Следовательно, даже и тогда, когда учащение пульса и дыхания могли бы служить достаточными симптомами повышенной жизнедеятельности, влияние страдания, парализующее жизнь, было бы сильнее, чем влияние одинаково интенсивного наслаждения, способствующее жизни. Если бы сумма иллюзий наслаждений равнялась сумме иллюзий страданий, то влияние, препятствующее жизни, было бы сильнее, чем влияние, способствующее жизни. Точно также в каждой иллюзии наслаждения наступившее после разочарования страдание сильнее препятствует жизни, чем наслаждение ожидания способствовало ей. Если но оправдывается взгляд, что вызванные иллюзией наслаждения способствуют жизни, то, может быть, оправдается тот взгляд, что они, благодаря присущей им побудительной силе, способствуют, жизни и повышают ее. Конечно, существуют такие иллюзии, которые побуждают к действиям, но существуют и такие, которые отвлекают от действия и погружают в праздный покой. Не только квиетические индусские религии имеют такое действие, но весь религиозный мистицизм, если он не представляет собою переходного момента к религиозной нравственности, но становится сам конечной целью. Не только сновидения курильщика гашиша или опия, но и живые грезы фантазера отвлекают от действия: фантазер находит свое удовольствие как раз в том, что замыкается от мира действительности и уходит в мир иллюзий.
Точно также скупость, т. е. иллюзия, что в деньгах счастье, создает человеку изолированное положение в обществе, мешает ему с пользой употребить его силы и имущество и толкает его только на вредные формы действия. Иллюзии злорадства, зависти, недоброжелательства, ревности и мести, побуждая к антисоциальным действиям, причиняют как одержимым этими чувствами, так и другим людям только одни страдания.
Этот ряд примеров достаточно убедительно говорит за то, что существуют многие такие иллюзии, которые не побуждают к действиям, а также и многие такие, — которые побуждают к нежелательным действиям.
Кто не исследует вызванного иллюзией побуждения к действию, и под его влиянием приступает к действию, тот девять раз из десяти раскается потом в своем действии. Если же его иллюзии не будут противоречив его ожиданиям, то он обязан только необычайному сцеплению благоприятных обстоятельств.
Кто не знает, тех последствий, которые вытекают из действий, совершенных под влиянием иллюзий? Тот, кто знает сущность иллюзии и последствия, к которым приводит действие под влиянием иллюзий, и все-таки, несмотря на свои знания действует под влиянием иллюзии, может быть назван ослепленным упрямцем, которого ослепление и упрямство рано или поздно приведут к несчастью.
Конечно, бывают иллюзии, которые побуждают к правильным действиям. Эти действия всегда в таком случае являются правильными с этической и социальной точек зрения и поэтому, может быть, и с точки зрения собственного счастия.
Во всяком случае из того, что какое-нибудь представление выступает в качестве эвдемонологической иллюзии, еще не видно, побуждает ли оно к правильным или неправильным действиям. Не существует такого признака, по которому можно было бы различить полезные иллюзии от неполезных. Это различие в степени полезности обнаружится только тогда, когда мы подвергнем изучению социальные последствия иллюзий. С иллюзиями, которые приводят к вредным социальным последствиям, надо бороться в интересах повышения жизни человечества, несмотря на то, что они одержимым ими приносят наслаждение. Иллюзии же, которые приводят к полезным социальным последствиям, должны быть допустимы не потому, что они дают наслаждение в настоящем или обещают его в будущем, но только ради их социальных последствий, несмотря даже на то, если вызванное ими косвенное страдание будет больше прямого наслаждения.
Естественно, что в первобытном состоянии животные и люди руководятся инстинктами, потому что здесь, согласно законам природы, жизнь протекает под влиянием врожденных инстинктов, а незначительная доля влияния со стороны размышления совершенно теряется, вследствие чего не встречается других иллюзий, кроме тех, которые связаны с инстинктивной, согласно законам природы жизнью. Задача человечества заключается в том, чтобы бессознательно протекающий процесс природы преобразовать в сознательно протекающий и направленный процесс. Культурный человек хочет и должен взять свою судьбу в собственные руки и не следовать, как в полусне и дремоте, своим инстинктивным потребностям, но с открытыми глазами искать своего пути. Для этого требуется прежде всего, чтобы он познал действительность и, в зависимости от этого, определил, как направить свои действия для того, чтобы преобразовать действительно существующие условия и приблизить их к своему идеалу.
Наибольшими препятствиями при познании действительности служат: предрассудок, предвзятое мнение, воображение и мечта; но нет воображения более опасного, обманчивого и упорного, чем то, которое связано с верой в счастье и с надеждами на наслаждения, т.-е. эвдемонологическая иллюзия. Она — настоящий враг, как самосознания, так и познания внешнего мира. Она является, с одной стороны, тем призраком, при помощи которого естественное состояние не выпускает нас из своих цепких рук и затрудняет нам переход к сознательной, исторической жизни, с другой — тем заблуждением, которое сам себе создает человек, только-что выступающий из тьмы естественного состояния и не привыкший еще ориентироваться в светлой и сознательной исторической жизни. Мы дошли теперь до такой точки, что требуем реальной политики. Как в устройстве внешней и внутренней политики, так и в устройстве социальной жизни народов мы стремимся освободиться от абстрактного идеализма, сентиментальностей, утопий и всякого рода мечтаний. Как же нам признать право эвдемонологической иллюзии, которая больше, чем что-либо другое нам мешает видеть вещи такими, какими они есть, и употребить их как средство для наших конкретно-идеальных целей.
