ках террасы, дожидаясь Цдзяна. Его не было. Видно, не имело смысла больше ждать. Я зажёг керосиновую лампу, поскольку электричества здесь и в помине нет, лёг, не раздеваясь, на диван и стал перебирать какие-то свои листки. Катя незаметно удалилась к себе. Заметьте, я сказал «незаметно». Очень даже заметно! Незаметно может шмыгнуть мышка в норку, ну а это, сами понимаете, несколько другой момент… Хотим мы этого или не хотим, но влечение одного пола к другому обостряется с наступлением темноты и принимает несколько неадекватный характер, особо когда их разделяет только стенка. Я отложил листики в сторону, прикрутил лампу и стал слушать тишину. Вот по самым стёклам ударил ветвями облепихи ветер. На отдалении завыл шакал, чуть ближе простонал филин. А это Катя глубоко вздохнула… не спится… встала… Луна, как вечно странствующая блудница, крадётся по соседним горам и заглядывает в окно. Залаяла собака. Ещё раз залаяла. Ещё. А теперь покрыла сплошным надсадным лаем двор. Скрипнула дверь на расстоянии трёх локтей (как сказали бы египтяне) – Катя. Она на манер женщин-подростков в самой короткой детской рубашонке, видно, полагая, что я сплю, решительно подошла к окну. Луна очень хорошо освещает её только что округлившиеся формы…
Милостивые судари и сударыни… как сказал бы один небезызвестный метр, слюнные железы которого в такой момент, должно быть, просто истекали половой истомой…
Вдруг – о, духи гор! – ползучий гад моего воображения (впрочем, это был сильный порыв ветра, как удар кулака) распахнул окно, и мокрые молнии, кажется, наполнили нашу комнату: в наше окно залетел небольшой колченогий совёнок – видно, подранок этих непредсказуемых гор.
Я встал, чтоб рассмотреть поближе ночную птицу.
– Ваш отец, как Айболит, – сказал я. – Знаете, как в детской сказке «Айболит». В один момент к нему из ущелий начнут сползаться ужи, змеи, и он всем им сумеет помочь.
– Да, наверное, так, – сказала Катя.
Тут совёнок сильно ударил крыльями и с размаху залетел под кровать. Мы от неожиданности отскочили, платок Кати сбился с её плеч и упал на пол… Передо мной стояла полуобнажённая «вахина», девочка, которая, похоже, не стыдится меня. Я начал ощущать, как у меня сильно заколотилось сердце и перехватило дух. Я понимал, что для неё это сейчас тот самый пресловутый «подростковый интерес» и что он сейчас сильней её. Я отдавал себе отчёт. Но я не мог удержать себя.
Я схватил её руку и силой прижал к своим губам. Со мной начало твориться непонятное. Настоящая лихорадка охватила меня. Случалось ли вам когда-нибудь бывать в моём положении? Я б не желал, чтоб вы оказались в нём… Для этой девочки это только игра, только интерес, но не для меня с моим бешеным воображением… Какой-то мучительный, сверкающий, даже поразивший меня самого поток слов начал высвобождаться из моей груди. Такого красноречия я бы не хотел вам желать. Но Катя стоила самых лучших слов. Она молчала, низко склонив голову. Мы сели на лавку и долго сидели молча, рука об руку. Наконец я встал, прошёлся раза два из угла в угол и, глядя куда-то в сторону божницы, сказал:
– Идите спать…
Увольте меня от описания остатка мучительной ночи. Но я всё же благодарен ей, что она позволила лучше узнать себя… спустя день или два я разразился стихами… Да, да, благодаря этой неспокойной ночи я начал писать стихи, и я не хочу скрывать этого, а помещаю их на следующей странице. Ведь ложка дорога к обеду, не так ли?
Вы, как видение
В Лаврушинском переулке,
Это Вы, наверное,
Сделали разрез на моём лице крылом?
Мне ещё в детстве нагадала цыганка:
«Берегись ангела с раскосыми глазами
И московской сутолоки,
А более всего берегись
В них влюбиться тайком».
Вначале я не придал этому значения,
Мало ли какая чушь может исказить форму лица,
И вот, наверное, теперь я за то в заточении
Наподобие монаха-страстотерпца.
В начале я прядал, как лошадь ушами,
В начале я прятал о любви даже мысль,
А теперь – лёд тронулся,
Вы видите сами,
Мысли сами, всплеснув лошадками-рифмами,
Понеслись.
Ах, какая прелесть,
Изголодавшемуся сердцу дать успокоение!
И у музы отсасывать из груди
Молочко тайком,
В сием Таинстве
Есть великое предназначение —
Ходить и не морщиться
По гвоздям босиком.
Вот вам и отсутствие
Смирны и ладана,
Какую мне сохранить теперь форму лица?
Вы, как стрела, прошли
Сквозь меня негаданно,
Вы, кажется, родились
Под знаком стрельца?
Я, наверное, заслуживаю розог,
Три дня я не показываюсь Вам на глаза,
Я занят тем,
Что выстругиваю посох,
Опираясь на который
Я двинусь назад.
Увы! Я китайца себе напоминаю:
В руках – бамбуковая трость,
А за плечами – сума,
Мне кажется, что я
Один из поэтов Шанхая,
Которого однажды свела гейша с ума!
