. Мы видим здесь ретроспективное свидетельство того, что Иисус замышлял подобную общину и подобную деятельность.

(е) Революция, политическая борьба, община и богословие

Картина создаваемых Иисусом общин и требуемого от них образа жизни позволяет нам свести воедино темы, которые часто оказываются рассогласованными. Нам очень хорошо знакомо разделение между политикой и богословием: последние 200 лет оно доминирует в западной мысли. Однако мир, к которому принадлежал Иисус, его не ведал.

Пожалуй, менее знакомо разделение между социальной и политической акцией, постулированное Хорсли. По мнению Хорсли, Иисус был сторонником локальной социальной революции, а не националистической (или антинационалистической) политической борьбы. У Хорсли получается фактически гипотеза С. Г. Ф. Брэндона в сильно смягченном варианте: Иисус имплицитно поддерживал освобождение Палестины от римлян, но его реальные действия были скорее направлены к революции на локальном социальном уровне, а не к национальному или политическому восстанию[1076].

На мой взгляд, глубоко ошибочны оба эти разделения.

Сколь богословским бы ни было понятие «Царства», именно в связанных с ним рассказе и деятельности Иисус черпал то представление о будущем и те образы, которыми он звал слушателей к действиям, имевшим значение на всех уровнях жизни. Далее. Иисус, несомненно, организовывал социальную революцию: убеждать даже небольшие группы в деревнях изменить поведение вышеописанным образом — серьезный вызов обычаям. Отметим в связи с этим Мф 18 с его подробными наставлениями по поводу укоров одним «братом» другого. Данный материал обычно считается созданием поздней Церкви. Однако он вполне может быть и аутентичным[1077]. Это легко увидеть, если представить реальную ситуацию: люди с удовольствием слушают Иисуса, но им приходится остаться у себя в деревне. Ученики Иисуса хотели знать, как на практике осуществлять проповедуемое им прощение.

Однако было бы ошибкой полагать, что эта социальная революция была лишена политического смысла. Любой, кто возвещал Царство ГОСПОДА, вовлекал себя в серьезную политическую акцию. Любой, кто возвещал Царство, но открыто возражал против вооруженного сопротивления, вовлекал себя во вдвойне серьезную политическую акцию: его слова могли привести в ярость не только оккупантов, но и участников сопротивления. Как мы показали в NTPG, некоторые из наиболее ревностных революционеров были бескомпромиссными фарисеями[1078]. Как мы покажем в главе 9, это отчасти объясняет суть споров Иисуса с фарисеями. Программа Иисуса была «социальной» именно потому, что она была насквозь «богословской». Иисус замышлял и создавал группы последователей, живущих так, как он заповедал. Подобно основателю (основателям?) ессеев, подобно Иоанну Крестителю, он предполагал, что по всей Палестине небольшие группы верных ему людей будут собираться, подбадривать и прощать друг друга, жить общей жизнью единой семьи. Именно потому, что этот образ жизни был тем, чем был, и отражал именно такие богословские взгляды, движение Иисуса было глубоко (и опасно!) «политическим».

Повторимся: главная особенность создаваемых Иисусом групп — верность самому Иисусу. На мой взгляд, это отражено в Мф 18:19–20:

Если двое из вас согласятся на земле просить о всяком деле, то чего бы ни попросили, будет им от Отца Моего Небесного. Ибо, где двое или трое собраны во имя мое, там я посреди них.

В связи с этим отрывком часто вспоминают «Пирке Авот» (3:2):

Если сидят двое и говорят о Законе, то Божественное Присутствие пребывает с ними[1079].

Как известно, слова в Мф 18:19–20 часто считают созданием ранней Церкви, относящимися к воскресшему и прославленному Иисусу. Нет сомнений, что послепасхальная Церковь действительно понимала этот отрывок (и Мф 28:20) в таком ключе. Однако Дэвис и Эллисон отмечают: Павел мог говорить, что «духом находится» с церквами[1080] , нет причин, почему так не могли говорить и другие, включая самого Иисуса. Если Иисус и впрямь оставлял после себя в деревнях группы последователей, подобные высказывания абсолютно естественны. Как только мы уловим динамику тогдашнего еврейского общества и внутреннюю динамику Иисусова рассказа о Царстве, картина обретает исторический смысл. Иисус звал людей изменить образ жизни, чтобы они соответствовали новому этапу в ГОСПОДНЕМ замысле о спасении.

5. Призыв: призыв стать помощником и спутником Иисуса

(i) Призыв следовать за Иисусом

Итак, рассказ о Царстве рождал приглашение, прием и требование. Все слушатели Иисуса были призваны стать персонажами драмы, жить как люди Царства. Однако у раскрытия Рассказа перед людьми был еще один аспект. По крайней мере, некоторых из своих слушателей Иисус не просто звал хранить верность ему и его движению, — он звал их оставить дом и в самом буквальном смысле следовать за ним. У него была программа. У него был замысел. Для исполнения замысла ему нужны были спутники и даже помощники.

В Евангелиях можно различить несколько различных уровней требования и призыва. Эти уровни невозможно четко разграничить, но очевидно: вполне удовлетворяясь тем, что одни люди (вроде Марии и Марфы) будут хранить ему верность на расстоянии, Иисус звал некоторых других все продать и идти за ним[1081]. Похоже, что кто–то присоединялся к Иисусу время от времени. Кто–то из своей частной собственности обеспечивал средствами его самого и его учеников, — надо полагать, оставаясь с частью имущества для получения дальнейшего дохода. Кто–то мог приютить этих скитальцев дома, — стало быть, самому живя именно дома, а не путешествуя с Иисусом. Нам неизвестно, сколько месяцев в году Иисус с близкими учениками странствовал. Нам также неизвестно, был ли местом, где они оставались на зиму, — они вполне могли оставаться на зиму в одном месте, — непременно Капернаум, откуда происходили несколько учеников.

