Применительно к России ее уместно именовать «империей» не ранее чем со второй половины XV века, хотя осознание себя «благословенным Царством» пришло на Русь далеко не сразу после гибели Второго Рима.
Если же рассматривать проблему исключительно с позиции формально-секулярной, то Русь имела внешние признаки «империи» еще при первых киевских князьях. Именно исходя из них – обширность пространства, централизация власти, территориальная экспансия, полиэтничность, – еще Карл Маркс (1818–1883) назвал Древнерусское государство «Империей Рюриковичей». Этот историографический трюизм, отбрасывая сакрально-духовное предназначение Православной Империи, игнорирует принципиальное различие в восприятии империи «до» и «после» Христа.
В системе христианского этатизма Древнерусское государство не могло быть «империей», не могло стать мировым «благословенным царством», потому что таковое уже существовало. Русские православные неофиты как из числа властной элиты, так и из круга монахов-интеллектуалов и книжников этот постулат усвоили уже на ранней стадии своего приобщения к христианскому Богомудрию.
Крушение Второго Рима изменило всю мировую диспозицию. Место обитания земного главы всего христианского человечества перемещается из «Царьграда» (Константинополя), занятого турками-мусульманами, в Москву, где сначала де-факто, а в 1547 году и де-юре утверждается Царь.
Почти двести лет Русь-Россия существовала в облике «Московского Царства», идеалом которого являлась «Святая Русь». Это был именно идеал, эталон, устремление, но отнюдь не выражение исторического факта. Потому на Руси той поры главной добродетелью человека почиталась степень его благочестия (Богопочитания). Все остальные заслуги, достижения, подвиги, если они не имели христианского благословения, не были осенены церковной благодатью, общезначимыми считаться не могли. Потому в числе главных героев истории числились монахи и пастыри-подвижники, явившие главный православный подвиг – Христопреданности.
Потому и форма монаршей власти на Руси именовалось «самодержавием», что совсем не является синимом «абсолютизма». Самодержавие – это не только полная независимость верховного правителя от земных установлений, но и бесспорный вассалитет его по отношению к Царю Царствующих – Иисусу Христу. Отсюда и столь важное и, можно сказать, первичное значение имело личное благочестие самого Царя, которое оценивалось выше всех прочих качеств и достоинств.
С Петра I, т. е. с начала XVIII века, начинается кардинальный исторический культурный переворот. Идеал Святой Руси на официальной арене подменяется идеей «Великой Империи». Фактически началась переориентация всего духовного строя жизни страны с образа «Рима Второго» на «Рим Первый». По точному выражению Н. М. Карамзина, с Петра «мы стали гражданами мира, но перестали быть, в некоторых случаях, гражданами России».
С Петровского рубежа Россия не просто «стала учиться у Запада»; сама по себе полезность «учения» не может подвергаться сомнению. Она начала заимствовать, перенимать, копировать, часто без всякого разбора и без какой-либо критической оценки, не только технические, технологические, цивилизационные новации, но и весь строй культурной жизни.
Государственная власть, а в широком смысле весь монархический истеблишмент, формировались под знаком западноцентричных координат. Главная же беда петровского переворота состояла не просто в «западничестве», а в секуляризации, в расцерковлении, в дехристианизации политики, идеологии, социального мироустроения.
Россия не просто, как часто пишется и говорится, начала «учиться у Запада». Она стала перенимать навыки мироустроения фактически уже у безрелигиозной Европы. В Англии, Голландии, Швеции, Пруссии, в странах протестантских, откуда и черпались в основном Петровские «нововведения», вера в Бога давно воспринималась как «частное дело» отдельного лица, а защита Веры Христовой не входила в арсенал государственных политических интересов.
В один исторический миг на Руси все чужое начало признаваться властью «своим», а все исконное в одночасье стало третироваться как «негодное». Это явилось потрясением национально-религиозного сознания. Впервые в русской истории властью завладел и ею безраздельно распоряжался не просто «плохой правитель». Суть несчастья состояла не в «самодурстве», «кураже», «прихотях» и «жестокостях» – такие качества и проявления власти русские готовы были сносить не ропща. Самое страшное состояло в том, что правитель «от Бога» стал творить «небожье дело».
Монарх самочинно насаждал «психологию переворота», инициировав подлинный русский культурный раскол. Отныне государственная власть начинала самоутверждаться в своей самодостаточности, а человеческая личность оценивается уже не с позиции нравственных качеств, а с точки зрения ее пригодности для «политико-технических задач и целей» светской Империи.
При Петре I богоугодная жизнь перестала служить жизненным ориентиром для подданного, а исходная православная интенция – в русском выражении «истина», «правда» – мало что стала определять в делах государственных. Состояние христианского катарсиса («духоочищения») начинает уходить из высших кругов в социальную толщу.