Кому много дано, с того много и спросится.
О Вашей ангельской внешности
Я лишь вздохнул слегка,
Зато теперь о ней
Пойдёт многоголосица,
Как только закончится
Эта строка!
Проститься я, конечно, выйду,
Быть может, нарежу охапку роз.
Но ни одним движением души не выдам,
Что мне пережить в эту ночь довелось.
Эта ночь Превращения
Комочка глины в статуэтку при помощи
пальцев и слюны.
Эта ночь утешения
Для всех, кому радости отпущены,
но ещё не даны.
Эта ночь Томления
неизвестных сфер и неизвестных чар,
Эта ночь Скольжения
на лезвии Греха и Падения
в окрай Стожар.
По Вашей ангельской внешности
Не скажешь, что в ней остановлен кровоток,
Иначе зачем бы Вам с такой поспешностью
Накидывать на себя платок?
На Вашей ангельской внешности
Выдран клок перьев и оплавлен воск,
Быть может, это и есть конец нездешности,
Как сказал бы Блок?
18-го августа
Некоторые читатели, перелистав дюжину страниц, зададутся вопросами: что это? Кавказ или не Кавказ? Восток или не Восток? А может, это Коктебель и его волнистые отроги Крыма? О чём эта книга? Это книга восточных единоборств или некий эквивалент их? А если это Восток, то где привычная для нашего уха и глаза, вечно сопутствующая ему экзотика, как то: чайхана и чайханщик, духан и духанщик, где рынок, наконец, с пением зурны и тари? Ведь, кажется, ещё Бахчисарай прославился прежде своего знаменитого фонтана слёз рынком.
Я предвидел эти вопросы и в самом начале сделал беглые зарисовки пером и наброски карандашом местного рынка. Вот они.
Я не намерен вас, читатель, мучить и долго таскать за собой по каменистым тропам, тем самым показывая, как долго мы кружили с Учителем по горам-долам, пока наконец не опустились на землю, т. е. на площадку возле рынка. Разумеется, наше появление на рынке не сопровождало ни пение зурны, ни тари, ни даже самый заурядный погонщик ослов не приставал к нам, выманивая наш последний дукат.
У самого края скалы, к которой был прилеплен рынок, сидели в стоптанных сандалиях женщины, по одной и по две, и торговали перевязанными пучками укропа и редиски – самая заурядная европейская картина. Мне хотелось зевнуть, я отвернулся и увидел у самого входа на рынок горку камней, посреди которой, как и положено в горах, высоко подпрыгивал фонтанчик. Я жадно припал к источнику, нимало не заботясь о том, как отреагирует на ледяную воду моё слабое горло. Учитель тоже сделал два глотка. Какой-то прохожий важным приветствием отвлёк внимание Учителя, а я на минуту задумался и стал глядеть по сторонам. По периметру рынка ровными рядами были высажены тополя, они, как будто верные и запылённые стражники его, не отходили ни на шаг, и это придавало окрестности несколько компактный и торжественный вид.
На каменистом пятачке там и сям на земле и подводах сидели люди, некоторые из них были обриты наголо и молчали, как будто отбывали какое-то наказание, а некоторые разгоряченно что-то тараторили на незнакомом языке. Дело было к полудню, рынок был наполовину пуст. Мы, едва протиснувшись в узкую щель между каменной оградой и калиткой (потому что калитка почему-то была закрыта), направились вглубь рынка.
Впереди меня шествовал Учитель. Он был одет ярко: на голове красный тюрбан, длинное платье вроде кимоно слегка волочилось сзади. Со всех сторон сыпались голоса: то ли зазывал нас кто-то, то ли приветствовал. Наша процессия важно двинулась к последним рядам.
– Не желаете соломенную шляпу? – обратилась ко мне женщина на чистом русском языке. – Теперь такие в моде.
Я подошёл – пять шляп лежали на столе. Меня привлёкли их яркие фиолетовый, синий и красный цвета. Я взял красную на память, как сувенир. Теперь вы часто можете её видеть на моих акварельных зарисовках и полотнах.
Мне фантастически везёт на приобретения такого рода! Через минуту я чуть не стал обладателем попугая! А ещё через минуту прекрасная коллекция старинных книг буквально выпала из моих рук: Цдзян меня опередил и отогнал продавца книг, который набросился на меня, как я на экзотическую приманку. Книги оказались бутафорией.
Не зная далее чем занять себя, я сел на пенёк, что торчал прямо посередине рынка, как напоминание о чьей-то обрубленной идее, достал трубку[15], закурил и стал глядеть по сторонам. Рынок, должно быть, стоял на склоне горы, с противоположной стороны которой мы спустились. Моё внимание привлёк довольно любопытный пейзаж, открывавшийся за воротами рынка. Начиналась жара: деревья довольно плотным, но пассивным кольцом окружали рынок и не мешали разглядеть, что было за ними. А за ними виднелись горы, покрытые густым кустарником, приглаженным в этих местах, как мокрые волосы щёткой. Горы красиво убегали вдаль и заставляли думать о небольшом курортном городке П., в котором я некогда был и о котором у меня остались самые тёплые воспоминания, как о друге, в объятиях которого я побывал однажды.