Нам известно: к некоторым слушателям Иисус обращался с очень конкретным призывом оставить все и следовать за ним. Начнем с призвания учеников[1082]. Иисус властно велел им оставить прежние занятия и идти за ним, воспринять его образ жизни, помогать ему в программе и миссии. Рассказы о призвании учеников несколько отличаются:

• Марк говорит об этом коротко и просто;

• Лука помещает данное событие в контекст эпизода с ловлей рыбы;

• Согласно Иоанну, призвание произошло после крещения у Иоанна.

За этими рассказами, бесспорно, стоит реальное историческое событие: Иисус призвал Петра, Андрея, Иакова и Иоанна, а они послушались. Вспомним и совершенно бесподобную (и, видимо, достоверную) историю с призванием Матфея (Левия): тот сидит у капернаумской таможни и собирает пошлины с людей, переходящих с территории Филиппа на территорию Антипы; Иисус подходит и велит следовать за собой[1083]. Еще один вариант: кого–то Иисус мог отобрать из общего числа последователей для особых задач[1084].

Окружающие могли быть в шоке: призыв Иисуса посягал на такие семейные обязательства, которые обычно считались священными. «Предоставь мертвым погребать своих мертвецов»! Такое может сказать только тот, кто считает свою задачу первостепенной. Такому подчинится только тот, кто и вправду поверит[1085]. Между тем призыв не сулит ничего, кроме бродячей жизни: у лис есть норы, у птиц есть гнезда, а сыну человеческому негде ствующий призыв сплотиться имели куда больше общего с основанием революционной партии, чем с современными нам понятиями «благовестия» и «этического учения».

Вполне вероятно, что ученики, по крайней мере, отчасти, не поняли деятельность и миссию Иисуса, истолковав их, подобно большинству галилейских слушателей Иисуса, в категориях традиционных еврейских национальных мессианских чаяний[1086].

Подведем итог: Иисус призывал некоторых слушателей к ученичеству особого рода, предполагавшему необходимость все оставить, — что не требовалось от прочих слушателей. Одному такому случаю уделяют существенное внимание все три синоптических Евангелия. Рассмотрим его подробнее.

(ii) «Богатый молодой начальник»[1087]

У синоптиков призыв Иисуса к новому пониманию израильтянами своей национальной идентичности достигает кульминации в истории о молодом богаче.

Богач подходит с вопросом: «Что мне делать, чтобы наследовать жизнь вечную?». Это вопрос о Царстве: как войти в будущий век, как быть среди тех, кого оправдает ГОСПОДЬ при Своем воцарении? (В средневековье и в Новое время спросили бы иначе: что мне делать, чтобы попасть на небеса после смерти?) Ответ Иисуса поначалу обычен для еврея: нормой для богоизбранного народа является Тора, соблюдающие ее получат жизнь будущего века. Молодой человек неудовлетворен, и, возможно, не просто потому, что Иисус процитировал лишь вторую половину Декалога. Тогда Иисус резко говорит: продай все, раздай беднякам, а потом иди за мною. Это напоминает призыв первых учеников, только больше подчеркивается цена ученичества.

Что происходит? Неужели Иисус вместо Торы предлагает новую «этику» как «образ жизни», вечный стандарт поведения? Или, может быть, перед нами лишь «промежуточная этика», своего рода закон военного времени, данный на краткий и нетипичный период, пока не настал конец света? Что это?

Ни то, ни другое. Повеление отказаться от богатства и следовать за Иисусом, видимо, было дано сугубо этому юноше. Ни из чего не видно, что Иисус говорил такие вещи регулярно или хотя бы часто (другое дело — предупреждения против богатства и упования на него: их действительно много[1088]). Далее. Из десяти заповедей Иисус процитировал семь. Логично предположить, что его вызов юноше занял место тех двух, которые он не процитировал (за скобками остается заповедь о субботе, по причинам, которые мы объясним позднее). Молодой человек должен продать все свое имущество, т. е. избавиться от идолов, привязывающих его к маммоне вместо ГОСПОДА. Он должен затем следовать за Иисусом, т. е. полностью взять на себя тот образ жизни, который (подобно первой заповеди!) был неотложным призывом ГОСПОДА к Израилю[1089]. Опять–таки Тора релятивируется исполнением ее подлинной интенции. Молодого человека зовут поставить над собой уже не Тору, а Иисуса[1090]. Его зовут войти в Израиль, который определяется уже не Торой (и не будет оправдан на основе верности Торе), но верностью Иисусу — верностью, включающей отказ от всех идолов.

Одна из важных тем Мк 10:17–22 (пар.) красной нитью проходит через все служение Иисуса. Вспомним: многие евреи видели в богатстве знак Божьей милости (этому могло способствовать поверхностное прочтение Второзакония и некоторых псалмов). Богатство, казалось, показывало: человек получил благословения, предусмотренные Заветом. Неудивительна реакция учеников, когда они услышали, что богачам трудно войти в Царство: «Они чрезвычайно изумлялись» (Мк 10:26). Ведь как они рассуждали? В Царство, думали они, несомненно, войдут богачи; вопрос в том, кто еще войдет? И вдруг Иисус говорит: мало того, что богач не обязательно находится внутри Завета, — он, наверняка, вне Завета! Так рушилось целое мировоззрение. Между тем мы знаем, что для Иисусовой проповеди такая мысль — не новость: были и другие предупреждения богачам. Когда наступит «будущий век», имущество не будет иметь ни малейшего отношения к богоизбранности.

