Христос воскресе, 1916 г., Пасха, Первая мировая война
Поразительно сходство приемов в борьбе с монархией, употреблявшихся во Франции конца XVIII века и в России начала XX века. Марию-Антуанетту, супругу Людовика XVI, тоже поносили как агента иностранной державы (она была австриячкой), у черни такая пропаганда имела неизменный успех. Революционное неистовство продолжало преследовать несчастную женщину и после свержения монархии. Предав королеву “суду народа”, ее обвинили во всех мыслимых грехах и преступлениях. Обвинительный акт гласил: «Мария-Антуанетта, вдова Людовика Капета, со времени прибытия своего во Францию была бичом и кровопийцей нашего отечества и перед началом революции находилась в сношениях с человеком, носящим титул короля Богемского и Венгерского; сношения эти, как оказывается, были направлены против интересов Франции. Кроме того, она вместе с братьями Людовика Капета и бесчестным, гнусным Калоннем, бывшим тогда министром финансов, немилосердно растрачивала финансы Франции (плоды народных трудов в поте лица), для содержания агентов преступных интриг. Доказано, что она в разное время пересылала императору миллионы денег, употребленных и до сих пор еще употребляемых на поддержание войны против нашей Республики. Благодаря этим необычайным издержкам национальное казначейство так бедно в настоящее время деньгами».
Едва не теми же самыми словами чернили и Александру Федоровну, приписывая ей невероятное могущество под стать Марии-Антуанетте.
Немедленно после клеветнического выступления Милюкова по Петрограду стал распространяться его текст, отпечатанные листовки пошли и по провинции. Самое удивительное, что никаких последствий для автора измышлений не последовало. По-видимому, при дворе просто решили не делать ему дополнительной рекламы.
Парадоксально то, что, несмотря на естественные тяготы войны, в стране царила стабильность. Узкий слой людей близких к власти всеми силами старался поколебать ее основы. В то время, как в союзных с Россией государствах демократические правители были наделены диктаторскими полномочиями (Ллойд-Джордж в Великобритании и Пуанкаре во Франции), думские «патриоты» наносили своему правительству один удар в спину за другим.
Позднее в эмиграции Милюков раскрыл подоплеку своего подлого выступления 1 ноября 1916 года: «Мы знали, что весной предстояли победы русской армии. В таком случае престиж и обаяние царя в народе снова сделались бы настолько крепкими и живучими, что все наши усилия расшатать и свалить престол Самодержца были бы тщетны. Вот почему и пришлось прибегнуть к скорейшему революционному взрыву, чтобы предотвратить эту опасность».
«Гавань была уже на виду…»
К началу 1917 года русская военная промышленность работала на полные обороты, обеспечив армию всем необходимым. Быстро росли арсеналы вооружений и боеприпасов, пополнялись склады обмундирования и продовольствия, призванные обеспечить победоносную кампанию и завершение войны уже в наступающем году. Прогнозы военных специалистов и политиков всех стран сходились в том, что такая перспектива стала реальной.
Что означала бы победа для России? Помимо установления политической стабильности, она дала бы мощный толчок росту экономического могущества и процветания народа, ибо за годы войны произошел значительный прогресс в освоении новых производств; моторо– и авиастроение, радиопромышленность и химия, переведенные на мирные рельсы, позволили бы, как произошло это в странах-победительницах, изменить лицо индустрии и сельского хозяйства. Прошедшие через армейскую службу миллионы крестьян обучились грамоте, и это тоже стало бы дополнительным фактором подъема деревни.
Обещанные по соглашению с союзниками территориальные приобретения России – в первую очередь, Константинополь с прилегающими к нему проливами, обеспечили бы беспошлинный выход к мировым торговым путям, чего жаждало сельское хозяйство страны, работавшее на экспорт.
Но многомиллионная масса войск, стынущих в окопах на тысячеверстных пространствах от Балтики до Черного моря, уже была далеко не той монолитной силой, которая выступила летом 1914 года против враждебных империй. Мало по мало лучшие кадры оказались перемолоты в мясорубке войны, и на место опытных офицеров пришли вчерашние студенты, если не с молоком матери, то с сивухой передовиц кадетской и социалистической печати всосавшие оппозиционность ко всяким властям. Жесткий армейский порядок постепенно подтачивали задушевные беседы с солдатами таких «народолюбцев», а то и сознательные подстрекательские измышления об измене, о Распутине и т. п.
Еще тревожнее обстояло дело в частях, расквартированных в Петрограде. Здесь скопилось огромное число необстрелянных солдат и едва оперившихся офицеров, которые вовсе не рвались на фронт. Среди таких воителей всякого рода подрывная литература имела большое хождение. Понятия дисциплины были усвоены весьма слабо – и это подтвердили события февраля 1917 года. В последовавшие за переворотом дни петроградские части совершенно разложились. Очевидец писал: «Уже в конце марта в Петрограде трудно было найти стоящих на часах солдат: все часовые сидели на стульях и табуретах, а около них стояли прислоненные к стене винтовки. К этому надо добавить, что сидя на посту, солдат никогда не забывал запастись семечками и папиросами».