Как замечательно выразился в 80-х годах XIX века один из последних славянофилов А. А. Киреев (1833–1910), если общество русское «сдало свою веру в Синод», то «народ наш ни в какую канцелярию, ни в какой Синод своей веры не сдавал». «Святая Русь» оставалась упованием для любой православной души, но во внешней жизни России превалировали и доминировали образы и символы бездушной, секулярной, безрелигиозной Империи.
Петр фактически перестал быть Самодержавным Царем, утвердив себя в роли светского неограниченного Монарха. Царская власть – Самодержавие – идея не политическая, а религиозная, при нем заменялась идей безбрежной властной прерогативы. В итоге западноевропейский абсолютизм пришел на смену Самодержавию.
Россия из «Царства», которое, согласно православному канону, есть «устроение Божие», приобретала черты «Великой Империи», созидаемой человеческой волей и «разумением».
Николай Павлович унаследовал все эти исторические несуразности и смысловые противоречия во всей полноте. Он не имел никакой возможности ликвидировать трагическое расщепление между двумя сущностными категориями, между Царством и Империей, да и никогда не высказывал даже недоумения по этому поводу.
Петр же I, как уже говорилось, был для него немеркнущим историческом маяком. Однако самим фактом личного благочестия, невиданного до него за весь имперский период, вольно или невольно, но возвращал в повседневность то, что, как многим из числа элиты казалось, «ушло невозвратно». Бесспорное благочестие Императора Николая Павловича было засвидетельствовано великим молитвенником и провидцем Преподобным Серафимом Саровским, не раз называвшим этого Монарха «благочестивым Царем».
Для Николая I «Царская Россия» являлась великой и таковой она должна была оставаться и впредь. Одним из наглядных памятников искренности религиозного чувства Монарха стал патетический национальный гимн «Боже, Царя храни!», в котором «Император Всероссийский» именуется «Царем» и «Царем православным». Повелители России со времени Петра I никогда официально так не величались. Теперь же старая царская титулатура официально возвращалась в общественный обиход.
Николай Павлович оказался первым Императором, живо интересовавшимся историей России. «Историческое зрение» он обрел благодаря эпопее Н. М. Карамзина, которую знал и почитал, где как раз и рассказывалось о становлении Руси, об истории Царства. В своем последнем письме к историографу Монарх напоминал, что брат его Император Александр считал, что «русский народ достоин знать свою Историю». «История, Вами написанная, – заключал Венценосец, – достойна русского народа».
В 1848 году известный интеллектуал-европеец и поэт, князь П. А. Вяземский, заметил: «Благодаря Бога, у нас слова Царь и народ еще нераздельны; кто хочет служить народу, тот вместе с тем служит и Царю». Так же мыслил и чувствовал Император Николай Павлович. Он всегда считал, что тот, кто выступает против него, – не его лично, а функции и предназначения – является народоненавистником и бросает вызов Богу…
Внешние, титульные, ритуальные формы монархической власти сохраняли в главном все те черты и признаки, которые передал своим потомкам Петр I. Полный титул Императора Николая I отражал петровскую культурную переориентацию:
«Божиею поспешествующею милостью Мы, Николай Первый, Император и Самодержец Всероссийский: Московский, Киевский, Владимирский, Новгородский, Царь Казанский, Царь Астраханский, Царь Польский, Царь Сибирский, Царь Херсонеса Таврического, Государь Псковский и Великий Князь Смоленский, Литовский, Волынский, Подольский и Финляндский, Князь Эстляндский, Лифляндский, Курляндский и Семигальский, Самогитский, Белостокский, Корельский, Тверской, Югорский, Пермский, Вятский, Болгарский и иных; Государь и Великий Князь Новагорода Низовские земли, Черниговский, Рязанский, Полоцкий, Ростовский, Ярославский, Белоозерский, Удорский, Обдорский, Кондийский, Витебский, Мстиславский и всея Северные страны Повелитель и Государь Иверския, Карталинския, Грузинския и Кабардинския земли и Армянские области, Черкасских и Горских Князей и иных Наследный Государь и Обладатель. Наследник Норвежский, герцог Шлезвиг-Голстинский, Стормарнский, Дитмарсенский и Ольденбургский и прочая, и прочая, и прочая».
Монарх именуется «Императором Всероссийским» по отношению к государству. «Царем», «Государем», «Великим Князем», «Повелителем» и «Обладателем» он обозначается лишь применительно к отдельным территориям, районам и народам. Смена приоритетов началась с Петра Первого и его «Империи».
Когда Петр еще величался «Царем», титулование было лапидарнее и начиналось традиционно: «Божиею милостью, Мы, пресветлейший и державнейший Великий Государь Царь и Великий Князь Петр Алексеевич всея Великие и Малые и Белые России Самодержец Московск