Разговор Иисуса с этим юношей содержит несколько центральных аспектов рассказа о Царстве. Видимо, потому–то все синоптики уделяют ему такое большое внимание. В центре его — один конкретный человек и три характерных момента:

• имплицитная эсхатология (будущий век/«жизнь вечная»);

• место Торы (исполняемой — парадоксальным образом — через следование за Иисусом);

• предупреждение против идолопоклонства.

Разговор ставит перед юношей призыв, — ставит с такой остротой, какую тот вынести не смог. Между тем евангелисты явно видят здесь квинтэссенцию удара Иисуса по стереотипам (об этом мы еще будем говорить в последней из основных частей главы 7).

(iii) Призыв помогать в провозвестии Царства

Нам нужно остановиться еще на одном аспекте призыва Иисуса. Некоторые (не все!) из откликнувшихся на зов сформировали группки, дело которых — идти и помогать Иисусу в провозвестии[1091]. Они должны были мобилизовать для этой задачи больше людей: жатва велика, а работников мало. Когда они рассказывают Рассказ Иисуса и осуществляют деятельность Иисуса, они, подобно ему, становятся орудиями Царства. При исполнении этой миссии они должны путешествовать налегке (и в буквальном, и в метафорическом смысле). Все требовалось делать спешно. Не успеют они обойти все израильские города, как будет оправдан «сын человеческий»[1092].

Не приходится сомневаться, что в первом поколении христиан подобные «миссионерские поручения» были очень важны и что они во многом разрабатывались христианами[1093]. Однако это не повод отрицать, что Иисус доверил кому–то из учеников, — например, тем же Двенадцати, хотя Лука называет и большую цифру, — помогать ему нести весть о Царстве. Снова подчеркнем: современники не считали деятельность этих скитальцев тем, что в наши дни европейцы назвали бы «религиозным» движением. Кого же напоминали посланники? Тех, кем они во многом и были: горячих приверженцев нового революционного движения. Потому–то они и сталкивались с враждой (Мф 10:16–22).

(iv) Призыв взять крест и следовать за Иисусом

В синоптической традиции призыв следовать за Иисусом часто описывается как призыв следовать за ним к политической опасности и, соответственно, смерти. Это — один из важнейших элементов «речи о миссии» («mission discourse») в Мф 10, с частичными параллелями у Луки[1094]. Марк представляет его как кульминационный и переходный момент, а Матфей и Лука следуют за Марком[1095]. Опять–таки слова Иисуса могли звучать как призыв к революции: «Мы идем в Иерусалим. Сын человеческий пострадает, но будет оправдан. Возьмите же свой крест и следуйте за мной!». Откликнувшиеся на зов готовились в случае ареста поплатиться жизнью. Можно представить, как подобные вещи говорили своим ученикам Иуда Галилеянин или Бар–Кохба. Нечто похожее, наверное, говорили и фарисеи, подбивая горячих молодых людей сорвать орла с Иродова Храма[1096]. В контексте еврейских рассказов о мучениках такие призывы содержали намек: все погибшие во имя дела будут оправданы ГОСПОДОМ[1097]. Однако мысль о том, что Иисус хочет, чтобы они умерли, едва ли приходила ученикам в голову больше, чем толкование его речей о кресте как намерения быть распятым.

Можно сказать с уверенностью: призывы к риску в отрывках, повествующих о следовании за Иисусом, органично смотрятся в контексте социальных и политических революционных движений I века. В той мере, в какой призывы выражают «богословский» смысл (речь о нем впереди), они находятся в истории.

(v) Великая заповедь[1098] и милосердный самарянин[1099]

Значительная часть требования и призыва сосредоточена в краткой беседе о том, какая заповедь главнее всех (вопрос вполне знакомый и современным Иисусу раввинам, и последующим поколениям[1100]). Ответ Иисуса не был спорным. Иисус процитировал самую знаменитую еврейскую молитву: «Слушай, Израиль! ГОСПОДЬ Бог наш есть ГОСПОДЬ единый». «Шема», молитва, начинавшаяся этими словами, занимала тогда в иудаизме столь же центральное место, как и теперь. Было известно и объединение ее с заповедью любить ближнего как самого себя[1101]. Новым был вывод Иисуса:

• категория «ближнего» шире, чем допускали большинство евреев;

• любовь к Богу всем сердцем означает серьезную релятивацию культа и жертвоприношений.

Книжник, пришедший к этому последнему, далеко не тривиальному, выводу, удостоился редкой похвалы: «Недалеко ты от Царства Божия»[1102].

Та же тема безграничной любви к ближнему с последующей релятивацией культа и жертвоприношений играет большую роль в притче о милосердном самарянине[1103]. Это очень богатая по содержанию притча. Она столько говорит о смысле Иисусова служения, о новом определении Царства, в ней столько разнообразнейших аллюзий, что ее практически невозможно свести к какой–то одной теме или стереотипной литературной категории. Здесь я в силах предложить лишь наметки относительно того, как рассматривать ее при избранном мною историческом подходе.