Обо всем этом Штейн рассуждает как современный человек; тем более обращает на себя внимание то обстоятельство, что он не замечает, как его защита иллюзий глубоко противоречит реалистическим тенденциям и приводит нас обратно к невежеству доисторического естественного состояния и к сонному и дремотному состоянию переходных времен. Всякая защита иллюзий противоречит истории и развитию. Она дает пищу тем, кто, как Руссо, Толстой и романтики, толкает человечество из светлого состояния исторического самосознания в полусознательное и бессознательное состояние первобытного человечества. Как раз от противоположной этим ретроградам точки зрения исходил Штейн. Как же он хочет служить желанному успеху культуры, сохраняя в то же время наибольшее препятствие к нему, в виде призрака эвдемонологической иллюзии? Этот вывод об отрицательности иллюзий сделан мною на основании современного энергизма. Остается еще решить вопрос, прав ли Штейн, утверждая, что моя критика иллюзий ведет к квиетизму. В этом случае скрывалось бы неразрушимое противоречие и непреодолимая антиномия между требованиями исторического сознания и ясности и иллюзионистическим ослеплением. На самом деле такой антиномии не существует, так как критика иллюзий ни в каком случае не ведет к квиетизму, но вернее освобождает путь для сознательных мотивов, ведущих к повышению жизни и развитию культуры. Критика иллюзий устраняет вместе с действиями, вызванными иллюзиями, также и побудительную силу антисоциальных, антиэтических и вредных для культуры иллюзий, уничтожая этим одновременно препятствия, которые большая часть иллюзий нашего времени ставит успеху культуры и повышению жизни. Она, конечно, парализует также побудительную силу незначительного меньшинства полезных иллюзий, которые связаны с телеологическими инстинктами, как и, вообще, развитие культурной жизни ослабляет жизнь инстинктивную, ставя на ее место сознательное и целесообразное действие. Провидение позаботилось о том, чтобы ослабление инстинктов в большинстве случаев не совершалось в более быстром темпе, чем необходимо для того, чтобы успех культуры мог в достаточной степени возместить этот убыток. Где дело обстояло иначе, напр., у вымирающих народов, там вырождение инстинктов составляло один из многочисленных видов, при помощи которых природа исключает бесполезных членов из общего хода развития.
На низших ступенях развития сознания, в царстве животных, инстинкты действуют как бы механически, отвечая на раздражения рефлексами, при чем эвдемонологические иллюзии не играют какой бы то ни было побудительной роли. Только с повышением сознания присоединяется к инстинктам, как телеологическое дополнение, стремление к счастью, которое должно служить к тому, чтобы побороть пробуждающийся вместе с сознанием эгоизм и его нежелание принести требуемые инстинктом индивидуальные жертвы. Так, напр., иллюзия счастья, заключающегося в половой любви, заставляет даже самого эгоистичного мужчину обзавестись семьей, так же, как тщеславие заставляет исполнять его с усердием трудные обязанности службы. Они исполняют свое назначение, пока или иллюзия счастья, вытекающего из любви к детям, или же долг и привычка не побудят их дотащить до конца взятое на себя, полезное для общества бремя.
В той же мере, в какой с повышением сознания усиливается сознательный эгоизм, его жажда к счастью, должны прежде всего для поддержки равновесия усиливаться также эвдемонологические иллюзии инстинктов. С ростом чувства солидарности, со вступлением с готовностью на жертвы отдельного члена в индивидуальности высшего порядка, одним словом, с нравственным образом мыслей создается дальнейший противовес эгоизму. Сама нравственная воля развивается сначала в формах чувственной морали и нравственных инстинктивных потребностей и остается, вследствие этого, более или менее связанной с эвдемонологическими иллюзиями. Со временем она переходит от форм субъективной естественной морали к формам объективных моральных принципов и находит для последних в метафизических моральных принципах основания объективной обязательности, которые освобождают ее совершенно от эвдемонологических иллюзий. Самым действительным противовесом эгоизму и эвдемонизму, кроме того, является теоретический, эвдемонологический пессимизм, т.-е. убеждение, что счастье недостижимо для человека, что оно тем дальше от него, чем усерднее он его добивается, и что ценность мира, жизни и ее сокровищ измеряется совсем другим масштабом, чем наслаждением, которое ими дается или обещается. Важно то, чтобы убедиться в том, что цель жизни должна быть иной: не слепой борьбой за существование, не повышением без направления и не стремлением к счастью отдельных существ. С точки зрения наслаждения вся жизнь — иллюзия, так как она не дает того, что обещает. Если приложить ко всему масштаб наслаждения, то «все — суета», как бы ценно все ни было в другом отношении. Уничтожая эвдемонологический оптимизм, как коллективную иллюзию, подрывается в корне эвдемонистический эгоизм и его сопротивление побудительной силе нравственного образа мыслей.