Утром Саня решил: надо снова идти в комиссионный. До половины одиннадцатого он просидел в классе, а затем, сделав кислое лицо, пошел в учительскую к Елизавете Петровне.
— Голова болит? — встревожилась учительница. — Не заболел ли?
Она озабоченно положила Сане на лоб мягкую руку, и ему стало не по себе. Он бы ни за что не стал ее обманывать, если бы не «Кама».
— Жара нет. Наверное, так, весеннее. Иди домой, полежи.
У выхода он столкнулся с Вадимом Соколовым — в школе его звали просто Соколом. Он шел с улицы. Румяный, возбужденный, весь мокрый — играл в снежки.
— Ты куда?.. Постой!
Он увлек Саню к раздевалке, осмотрелся — вокруг никого не было — и быстро прикоснулся пальцами к своему правому уху, к глазу и, наконец, ко лбу.
— Таобоскоа — Икс, — произнес он при этом.
— Таобоскоа — Зет.
Саня тоже проделал весь комплекс прикосновений, только в обратном порядке: сначала он тронул пальцами лоб, потом глаз и в заключение легонько шлепнул себя по уху.
— Сегодня в шесть у меня: Игрек принесет чертежи.
— Не знаю, Сокол… Я…
— Никаких «не знаю»! Ты давал клятву или не давал? Помнишь? «Что бы со мной ни случилось, запретят ли мне дома, буду ли я лежать с ангиной, все равно, по первому зову Икса…» Вот я тебя и зову.
— Я постараюсь.
— Обязательно, слышишь!..
До комиссионного магазина было минут пятнадцать ходу. Часы возле гостиницы показывали только половину одиннадцатого. Саня пошел медленнее. Торопиться не стоило. Простоишь там в толпе, возле дверей.
Но, подойдя ближе, он увидел, что возле комиссионного никого нет. Странно! Неужели часы подвели?
Да, магазин был уже открыт. Саня толкнул дверь и, разом вспотев от тяжелого предчувствия, побежал к прилавку с фотоаппаратами.
«Камы» не было на месте.
— Товарищ продавец! — отчаянно выкрикнул Саня. — Товарищ продавец!
Продавщица, занятая с покупателем, повернула к нему свое птичье лицо.
— Что тебе?
— Где «Кама»?.. Вот тут вчера висела!
— А, кинокамера… Опоздал ты. Продала. Вот только — минут десять назад… Ах, это ты, — вдруг узнала она Саню и погрозила пальцем. — Опять покупателей отгонять?.. Ты чего?
По щекам Сани стекали скупые мужские слезы.
— Моя была эта «Кама».
— Твоя? — Она подошла ближе. — А кто ее сдал?
— Папа.
В маленьких черных глазах продавщицы сразу появилось живое сочувствие.
— Ай-яй-яй! Что же такое делается!.. Ты слышишь, Валя, — обратилась она через весь магазин к другой продавщице. — Стянул у парнишки кинокамеру и загнал. Пьяница несчастный! Еще отец называется. Головы таким поотрывать!
— Вы что! — ужаснулся Саня. — Он не пьет. Это за двойку.
— Ну, изверг! Ну, изверг!
Саня очутился в центре внимания. Со всех сторон на него оглядывались любопытствующие покупатели.
— Никакой он не изверг! — обозлился Саня и смахнул рукой слезу. — Ничего вы не знаете и говорите! Он хороший. Только… только вспыльчивый.
И выскочил из магазина.
СТРАННОЕ ПИСЬМО
Долго он ходил по улицам, переживая утрату.
«Кама», «Кама»… Розоватая, блестящая… Она так нежно журчала, когда он нажимал кнопку спуска. Совсем как котенок, если его гладить по спине. И теперь она тоже журчит. Но слушает ее кто-то другой.
Кто он, другой? Уж не вчерашний ли мальчишка? Пошел с отцом в фотомагазин, а «Камы» нет в продаже. Он и расхныкался: «Давай ту купим!». Надавать бы ему по шее — чтобы знал!
Главное, ни одной пленки не успел еще снять. Ни одной!
А сколько было планов! Летом он хотел взять «Каму» с собой в пионерский лагерь. Походы, игры… Можно было бы сделать целый фильм. А пионерский костер снять на цветную пленку. Алое пламя, зеленая трава, синее небо…
И ничего этого не будет. «Камы» больше нет.
Незаметно для себя Саня очутился возле дома. Зайти, положить портфель — зачем таскаться с ним?
Нельзя! Рано еще. Начнутся расспросы: что случилось, почему не в школе?
Лучше в парк. Там сейчас никого нет.
В парке тихо; лишь неугомонные воробьи чирикают бойко и пронзительно. Саня бесцельно бродит по скользким посиневшим дорожкам, волочит портфель по верху снежных сугробов.
— Саня?
Он поднял голову. На скамейке, очищенной от снега, сидел старик — сосед из нижней квартиры.
— Здравствуйте, Владимир Петрович.
— Гуляешь?
— Ага.
— Вот и я… Отдыхаю. — Владимир Петрович тяжело вздохнул. — Третий день отдыхаю. На пенсию вышел. Да.
— Хорошо вам, — с завистью произнес Саня. — Что хотите, то и делаете.
— Хорошо. Да. — Владимир Петрович снова вздохнул. — Только скучно немножко.
— А вы бы сходили на реку, посмотрели лед. Он уже весь вздулся.
— Ходил.
— Ну, тогда на Первомайскую, в «Детский мир» — его уже открыли.
— Представь себе, тоже был. Да.
— А на катке?
— На катке — нет. Давно не был. Очень давно.