Некоторые экзегеты считают, что Лука помещает притчу о милосердном самарянине в неправильный контекст. Я с ними не согласен. По–моему, такой скепсис обязан, главным образом, их боязни взглянуть в лицо подлинному историческому контексту и подлинному характеру Иисусова служения. Контекст у Луки очень показателен. Законник спрашивает Иисуса, как получить «жизнь вечную» (по–видимому, все тот же стандартный еврейский вопрос о наследовании «будущего века», ha 'olam haba'). Он мог быть в курсе взглядов Иисуса на «Шема», так что на последовавший затем контрвопрос у него был заготовлен ответ, рассчитанный на одобрение Иисуса. Затем идет вопрос реальный. Если еврей обязан «любить ближнего», — если это входит в обязанности народа, наследующего жизнь будущего века при наступлении Царства Бога Израилева, — то кого считать «ближним»? Если начать с видимой цели Торы (обозначить границы Израиля), получится естественное и довольно узкое определение «ближнего». Если же понятие «ближнего» расширить, включив в него людей вне Завета, не будет ли тогда попрана сама идея Торы, — границы вокруг богоизбранного народа? В этом контексте особую важность обретает ремарка евангелиста: «Он, желая оправдать себя..,». К пелагианскому «самооправданию», мишенью для критики многих деятелей Реформации, это не имеет отношения. Неверно и такое понимание: «Он, не желая выглядеть глупо, задав столь легкий вопрос…». Это — оправдание еврея, пытающегося должным образом очертить границы Завета, — где он (разумеется!) был бы внутри, а некоторые другие категории людей — снаружи[1104].

Иисус в ответ рассказывает замечательную маленькую историю. Ее часто неверно толкуют — в моралистическом или экзистенциалистском ключе или просто поспешно. Дело ведь не в том, что самарянин считал еврея, лежавшего у дороги, ближним (он, конечно, считал его ближним, но пафос истории не здесь). Перед нами и не просто нравственный урок, как если бы Иисус говорил: выручайте людей, попавших в беду; или: признайте человеческое достоинство в тех, кого обычно презираете[1105]. Притча тоньше, и она прямее связана с подтекстом заданного Иисусу вопроса. Ведь что интересовало законника? Его интересовало, где проходит граница Завета. Теперь обратим внимание на вопрос Иисуса в конце притчи. Он не спрашивает: как же вам следует вести себя по отношению к презираемым? Его вопрос звучит острее: кто из троих оказался ближним пострадавшему еврею? Иными словами, какой персонаж притчи оказался тем самым ближним, которого резюме Торы предписывает любить как самого себя?

Напрашивается революционный ответ: пострадавший еврей обнаружил, что ближним ему был самарянип. Более того, он обнаружил, что два остальных путешественника ближними ему не были, — возможно, именно из боязни нарушить ритуальную чистоту, важную в сложном культе жертвоприношений.

Итак, что же такое — притча о милосердном самарянине?

• Это не отвлеченная нравственная история, где еврей и самарянин фигурируют просто как хороший пример долгой культурной вражды.

• Это не отвлеченный и абстрактный пример разрушения традиционных категорий.

• Это не отвлеченный и абстрактный пример ломки «миров смысла».

Эти уровни смысла очевидны и по–своему важны. Однако они представляют собой лишь частность в рамках целого. Суть притчи — кардинальное переосмысление границ Завета, Торы и даже (имплицитно) - храмового культа. Красной линией здесь проходит вопрос: кто унаследует будущий век? Иными словами, кому будет хорошо, когда придет Царство ГОСПОДА? Притча отвечает на данный вопрос с предельной ясностью. В Царство входят те, кто ранее находился вне; те, кто был внутри (имплицитно) оказываются вовне. Что же получается? Есть способ быть Израилем, который предполагает полную и подлинную верность самому средоточию Торы, как оно сформулировано в «Шема». Однако выбор этого пути связан с переосмыслением границ Израиля: включаются люди, ранее обычно считавшиеся внешними. Это ставит под сомнение всю систему Храма и жертвоприношений.

Результат — вызов законнику, похожий на вызов богатому юноше. «Что мне делать, чтобы наследовать ha 'olam haba'?». Ответ: послушать Иисуса и взыскать нового и радикального подхода к соблюдению Торы. Любить Бога Израилева значит любить Его как Создателя всех и видеть ближних в тех, кто пребывал вне богоизбранного народа. Последовавшие за Иисусом на этом пути будут «оправданы», когда Бог Израилев осуществит кульминационное вмешательство в историю. «Иди, и ты поступай также».

Здесь мы подходим к еще одной важной теме Рассказа о Царстве. Иисус учил законника видеть ближнего в самарянине. Естественно предположить, что он на этом не остановился, и его Рассказ не обрывается на Израиле. Иисус возвещает приход Царства! Еврейские чаяния же считают приход Царства всемирным событием.

Говорил ли Иисус что–нибудь о неевреях? И если говорил, то что?

6. Многие придут с востока и запада

Ранее я писал:

Судьба народов была неразрывно связана с судьбой Израиля… Не поняв этого, невозможно понять ни иудаизм I века, ни возникновение христианства. Судьба язычников зависит от судьбы Израиля, обусловлена ею… Основная цель избрания Израиля — спасение и восстановление всего творения. Не увидев этой связи, невозможно понять фундаментальные доктрины Израиля — монотеизм и избрание[1106].

Эту мысль можно развить.

1) Во многих слоях еврейских чаяний I века судьба языческих народов зависит от судьбы Израиля. То, что ГОСПОДЬ собирался сделать язычникам (или для язычников), Он, так или иначе, сделает через Израиль.

2) Когда ГОСПОДЬ сделает для Израиля то, что Ему угодно, — оставим пока в стороне вопрос о точном содержании эсхатологических чаяний, — результат затронет язычников.

3) В одних слоях мысли это означает суд над язычниками (и евреями–отступниками), в других — участие народов в благословении Израилю. Порой один и тот же текст (например, Зах) может содержать обе эти идеи[1107].

4) Любой человек, возвещающий воцарение Бога Израилева, по меньшей мере, подразумевал, что Царство распространится до всех концов земли. «ГОСПОДЬ будет Царем над всею землею», — писал Захария в одном из самых ярких утверждений грядущего Царства и покорения язычников[1108]. В той мере, в какой разговоры о Царстве считались революционными, они не могли не подразумевать владычества ГОСПОДА (а значит, и Израиля) над всеми народами земли, — в этом–то была вся суть! Речь шла не просто о Царстве в значении нового религиозного опыта или нового чувства религиозной общины.

