— После 1917 года Россию накрыла волна переименований: названия сменили тысячи улиц и сотни населенных пунктов (от Алексеевска, ставшего Свободным, до Ямбурга, превратившегося в Кингисепп). Недаром в том же романе Остап, выступая перед шахматистами из «Клуба четырех коней», не без тайной издевки предлагает васюкинцам переименовать их город в Нью-Москву, а Москву — в Старые Васюки. Нет ничего удивительного, что в одном из вариантов книги Остап выбирает в качестве предлога для сбора денег у входа в пятигорский Провал популярную идею переименования.
Стр. 17. Будет теперь Провал имени сами знаете кого… — На кого конкретно намекает здесь Остап, неясно. Судя по тому, что имя известно даже ленинградским милиционерам, речь идет о крупном партийном чиновнике, причем не обязательно покойном на тот момент. По мнению некоторых краеведов, идея присвоить главной достопримечательности Пятигорска имя генсека ВКП(б) существовала на самом деле. Тогда понятно, почему она не была реализована. От названия «Провал имени Сталина» попахивает вражеской диверсией.
Стр. 19. …держитесь, здоровья вам, хорошего настроения. Пишите письма! — Авторы романа не симпатизируют Коробейникову. И все же понятно, почему в окончательную версию романа этот фрагмент не попал: желать хорошего настроения человеку, которого ты только что ограбил, — это слишком цинично даже для Остапа.
Стр. 21. Жаль, что на эту должность всё равно назначат старую кошелку Елену Станиславовну Мизулину. — Слово «кошелка» присутствует в активном писательском вокабулярии Ильфа и Петрова, оно не раз употребляется в их произведениях (в романе «Золотой теленок», например, дважды). Быть может, если бы процитированную реплику мысленно произносил иной персонаж, она бы сохранилась в окончательной редакции. Но для Кислярской, как известно, авторами было приготовлено другое ключевое слово — «корзинка», — и писатели, должно быть, побоялись путаницы.
Стр. 23. Ах, покемоша, покемоша, большая ты стерва! — Этимология русского мужского имени Пакымон (варианты: Покимон, Покемон) вызывает споры. Есть версия, что оно восходит к старославянскому корню «пакы» (пакость) и греческому корню «мон» (единственный, один). В русском языке имя стало нарицательным и обозначает человека, согрешившего единожды. В качестве имени собственного встречается сегодня крайне редко и никогда не употребляется с уменьшительно-ласкательным суффиксом «ош». Исключение — черновик булгаковской пьесы «Бег». Действие 4, сон 7-й, реплика Чарноты: «Э, Покемоша, ты азартный!» Впоследствии Булгаков дал своему персонажу Корзухину более традиционное имя Парамон.
Стр. 25. Легкая атлетика? На допинге часто попадались? — Термин «допинг» (от английского «dope» — давать наркотики) был известен в России уже в начале XX столетия, но вплоть до середины века использовался для обозначения возбуждающих средств, которые давали лошадям недобросовестные жокеи. Таким образом термин «допинг» применительно к Шуре Балаганову в устах Остапа имеет явно иронический подтекст. Любопытно, что слова «атлетический» и «атлет» в окончательной версии романа оставлены только для характеристики самого Остапа, а слово «тяжелоатлет» возникает единственный раз, в связи с гирями Корейко. Из окончательного текста «Золотого теленка» выпали все упоминания и о спортивной карьере Балаганова, и о самой легкой атлетике как олимпийском виде спорта. Тем не менее в главе XX осталась сцена, которая имеет отношение к одному из видов легкоатлетического многоборья, а именно к метанию спортивного снаряда: «Шура размахнулся и, застонав от натуги, метнул в интригана обломок гири. Услышав над своей головой свист снаряда, интриган лег на землю».
Стр. 27. Вот тебе айфоны! — Если учесть, что первый iPhone был разработан только в 2007 году, появление этого слова в лексиконе Остапа выглядит, конечно же, провидческим. Однако не исключено, что вновь имеем дело с ошибкой при перепечатке рукописи. Возможно, Остап имел в виду гору Афон и одноименный полуостров в Греции, где находится сообщество 20 православных монастырей. В этом случае Остап, намекая на отнюдь не монашеское поведение Воробьянинова, в экспрессивной форме советует ему удалиться от мирских соблазнов («Ну, теперь пошел вон!») и замаливать грехи. Ведь недаром в меню Лизы, которую безуспешно пытается соблазнить Воробьянинов, присутствует блюдо «борщ монастырский».
Стр. 29. Летим в Сирию. — Поскольку официально советско-сирийское военное сотрудничество началось в середине 50-х годов XX века, этот фрагмент черновиков выглядит геополитическим пророчеством. Впрочем, есть и вероятность простого совпадения. Еще в 20-е годы на территории современной Сирии происходили важные события. В 1926 году введена конституция, через два года состоялись выборы в Учредительное собрание. Именно в это время в записных книжках Ильи Ильфа возникают первые наметки будущего «Золотого теленка». Видимо, «сирийский» сюжет перекочевал в роман из советских газет конца 20-х, где много писали о Ближнем Востоке. Напомним, что в те годы, когда соавторы работали над романом, мандат Лиги Наций на управление Сирией был у Франции. Премьер-министром Франции тогда был Аристид Бриан. А уж Бриан, как утверждали начитавшиеся газет «пикейные жилеты» из книги Ильфа и Петрова, «это голова!»