Император Николай II с цесаревичем Алексеем (1915 г.)
Появление таких горе-солдат в столице стало возможным потому, что император приказал гвардейским частям занять позиции на фронте. И здесь он поступил согласно присущим ему понятиям благородства: если страна сражается, лучшие войска не должны отъедаться в тылу, охраняя особу самодержца и его семью, их место на переднем крае. Впоследствии это решение ставилось в вину Николаю II. Но можно ли винить государя в том, что он считал своих соотечественников лучше, чем они оказались на деле? Ведь это был человек той культуры, которая воспитывала в каждом понятие святости и нерушимости данного слова. И царь был спокоен за тыл – ведь «народные избранники» поклялись в священном единении с правительством ради достижения победы.
После удач летней кампании 1916 года, с наступлением непогоды и холодов война приобрела позиционный характер. Безделье – не лучшая школа стойкости для вооруженных масс людей. Такие радостные вести, как скандал в Думе с выступлением Милюкова – желанное развлечение для новоиспеченных господ офицеров. «Благородия» и с солдатиками готовы поделиться новостями. Когда 16 декабря 1916 года группа заговорщиков убила Григория Распутина, это стало поводом для новой волны слухов, порочащих династию.
Потрясенный этим преступлением, император отбыл из Ставки в Петроград. Активных боевых действий по всей линии фронта не было, и царь отпустил в долговременный отпуск начальника штаба генерала М. Алексеева. В отсутствие их обоих руководство войсками осуществлял генерал В. Гурко.
Продолжительное пребывание Николая II в столице завершилось 22 февраля 1917 года. Все это время обстановка и в тылу и на фронте была спокойной, и поэтому то, что с отбытием государя в Ставку в столице немедленно начались массовые беспорядки, невольно озадачивает: создается впечатление, что кто-то выжидал, пока император уедет и управление столицей окажется в руках безвольного истерика А. Протопопова, незадолго перед тем принявшего пост министра внутренних дел. Этот деятель партии октябристов, несколько лет занимавший должность товарища председателя Государственной Думы, сыграл роковую роль в судьбе страны и династии. Назначая его, царь полагал, что тем самым умиротворит оппозицию, хотя и понимал ничтожество нового министра. Возможно, он задумал какую-то политическую комбинацию, в которой Протопопов должен был сыграть служебную роль: дискредитировать саму мысль о дальнейшем выдвижении в состав правительства «лиц, облеченных доверием общества». Но время для таких маневров было упущено.
Весь январь и февраль в думских фракциях, в Военно-промышленном комитете, салонах элиты зрели планы заговоров с целью свержения монарха и захвата власти. Рассматривались и варианты террористического акта против царской семьи, и военного путча. Одновременно росли продовольственные затруднения в столице. Хотя неоднократные проверки властей удостоверяли факт того, что запасы муки и других продуктов вполне достаточны. Вопрос о саботаже тогда никому и в голову не приходил, такого Россия никогда не знала.
Как бы то ни было, в тот же день 23 февраля, когда царь прибыл в Ставку, в столице начались забастовки из-за недостачи хлеба. Генерал С. Хабалов, командующий войсками Петроградского военного округа, немедленно заявил в обращении к населению, что хлеба в достатке, и поставил абсолютно точный диагноз происходящего: «Волнения вызваны провокацией». Но противник, судя по всему, подготовился на этот раз как никогда хорошо. Еще не были забыты миллионы листовок с ноябрьской речью Милюкова, а народ уже распалялся от новых панических слухов, наводнивших в одночасье столицу.
Через четыре дня после начала хлебного бунта власть рухнула. Трудно представить себе, что думал император в те роковые 100 часов, когда из Петрограда сплошным потоком шли телеграфные депеши о нарастающем кризисе. Возможно, сама неожиданность этого обвала забастовок и уличных шествий могла породить у него недооценку событий. Уехать из сонного, как бы замерзшего тылового Петрограда, и через час по выходе из поезда получить известие о массовых беспорядках?.. Быть может, царь со свойственным ему хладнокровием какое-то время пытался определить: не продиктованы ли эти сбивчивые донесения обычным паникерством?
Только к исходу вторых суток он телеграфировал Хабалову: «Повелеваю завтра же прекратить в столице беспорядки, недопустимые в тяжелое время войны с Германией и Австрией. Николай». Но из-за ошибок, допущенных политическими и военными руководителями, отвечавшими за охрану порядка в городе, был утрачен контроль над ситуацией…
2 марта члены Государственной Думы А. Гучков и В. Шульгин прибыли в Псков, где находился поезд царя. Здесь, в расположении штаба Северного фронта император и его свита оказались после того, как им не удалось пробиться в Петроград – железные дороги были перекрыты!