5) Как мы видели, Иисус требовал от Израиля быть Израилем, т. е. светом миру и солью земли. Таким образом, он обличал современников за желание скорее победить язычников, чем принести им ГОСПОДНЕ исцеление и спасение.

Это подводит нас к предварительному выводу. С исторической точки зрения, можно ожидать: любой вестник Царства, обличавший современников, ждал, что одним из результатов его деятельности будет то собирание народов, о котором говорили пророки. Когда ГОСПОДЬ, наконец, пошлет благословение Израилю, будут благословлены и язычники.

Что же мы находим? На первый взгляд, свидетельства озадачивают. В одном известном евангельском материале Иисус объявляет, что язычники получат долю в благословениях Царства[1109]. В некоторых других материалах он сравнивает современников с теми или иными язычниками из библейских историй, всегда к выгоде последних[1110]. Вместе с тем он настаивает: его собственная миссия, как и миссия его учеников при его жизни, должна быть ограничена этническим Израилем[1111]. В ранней Церкви даже Лука, явно сторонник миссии к язычникам, подчеркивает, что поначалу Церковь относилась к язычникам настороженно, и некоторые даже пытались настаивать на совершении новообращенными язычниками обрезания (как известно, послания Павла отражают ту же проблему[1112]).

Объяснение ситуации лучше всего искать в направлении, предложенном Иеремиасом (его развивали также Бен Мейер, Джордж Кейрд и Л. Херст[1113]). Как показывает ход наших рассуждений, в рамках Рассказа о Царстве Иисус намекал, что призвание Израиля, наконец, исполняется: Израиль будет светом миру, и народы, видящие этот свет, придут восславить Бога Израилева[1114]. Опять–таки, скандал здесь не в религиозному а в эсхатологическом (а потому политическом!) смысле. Не столько в том, что Иисус обличает современников за недоброжелательность к язычникам, — предвосхищая нынешнюю западную политкорректность, — сколько в том, что он дает понять: через его деятельность приходит Царство, неся надежду язычникам и суровое предупреждение людям, не исполнившим свое предназначение, не ставшим светом миру.

С учетом еврейских корней Иисусова Рассказа о Царстве, эта открытость миру не удивительна. Иисус считал, что повествование о Промысле Божьем в отношении Израиля предназначено влиться в еще большее повествование — о Промысле Божьем в отношении всего космоса. Иисусову версию повествования об отношениях ГОСПОДА с Израилем можно представить так[1115]:

Соответственно, большее повествование:

На мой взгляд, из этого предельно ясно видно: имплицитное и эксплицитное обетование Иисуса народам вне границ Израиля было частью не отрицания, а утверждения богоизбранности Израиля. В то же время Иисус был очень требователен: богоизбранность израильтян и их роль в замыслах Творца не ставит еврейских современников Иисуса вне критики, — даже напротив!

Иисус предлагал последователям не просто старые воззрения с небольшими модификациями, но основательное разрушение стереотипов.

7. Истинная мудрость

На личность Иисуса можно смотреть под разными углами. Полезно вспоминать и давно забытые подходы. Поэтому я очень рад, что сейчас столь большое внимание уделяется Иисусу как «мудрецу», учителю мудрости[1116]. Да и сам я, — о чем написал эту главу? Иисус предлагал требование и призыв оставить торную дорогу общепринятых мнений и пойти нехоженым путем, где Иисус — не только наставник, но и образец. В этом плане можно проследить преемственность Иисуса с великими учителями прошлого, как еврейскими (взять хотя бы Книгу притчей), так и языческими.

Пока все хорошо. С этим трудно поспорить. Много работ написано о том, как именно Иисус учил, как самый стиль его учения разрушал стереотипы слушателей. Яркие афоризмы, лаконичные и загадочные высказывания, странные истории — все это бросало вызов привычному восприятию реальности и искусно открывало новые возможности[1117]. Повторюсь: пока все хорошо.

Беда в том, что этот образ Иисуса–мудреца, низвергавшего стереотипы, нынче часто противопоставляют некоторым другим граням личности Иисуса. Вспомним главу 2: «семинар по Иисусу» и некоторые (хотя не все) его видные участники регулярно рассуждают так: Иисус был «сапиенциальным» учителем, — значит, он не был пророком; Иисус учил новому образу жизни в настоящем, — значит, он ничего не говорил о будущем; он принадлежал к традиции «Премудрости», — значит, он не имел отношения к «апокалиптике»[1118]. Кое–кто заходит весьма далеко: к иудаизму Иисусово учение имело лишь косвенное отношение, оно мало отвечало специфически еврейским чаяниям и мало соотносилось с еврейскими Писаниями, — оно было ближе премудрости кинического толка, с которой он мог столкнуться в своей галилейской молодости[1119]. Другие исследователи, тоже делая упор на образе «мудреца», но пытаясь избежать ложных антитез, помещают «Иисуса–мудреца» в более узнаваемо еврейский контекст[1120].

Еще лет десять назад Эд Сандерс метко высказался по поводу крайностей с концепцией «Иисус–мудрец»: Иисус «предлагает загадочные для современников вещи, которые, будучи разгаданы двадцать веков спустя, оказываются поразительными по форме, но не по содержанию»[1121]. Иисусово учение сводится к таинственным советам и увещаниям, подходящим для любого времени и для любого места[1122]. Комментарий Сандерса: «Естественно, что Иисус, который был всего лишь учителем, — причем учителем идей довольно банальных, — большого влияния не имел»[1123]. Вопрос можно поставить иначе: если Иисус был просто загадочным мудрецом, к актуальным для Израиля проблемам не обращавшийся, весь материал, рассмотренный нами в главах 5–7, придется счесть недостоверным, а всю выстроенную картину (с историческими доводами) — отбросить.

