Призван тобой Еврисфей, моих мучений художник?
Если я Лерну смирил, если Цербер пастью тризевной
Свой изрыгнул аконит на твои, о Додона, утесы;
Коли тяжкий Антей, воздетый, любезную почву,
Рее на диво, забыл;[130] коль всех иных во вселенной
Я победительною истребил десницей чудовищ,
На фригийских — скажу ль: мужей?[131] — и на войны людские
Стыдно сил не собрать. Что ж деянья я знатны счисляю?
290 Тяжко на низки дела ложится прежняя слава.
Лучше о том, что сможет клинок в делах пусть и поздних,
Чудищ смиритель, помыслил бы ты! Пергам пусть искупит
Вины свои[132] — вероломных казни пораженьем достойным!
Фебу и влажному так ты триумф Юпитеру[133] справишь,
Так и себе, и данаям! Пускай узнают: пеласги
Свычны стоять, не бежать, и те, кто грозить был способен,
Столь же способен терпеть!» Так, гнев изощряя безмолвной
Пеней, выковывает он дух к дерзновеньям высоким.
Сходственно с этим скорбит,[134] урочищ любезных изгнанник,
300 Бычьих стад властелин: с серповидною мощью[135] к окрестным
Ясеням прядает он, и, пылая, против супостата
Грозный досуг ополчает, и брань замышляет прекрасну,
Ярый челом, стыдясь не свалить пораженного древа:
С силою новою он возвращается; прежню обиду
Стерши, царит, победитель, и, лавр приявший, кичится.
Только помыслил герой о ратных приготовленьях,
Уж болтлива Молва,[136] из слуха владык исторгая
То, что насадит в толпе и посеет в испуганных градах,
Брани начало гласит. Аверна тлетворного чадо
310 Или небес в ней почтить, что тайные шепоты мира
Вмиг разглашает, на свет износя сокровенные вещи?
Станет ли кто утверждать, что создана в горнем покое
Эта взмутительница человеков,[137] которая в уши
Миру святое несет молчанье царей, рассевает
Тайны безгласных забот, их украв, на устах у народа?
Без промедленья — горн их не звал, им медь не велела —
Мужи на брань согласиться спешат; суетливо хватает
Чернь оружье: мечом вращая, ей плохо знакомым,
Учится гнев благородный питать и грозит она много,
320 Мало имея свершить. Тот в узде коней подъяремных
Томит, всадником став ненадолго; украденным шлемом
Хвалится тот, но сносить ему трудно стесненные взоры.
Икрам сдавленным те дивятся; нагбенные грузом,
Те о щиты запинаются; часть поносит державу
Варваров, в сварах сильна, вдали от сраженья отважна,
За преградой пучин в безопасности. Стонет тревожный
Сонм матерей; унылая им в воздыханьях утеха,
Слезы вольно текут; в слезах соревнуют, и даже
Та, что всех мене слезит, свою мнит всех горше кручину.
330 Та страшится мечей, другая реет Харибде
В сретенье; вечно любовь материнскую мучит тревога.
О непреклонный ум людской! Нерушимая доблесть,
Вздохи вменив ни во что, объятий своих не откроет,
Не повторит лобзаний своих, чтоб рать не замедлить,
Еле вспомнит сказать: «прощай». Смягчается духом
Судеб питомец, Алкид, и с надеждой благою начало
Замыслам гордым дает. Гудят закипевшие верфи,
Бухты эгейски дробит веслом пятнадцатиричным
Избранный полк и столько ж ведет ладей по лазури.
340 Нот же, на мышцы гребцов, на послушливый челн налегая,
Непреткновенно стремит к симоисскому устью армаду.