Стр. 31. …для «пятой колонны» вроде вас, Ипполит Матвеевич, я бы сейчас сделал исключение. — Считается, что выражение «пятая колонна» вошло в обиход в 1936 году, во время гражданской войны в Испании, и тогда получается, что авторы «Двенадцати стульев» опередили время. Однако в данном случае с большой уверенностью можно утверждать иное: Ильф и Петров отталкивались от цитаты из романа Льва Толстого «Война и мир» (том I, часть 3, глава 12), где состоящий на русской службе немецкий генерал Пфуль делает доклад о будущей кампании против Наполеона: «Die erste Kolonne marschiert, die zweite Kolonne marschiert…» («Первая колонна марширует, вторая колонна марширует…» — и так вплоть до пятой колонны). Ильфу и Петрову, разумеется, была известна крылатая фраза из толстовского романа, но мог ли ее знать их персонаж, провинциальный священнослужитель? Очевидно, что мог. Несмотря на незаконченное высшее образование, Федор Востриков предстает перед читателями знатоком классики. И раз уж он легко цитирует Фому Аквинского, Пушкина, Лермонтова, Достоевского, то почти наверняка знает и «Войну и мир». Однако писатели все-таки убрали «die funfte Kolonne» из итоговой версии романа, рассудив, что Льва Николаевича в их книге слишком много: тут и долгий спор между Колей и Лизой о вегетарианстве автора «Крейцеровой сонаты» и «Анны Карениной», и суровый упрек Остапа, обращенный к Воробьянинову («Кто это говорит? Это говорит граф Толстой?»), и, главное, многократные упоминания любимой верхней одежды графа: слово «толстовка» появляется в тексте романа семь (!) раз.
Стр. 33. Переводчик-гад подбросил… Коровьев… Алексей Анатольевич… в пенсне! — Похоже, это единственный случай, когда упоминается имя и отчество Коровьева. В итоге Михаил Булгаков все-таки оставил бывшего регента безымянным: возможно, потому что Коровьев — не фамилия, а такое же прозвище, как и Фагот. Или, что вероятнее, автор не захотел отдавать любимое имя подручному Сатаны. Ведь Алексей для Булгакова — это прежде всего Алексей Турбин из «Белой гвардии» и пьесы «Дни Турбиных».
Стр. 37. Союз Меча и Орала, конечно. — В окончательном тексте «Двенадцати стульев» остались только два эпизода, где Остап использует в своих целях название организации-симулякра (сцена съезда дома у Елены Станиславовны в Старгороде и сцена в Тифлисе с Кислярским), но, как видно, планировался еще один, в Музее мебели. Однако позднее писатели отказались от этой сцены. Вероятно, они не смогли обосновать логически, почему директор музея согласится закрыть выставку из-за грозно-невразумительных претензий никому не известной общественной организации.
Стр. 39. Завидую вам, Игорь Иванович! — Конечно, Остап перепутал имя нарочно, чтобы напоследок уязвить победившего (в этом раунде) Александра Ивановича Корейко. В начале 30-х годов был, кажется, только один всемирно знаменитый Игорь Иванович — русско-американский авиаконструктор Игорь Сикорский. Тем самым Остап как бы намекал собеседнику: хоть ты и опытный ворюга, хоть ты и мастер выстраивать схемы увода денег у государства, тебе никогда не построить летательный аппарат тяжелее воздуха.
Стр. 43. «Моторола» — солидный бренд, и пока еще ни разу их телефоны, даже старые модели, не отключались вдруг в лифтах. — На первый взгляд, эта фраза в черновиках «Мастера и Маргариты» кажется невероятной: неужели писатель предсказал не только мобильные телефоны, но и название компании-производителя? Однако если вчитаться в текст отрывка, можно найти и более-менее рациональное объяснение. Как известно, торговая марка Motorola была зарегистрирована еще в 30-е годы XX века — то есть именно тогда, когда Михаил Афанасьевич работал над своим романом. По некоторым данным, компания одно время занималась производством и продажей (в том числе и на экспорт) стационарных телефонных аппаратов для лифтовых кабин на случай внезапной остановки между этажами. Так что писатель, поднимаясь, например, в лифте московского «Дома Нирнзее» в Большом Гнездниковском переулке, мог просто обратить внимание на логотип Motorola… Гораздо любопытнее в данном фрагменте другое: разговор о телефоне и лифте ведут не современники писателя, а Пилат с Афранием. Как известно, о путешествии исторического персонажа в далекое будущее Булгаков уже рассказывал в пьесе «Иван Васильевич» (1934–1936). Быть может, в одном из вариантов романа он намеревался вновь вернуться к той же теме, перенеся в большевистскую Москву пятого прокуратора Иудеи и шефа его секретной службы. Есть также экзотическая версия о том, что первоначально булгаковский роман должен был называться «Понтий Пилат», и «ершалаимские» главы стали бы в нем основными. Главы «московские», наоборот, оказались бы вставными. Это были бы фрагменты фантастической книги о далеком и странном будущем в несуществующей стране на другом конце света; такую книгу в свободное от работы время мог бы писать пятый прокуратор Иудеи. И временами Афраний, деликатно заглядывая в рукопись через плечо Пилата, говорил бы: «МАССОЛИТ? Что это вы такое придумали, игемон? Оно, может, и умно, но уж больно непонятно».