На самом деле принадлежность Иисуса к традициям «Премудрости» (Израиля и его соседей) ничуть не исключает того, что он использовал их содержание и язык в своей Вести о ГОСПОДНЕМ зове к Израилю в критический миг его истории. Премудрость и пророчество, Премудрость и апокалиптика не отменяют друг друга. Они идут рука об руку. Пророк и апокалиптик хочет того же, что и еврейская традиция Премудрости: расширить мировоззрение своих читателей и слушателей для восприятия истины ГОСПОДНЕЙ, для слышания Его голоса[1124].

За примерами далеко ходить не надо. Возьмем Книгу Даниила: во всей канонической и неканонической литературе мало столь апокалиптических текстов, как она. В ней постоянно подчеркивается: Даниил с друзьями — истинные мудрецы, посрамляющие мудрость языческую (Дан 1:4, 19–20; 5:10–17 и т. д.). Они совмещают различные умения, которые современные исследователи так любят разграничивать:

И даровал Бог четырем сим отрокам знание и разумение всякой книги и мудрости, а Даниилу еще даровал разуметь и всякие видения и сны[1125].

Не приходится удивляться и тому, что в конце книги великое апокалиптическое предсказание о воскресении связывается с мудростью:

И многие из спящих во прахе земли пробудятся, одни для жизни вечной, другие на вечное поругание и посрамление. И разумные будут сиять, как светила на тверди, и обратившие многих к правде — как звезды, во веки, навсегда[1126].

Какая же из этих категорий главнее, первичнее? На это мы находим в книге ясный ответ. Апокалиптическое видение Даниила — не образец мудрости. Нельзя сказать, что книга просто хвалит мудрость, указывая при этом на Даниилову способность толковать сны: вот, дескать, выдающееся проявление мудрости. Все как раз наоборот. Мудрость Даниила помогает ему понять тайну того, что делает с Израилем и миром Бог Израилев.

Возьмем Книгу Премудрости Соломона, На первый взгляд, картина иная. Книга увещевает правителей мира стяжать истинную мудрость, чтобы знать, как править своими народами (Прем 1:1–5; 6:21–25). Однако из свидетельства и молитвы, вложенных в уста воображаемого «Соломона» (Прем 7–9), видно: истинная мудрость пребывает в Рассказе об Израиле и о зове истинного Бога к Израилю. Показательна вторая половина книги. То, что начинается (Прем 10) как список (библейских) героев, служащих примером мудрости, перерастает в полемику с языческим идолопоклонством и предупреждение о суде Божьем за это. Образец такого суда — исход (Прем 17–19): египетские казни и спасение Израиля повторятся в великом грядущем акте Избавления. Поэтому еще раз скажем: «Премудрость» не противоречит богословию, в котором Бог Израилев побеждает зло в истории, оправдывает и освобождает Свой народ. Она укрепляет это богословие.

Весьма широкая по охвату Книга Премудрости Иисуса, сына Сирахова помещает различные и многообразные поучения о мудрости в глубоко еврейский контекст. В первых главах понятие «мудрости» понимается весьма широко, причем наставления вполне применимы ко всем людям. Однако в конечном счете образец похвального образа жизни — ряд великих израильских вождей и героев, венец которых — современный автору первосвященник Симон, сын Онии, благословляющий народ в Храме[1127]. Поэтому не удивительна великая поэма в центре книги — похвала Премудрости, служанке Творца. Эта Премудрость поселяется в Храме, она воплощена в Торе (национальной хартии Израиля), она творит из Израиля новый Эдем[1128].

Последний пример мы возьмем из одной из важнейших кумранских рукописей — Устава общины. Общий контекст — Завет и апокалиптика. Первые два столбца 1QS говорят о приеме в общину Завета и о тайно обновленном Завете, существующем параллельно «владычеству Велиала» (1QS 2:19). Однако в третьем столбце мы встречаем один из самых известных мотивов «Премудрости», восходящий к первым главам Книги притчей: сообщается, что перед людьми открыты «два пути», и приводятся характеристики тех, кто по ним идет. Подтекст очевиден: маленькая община обновленного Завета следует путем истины, а аутсайдеры — путем лжи. Затем «Премудрость» и «апокалиптика» тесно связываются:

Бог в тайнах Своего разума и в Своей славной мудрости дал конец бытию Кривды и в назначенный срок уничтожит ее навеки. И тогда навсегда выйдет Правда вселенной, ибо она запятналась на путях нечестия, при владычестве Кривды, до срока начертанного правосудия. И тогда Бог отбелит Своей Правдой все дела мужа… и брызнет на него духом Правды… дабы вразумить прямодушных высшим знанием и мудростью сынов неба и наставить непорочных путем, ибо их избрал Бог ради вечного Завета и им вся слава человеческая…[1129]

Здесь снова «Премудрость» коренится в широком контексте Рассказа с его традиционными мотивами: борьба между народом истинного Бога и злом, еще существующем в мире; обетование, что Бог–Творец уничтожит зло и оправдает Свой истинный народ.

Во всех рассмотренных случаях обладание мудростью сопряжено с того или иного рода критикой. Сирах поддерживает существующий режим, но имплицитно все же бросает вызов язычеству. Остальные авторы в этом отношении высказываются более прямо. Ни для одного из них «Премудрость» не означает знания частного, эзотерического или оторванного от конкретной исторической ситуации. Напротив, она подразумевает жизнь истинной интерпретацией израильского Закона, ведущей к оправданию в момент вмешательства истинного Бога. «Премудрость» не исключает «апокалиптику», но сопутствует ей. Обе эти категории связаны со странной и революционной надеждой Израиля, его призванием быть народом ГОСПОДНИМ в критический момент истории. Итак, что более вероятно?