Первым с челна на брег, предварив Теламона, могущей
Слава Лариссы грядет, кому Нереида лазурна
Стала женой,[138] объятий его подначальных, чертогов
Смертного не отклонив; под властью его мирмидонян
Слава цветет; судьбине его подчиненные, хвалят
Станы дорийски его.[139] Он Ахилла данаям, Аякса
Должен им Теламон: на Пергам два равных перуна.[140]
Вот разделяет полки, подобно весам справедливым,
350 Мощный Алкид: ополчается часть на фригийски пенаты,
Оным вождям отдана;[141] о флоте, ставшем на якорь,
С Нестором часть попеченье берет; и часть — ей начальник
Амфитриониад — дозором стала сугубым
Для товарищей тех и других. Станицей тройною
Так они движут войну. И фригийской власти указом
Отчий край ополчен: совокупно мчится к оружью
Варварский люд: огнем истребить челны уповая
И данаев в волнах расточить, к прибрежиям Марсу
Шествовать вождь велит: повинуются, в струи проворно
360 Прядают все. Созерцать такой не привыкшие ужас,
Никнут, оружье узрев, Нереиды, от шума трепещут.
Сулицей ратуют те, эти факелом; сулицей в груди,
Факелом силятся в струг угодить; колыбели Киприды
Маворс оружьем томит и пламенем бурным Лемносец.[142]
Тут впервые войной зарделося море;[143] багрянка
Тучную кровь впитала — доныне о ней сохраняет
Память, на царственную ее отдавая потребу.
Псов сциллейских манит добыча новая[144] к трупам
В омутах скорбных; текут гурьбою по лающим волнам
370 Чуда сикульских пучин, и, нектар впивая ужасный,
Рыщут вширь по зыбям, питья подобного алча.
Громы услышав, Нерей, из своих исторгшись вертепов,
Преображенным водам ужасается; реет к истоку,
Урну точащуюся наблюдает;[145] узревши сей кладезь —
Матери дар Природы — он прочь грядет, успокоен:
«Ныне потщитеся брань окончать, напустивши пучину,
Боги, кто в волнах ни есть, — Атланта[146] сринувши, бурно
Пусть катятся струи! Но если первую судьбам
Можно обиду простить,[147] ужель вы сию неотмщенной
380 Ярость оставите? Понт, орошенный прискорбною кровью,
Пенится, и, накалясь, курится море.[148] Харибду
Сцилла взмущает, и наша беда утучняет чудовищ.
Коли обоим пропасть, коли быть соразмерною винам
Кара должна, пускай вероломство потопит фригиян
И данаев, пример во грехе.[149] Что косните, ленивцы?
Легче к злодейству тропа, коль медлит мститель приходом».[150]
Уж высокую стен оборону трепетным сонмом
Полк илионский омкнул. Стоит дарданская младость,[151]
Ради жизни своей ополчась;[152] не желанье господства
390 Брани, завистливое, воздвигает — нет, гнев и угрозы
И не исторгнутая жестокими ранами ярость
Битву подъемлют меж них, палимую гордой враждою.
Первый, копьем потрясая, коня направляет к враждебным
Стенам Пелей[153] и, дрот преломив, исступленьем пылает:
«Вот, — вещает он, — вход в дома и под кровы радушны,[154]
Что отворится стучащей руке.[155] Насладимся мы градом,
Портом другие». Скончал — и все навалились пеласги,
Словно свежа причина войны и от долгого срока
Гнев их не сник. На брань слабей воспаляли бы душу
400 Трубы, приказы, мольбы, обещанья. Сечу б увидел
Там жесточайшую ты. Ни земли крутые зиянья,[156]
Ни буруны мужей не страшат; мнит каждый, что здесь он
Вождь другим и ратник себе. Одни пролагают
Путь непрерывный, стеля кубышом, и долину глубоку,
Груду камней наметав, побеждают; другие на холмный
Склон не медля бегут. Вот они приступилися к стенам,
Вот уж выламывают валуны, но их дарданиды
Сверху теснят, и брус повергая на них, и отломки
Скальные; дротом одни дерзают, другие же струи,
410 Пышущи огнем, лиют. Стезю, загражденную древом,
Димм[157] хотел одолеть и замедлился, в стену вперивши
Взор: тут власов он своих лишен[158] ниспадшей водою
И перунным дождем: браду совлекает и кудри
С обнаженной главы и в утробу язва втекает.
Но черепашьим себя Теламон защитивши покровом,
Путь потаенный украсть ухищряется, ливень кремнистый
Медью смирив;[159] пред нагбенной стеной, готовою рухнуть,
Он отступил, но первым вошел во взломанный город.
Той порою царя, истребить стремящегось огнем
420 Струги, глас суровый[160] настиг: «Для кого, о могущий