— Боитесь — упадете?
Владимир Петрович поправил очки.
— Видишь ли, падать-то я смогу неплохо. Этого я не боюсь. Да. А вот подыматься в моем возрасте несколько затруднительно… Садись, посидим вместе.
Они поговорили о том, о сем. Владимир Петрович стал рассказывать забавные истории, которые с ним случались в детстве. Он словно чувствовал, что с Саней что-то неладное, и старался его развеселить Саня вежливо улыбался, даже смеялся в положенных местах. И все равно ни на секунду не забывал о своей «Каме».
Потом Владимир Петрович посмотрел на часы и, охнув, заспешил домой. Его ждали к обеду Саня тоже пошел с ним — уже было время возвращаться из школы.
Димка опять убежал от него в глубину двора, как вчера. Дурачок! Он и не думает его лупить!
Мама взглянула на Саню с жалостью, от которой сразу заныло сердце.
— Бледный какой! В школе душно, наверное?.. Скоро папа придет, будем обедать.
— Не хочу.
— Вчера не обедал! Сегодня! Так с голоду умрешь… Иди пока на улицу, проветрись немного. Через десять минут приходи.
На улицу? Лучше к Виталию Евгеньевичу.
Виталий Евгеньевич жил совсем один, на третьем этаже, в круглой комнате, помещавшейся под высоченным шпилем. С ним были запанибрата мальчишки всего двора. Они заходили к нему запросто, как к себе домой. В круглой комнате всегда был беспорядок, никто не указывал им, сюда не садись, того не трогай, то не делай. Ребята постарше даже курили — Виталий Евгеньевич только смеялся. «Детскизм!»
Сам Виталий Евгеньевич с ребятами тоже не очень церемонился. Когда к нему приходили по делу или просто надоедал шум, он без долгих разговоров выставлял «юных дармоедов» — так он их называл — за дверь.
Комната оказалась запертой. Ах, да, Виталий Евгеньевич говорил, что уедет на несколько дней — он работал администратором филармонии и частенько разъезжал по городам и селам.
Саня выглянул во двор через окно на лестничной площадке и увидел папу. Он возвращался с работы. Рядом вьюном вился радостный Димка и рассказывал что-то смешное — папа улыбался.
Волна обиды с новой силой захлестнула Саню. Вот он идет, улыбается, и дела ему нет до переживаний старшего сына. Продал «Каму»! А ведь эта двойка по английскому давным-давно исправлена.
Нет, он не пойдет домой! Он спрячется на чердаке и будет там сидеть весь день, всю ночь. И пусть его ищут, ищут, пусть!
Дверь на чердак находилась напротив круглой комнаты. Ее не запирали на замок, только слегка прикручивали проволокой.
Года три назад на чердаке возник пожар и оттуда убрали весь хлам, который вызывал у мальчишек великий исследовательский зуд, — старые книги, деловые бумаги каких-то купцов, полуистлевшую мебель, когда-то украшавшую комнаты дома, склянки, банки, коробки. Паломничество на чердак прекратилось — здесь не осталось решительно ничего любопытного.
Саня сел на край бочки с высохшей известью на дне. Откуда-то снизу аппетитными волнами наплывал запах жаркого, и у него сосало под ложечкой.
И все равно он не пойдет домой! Вот умрет здесь с голода!
Ему сразу представилось, как его находят мертвым здесь, на чердаке, рядом с этой грязной бочкой. Прозрачные, тонкие руки, заостренный нос. Кто его обнаружит? Мама… Нет, лучше Димка. Он перепугается и заорет на весь дом.
Прибежит папа, побледнеет, снимет шляпу и медленно опустится перед Саней на колени:
— Ах, мой бедный, несчастный сын! Зачем я продал «Каму»? Нет и не может быть мне прощения!
Потом мама с глухим рыданием упадет Сане на грудь, а он скажет тихо:
— Не плачь, мамочка…
Да нет, не сможет он ей ничего сказать! Он ведь будет мертвым.
Тогда пусть лучше летаргический сон. Они все будут думать, что Саня умер, а на самом деле ничего подобного — жив. И потом, когда они наплачутся вдоволь, он встанет и скажет, протянув к ним руки:
— О вы, встаньте и отряхните прах с ваших колен!.. Не плачьте, мать и отец! Не плачь, мой младший брат Дима! Я прощаю всех вас… Но только с условием, что вы купите мне новую «Каму». Или нет, лучше «Кварц-3».
А время идет, идет. Сколько он уже сидит на чердаке? Час? Или два?
Так и быть: если очень будут просить, он, пожалуй, пойдет обедать — зверски хочется есть.
Его, наверное, уже ищут по всему двору.
Саня пододвинул бочку к слуховому окну, забрался на нее и посмотрел вниз.
Никого нет! Странно.
Он обождал немного и снова выглянул в окно. Пусто! Почему же они его не ищут?
Сокол недавно рассказывал про передачу мыслей на расстояние. Как это называется? Похоже на телевидение… Телепатия — вспомнил! Нужно сосредоточиться и мысленно внушать человеку, что ему следует делать. И он сделает. Обязательно!
Попробовать?..
Мама! Мамочка! Ты должна сейчас выйти во двор и позвать меня обедать. Должна! Должна!..
Саня сосредоточивался так, что начинал весь дрожать. Но никто не выходил. Очевидно, сверху, с чердака, внушение не действовало. А может быть сначала требовалось хорошо поесть — чтобы было больше энергии.
Несчастный! Никто его не любит. Никому он не нужен. Если даже родителям все равно, пообедает он или нет… Сане стало так жаль себя, что хоть реви в голос.