• Первая возможность. Мудрое учение «мудреца» Иисуса не затрагивало надежд его современников — надежд «апокалиптических» и связанных с Заветом.

• Вторая возможность. Подобно остальным известным нам еврейским мудрецам, Иисус обращался к этим «апокалиптическим» надеждам. При этом он предлагал современникам выбор: мудрость, следование пророческому зову к обновлению Завета, — или глупость, путь мира сего, ведущий к катастрофе.

В свете фактов вторая возможность выглядит куда вероятнее. Образ «Иисуса–мудреца» — лишь часть образа «Иисуса–пророка». «Иисус как учитель мудрости» — лишь одна из граней того Иисуса, о котором мы говорили в этой главе, который звал современников за собой, к новому пониманию своей национальной идентичности.

Вышесказанное прекрасно иллюстрирует притча о десяти девах (Мф 25:1–13). Ее противопоставление (персонифицированных) мудрости и глупости восходит к таким ранним формам традиции Премудрости, как Книга притчей, и отражено в ряде текстов (например, кумранских). Однако общий контекст притчи — Иисусова Весть о грядущем Царстве, т. е. его апокалиптическая эсхатология. Что здесь происходит? Иисус зовет учеников постичь истинную мудрость: иначе они окажутся не готовы к великому Дню суда и оправдания. Сходная мысль проводится и в антитезах вроде «дом, построенный на камне» — «дом, построенный на песке». Как и в традиционных поучениях о Премудрости, есть два пути; как и в типичной апокалиптической эсхатологии два пути ведут к совершенно разным для Израиля результатам.

Вершина революционной мудрости Иисуса идет совершенно вразрез с господствовавшими стереотипами. Это требование обращено в форму рассказа Иисуса о себе и о своих учениках.

Кто хочет идти за мною, отвергнись себя и возьми крест свой и следуй за мною. Ибо кто хочет душу свою сберечь, тот потеряет ее; а кто потеряет душу свою ради меня и евангелия, тот сбережет ее. Ибо какая польза человеку, если он приобретет весь мир, а душе своей повредит? Или какой выкуп даст человек за душу свою?[1130]

Эти слова не менее таинственны и загадочны, чем другие Иисусовы загадки и афоризмы. Однако контекст требует видеть в них часть Рассказа. Здесь очень четко выражен один из аспектов Рассказа. Это — повествование об исполнении чудных замыслов Бога Израилева и о том, как во времена владычества сатаны всякий желающий может войти в общину нового Завета (ср. 1QS!). Здесь очень хорошо виден выбор, стоящий перед слушателями Иисуса. Есть путь мудрости и путь глупости. Общепринятое мнение гласило, что путь Мессии будет путем успеха и расширения могущества: кто хочет душу свою сберечь, пусть бьется за нее, — и к чёрту неудачников! А вот о чем говорили форма и содержание учения Иисуса: путь мудрости означает взятие на себя креста и смерть, — чтобы жить.

Как верно отметил Бен Уизерингтон, речения мудрости, видимо, были «укоренены в убеждении Иисуса, что через его служение в среду Израиля врывается эсхатологическое владычество Бога». Иисусова Весть «включала Благовестие об этом врывающемся Владычестве Бога, использовала различные формы речений Премудрости, в частности и в особенности — афоризмы и повествовательные мешалим»[1131]. Иными словами, Иисус был «мудрецом, который выражал свои эсхатологические убеждения в категориях Премудрости»; его «Премудрость была смягчена и даже сформирована его эсхатологическими убеждениями»[1132]. В свете унаследованных Иисусом еврейских традиций, рассуждения типа «он был мудрецом, а потому наступление Царства его не волновало», — еще одна жалкая попытка сорваться с крючка нежелательного богословия и, возможно, даже нежелательной деятельности.

Сейчас модно говорить, что Весть «мудреца Иисуса» ломала стереотипы. На это следует ответить: ничто не могло быть революционнее провозглашенного Иисусом апокалиптического провозвестия о Царстве, а также сопутствовавших ему «приглашения, радушного приема, требования и призыва».

• Революционный пафос Иисусовой Вести был направлен против структур власти мира сего — против тогдашних иродов, пилатов, каиаф и стоявших за ними кесарей. (Вот, что делала и делает всякая весть о Царстве!)

• Иисусова Весть была направлена против рассказов о Царстве других людей, считавших себя пророками и мессиями. Восстанию Иисуса было присуще глубокое своеобразие.

• Иисусова Весть была (бы) направлена против любой чисто афористической мудрости и любого не привязанного к истории учения_у если бы таковые возникли в современной ему Галилее. Иисус делал упор на Рассказе о Боге Израилевом, Его Промысле об Израиле и мире. Иисус давал понять, что этот Рассказ достигает кульминации в его собственном служении.

Иисус был чрезвычайно радикален. Он учил, что он сам и его Весть — это Рассказ об альтернативном устройстве реальности, приходящей через его деятельность. Он приглашал слушателей отбросить привычные им метарассказы и, доверившись ему, принять его Метарассказ.

Можно сказать и проще, как в начале этой главы: он звал их покаяться и верить в него.

8. Заключение: обновленный народ Божий

Иисусов Рассказ о Царстве был рассказом израильским. По замыслу Иисуса, люди, откликнувшиеся на Рассказ, должны были считать себя истинным и восстановленным Израилем. Как мы уже видели, этот факт (наверняка исторически достоверный) ставит Иисуса в один ряд со многими приблизительно современными ему деятелями. Однако необходимо учесть и то, что Иисус наставил учеников образу жизни, который должен был выделять их среди прочих людей. Если мы считаем всю эту группу материалов неаутентичной на том основании, что «Иисус не собирался основывать Церковь», мы кончаемся как историки. Если мы видим в этом аспекте Рассказа о Царстве вечную этику, мы даем ошибочную интерпретацию. (Нельзя игнорировать эсхатологическое измерение Рассказа.) Если мы думаем, что «эсхатологически» настроенный Иисус ждал конца нашего пространственно–временного континуума, теряется смысл его детальных наставлений. На самом же деле Иисусов Рассказ о Царстве предполагал эсхатологическое исполнение совсем иного плана, гораздо более созвучное современным ему еврейским чаяниям. Неудивительно, что Рассказу сопутствовали общинные правила — для людей, готовых принять Рассказ.

Очевидно, что в самом Израиле далеко не все были в восторге от подобных историй. Поскольку принятие Иисусовой радикальной Вести всем Израилем было крайне маловероятно, оставались два возможных сценария: либо движение Иисуса быстро терпит фиаско, либо происходит конфронтация. Похоже, что первую возможность Иисус вовсе не рассматривал, а ко второй все время готовился. Отсюда вытекают три следствия, которыми мы займемся в последующих главах.

Первое. Иисус неустанно предупреждал современников: если Израиль не покается, — т. е. не откажется от вооруженной конфронтации с Римом в пользу Иисусова радикального понимания Царства, — его время истечет. На Израиль придет гнев! И не в форме огня и серы с небес, а в форме римских мечей и падающих зданий. Иерусалим, Храм и храмовое священство безнадежно прогнили и не менее близки к осуждению, чем во дни Иеремии. В грядущем суде будет оправдан истинный народ ГОСПОДА — ученики Иисуса. Такова тема главы 8.

Второе. Представления Иисуса об альтернативном Израиле, — для начала предполагавшие создание сети ячеек, верных Иисусу и его Рассказу, — не могли не вступить в противоречие с другими представлениями о Царстве. Между тем Иисус не хотел для своих общин ни конспирации в ессейском стиле, ни имманентности господствовавшей системе в фарисейском стиле. Встреча с ессеями была чревата неизбежным столкновением, но свидетельствами о такой встрече мы не располагаем. Фарисеев же, как и конфликта с ними, — конфликта не по поводу каких–то тонкостей религии, культа или морали, но по поводу самого Царства, — и при жизни Иисуса, и впоследствии было не избежать. И уж, конечно, настоящее сражение обещала встреча с храмовой системой. О схватке Иисуса с его противниками у нас пойдет речь в главе 9.

Третье. Хотя Иисус, призывая одних людей хранить ему верность в своих городах и деревнях, а других — оставить все и идти за ним, замышлял своего рода социальную революцию, его программа этим требованием и призывом не ограничивается. Его движение имело географическую и богословскую направленность. Географическая направленность: в Иерусалим. Богословская направленность: установить Царство. Возникает вопрос: что, с точки зрения Иисуса, было не так с Израилем и миром? И где он видел выход? Этим мы займемся в главе 10, которая логично подведет нас к части III.

Каков же непосредственный результат Иисусова Рассказа о Царстве, его «приглашения, радушного приема, требования и призыва»? Несколько забегая вперед, скажем следующее. У Иисуса, во время его служения, были последователи, однако ситуация была глубоко неоднозначной. «Двенадцать» и некоторые другие следовали за ним и с горем пополам пытались осуществить то, чему он учил. Кто–то, пойдя за Иисусом, оставил все. Однако мотивы учеников были не совсем тем, чего желал Иисус. Хотя он называл их титулами, применявшимися к Израилю, они совмещали в себе двойственность Израиля ветхого с ревностью Израиля нового. Даже ученики Иисуса не оказались рядом с ним, чтобы помочь ему, когда он в одиночестве исполнял призвание Израиля.

Парадоксально, но факт: новое понимание Иисусом идентичности Израиля не потерпело крах, но было оправдано. Ведь его замыслы никогда не ограничивались социальной реформой в Израиле: он имел в виду реализацию ГОСПОДНЕГО замысла, которая должна была произойти не только в Израиле, но и (через Израиль) во всем мире. Согласно планам Иисуса, при его жизни ученики призыву не внимут; они вернутся к нему впоследствии и положат Иисусовы учение и требование к Израилю в основу восприятия себя как обновленной общины народа ГОСПОДНЯ. Иисус знал, что помыслы последователей будут отчасти неверны, а народ в целом не покается. Соответственно, он был убежден: то, что он должен сделать для Израиля, он должен сделать в одиночку.

Однако мы забежали на несколько глав вперед. Отложить придется и рассмотрение других вопросов, которые ставит данная глава, например, вопросов христологических.

• Кто он, если следовать за ним — значит повиноваться Богу Израилеву, хотя он как будто отменяет Тору?

• Кто он, если принадлежать ему — значит принадлежать к истинному Израилю?

• Кто он, если он прощает грехи и предлагает новое сердце, требуемое его Вестью?

• Кто он, если он в конце концов в совершенстве исполняет собственный призыв, которому не последовали его ученики?

Прежде чем переходить к этим проблемам, необходимо рассмотреть третью важную особенность Иисусова Рассказа о Царстве. Если Царство близко, отвергающие его навлекут на себя осуждение. В этом осуждении и через это осуждение найдут свое оправдание те, кто принял Царство.

Глава 8. Рассказы о Царстве (3): Осуждение и оправдание