ечение нескольких периодов орденской историй — только папам.[23] Впервые эти правила были установлены в 1154 году буллой Анастасия IV «Christianae Fidei Religio»; впоследствии орденские привилегии неоднократно уточнялись и пересматривались панами. В 1779 году Пий VI издал буллу «Pastoralium Nobis», подтвердившую подчинение Ордена непосредственно папскому престолу — положение, сохранявшее силу в течение всего рассматриваемого периода.[24] Из папской юрисдикции Орден не изымался никогда.
«Действительное членство» в Ордене, как известно, принадлежало лишь рыцарям, принесшим монашеские обеты (включая обеты послушания и безбрачия). Это положение закреплялось орденским уставом (с 1113 года) и законодательством, а равно и многовековой традицией. Именно обетные рыцари управляли Орденом и его ветвями, обладали правом голоса в орденских структурах, могли управлять орденскими имениями (командорствами). Капелланы (священники, окормлявшие рыцарей) сами не имели рыцарского статуса. Принадлежа к Ордену как к духовной структуре, они (как и братья-служители) не могли претендовать на полноправное членство. И наконец, на периферии орденской организации существовали почетные рыцари. Институт почетного рыцарства сложился в результате того, что многие знатные особы, сотрудничая с Орденом и имея перед ним заслуги, почему-либо не могли или не желали принять обеты. В отличие от института обетного рыцарства с его корпоративностью институт почетных рыцарей был чисто наградным, подобно современным некорпоративным «орденам заслуг»[25]. Стать почетным рыцарем мог и некатолик (Шереметев в 1698 году, Павел I с супругой и сыновьями в 1797 году и т. д.). Не принадлежа к Ордену как к религиозной общине, находясь за пределами внутреннего устройства Ордена (подобно Б. Шереметеву, который приехал на Мальту, получил почетный кавалерский крест и отправился домой), почетные рыцари тем не менее были окружены ореолом морального единства с «настоящими» рыцарями и имели право на ношение орденских знаков. Для высокопоставленных и заслуженных почетных рыцарей было возможно получение орденских званий командора и даже бальи, но никакие должностные позиции, никакие реальные командорства и бальяжи за этими званиями не стояли; участвовать в управлении Орденом и его локальными отделениями почетные рыцари не могли.[26]
Орден являлся также обладателем светских, державных прав, в том числе — права обмениваться послами и заключать договоры с другими государствами. Это положение оформилось как следствие длительного обладания Мальтой; но тем не менее суверенитет принадлежал Ордену не как «мальтийскому княжеству», а как общине, союзу рыцарей, объединенных уставом (в основе своей монашеским). Именно в качестве главы госпитальеров, а не в качестве правителя Мальты, великий магистр де Виньякур получил для себя и преемников от императора Рудольфа II в 1607 году титул и права князя (дополненные позднее, по пожалованию Фердинанда II, титулом светлости). Именно поэтому ни потеря Мальты в 1798 году, ни позднейшее закрепление этого положения международными актами не лишили Орден значения субъекта международного права и fontis honorum.[27]
Полнотой гражданских прав в государственном организме Ордена обладали лишь все те же обетные рыцари.
Итак, Державный орден в силу своей державности являлся субъектом светского права, но по собственной орденской природе находился в ведении канонического права и экклезиологии. Эта «смешанность», «двойственность» Ордена (persona mixta) не приводила к раздвоенности благодаря первенству (как историческому, так и юридическому) крестоносно-монашеского начала по отношению к крестоносно-государственному. Поэтому совершенно неправы те авторы, которые из государственного суверенитета, принадлежавшего Ордену, выводят административную независимость от церкви. Напротив: Орден лишь постольку мог пользоваться своими светскими правами, поскольку он был верен церкви.
Таковы были общие принципы существования Ордена. На практике госпитальерский союз к концу XVIII века претерпел сильное обмирщение нравов. Среди иоаннитов обычным было релятивистское отношение к обетам и к духовному наследию основателей Ордена.[28] Открыто пренебрегать монашескими нормами было невозможно; на этих нормах основывалось все существование мальтийского рыцарства с его правами и почестями. Но разнообразные попущения, вызванные человеческими слабостями и политическими амбициями госпитальеров, асе серьезнее влияли на жизнь Ордена, вынужденного нести свое светское бремя. Орден должен был искать и найти новый баланс между духовным и светским началами в своей жизни. Отсутствие баланса было чревато потрясениями.
Вокняжение императора Павла I в Ордене, провозглашенное 27 октября и закрепленное церемонией интронизации 29 ноября 1798 года,[29] никак не может быть сочтено легитимным. Это — не оценка, а констатация. Основания для этого суждения хорошо известны[30] и — хотим мы того или не хотим — неоспоримы. Избрание было осуществлено не рыцарством всего Ордена в ходе законной генеральной ассамблеи, а одним Российским Великим приоратом, к которому присоединили свои голоса некоторые кавалеры других приоратов, оказавшиеся в Санкт-Петербурге. Нечто подобное было совершено при папе Иоанне XXII, когда избрание главы Ордена совершили рыцари, «случившиеся» в Авиньоне. Но тогда это делалось с позволения папы и во исполнение воли только что отрекшегося предыдущего великого магистра. В Петербурге же все делалось самовольно. Более того, перед избранием Павла собравшиеся в России кавалеры объявили низложенным великого магистра Фердинанда фон Гомпеша. Считать такую процедуру низложения юридически корректной немыслимо, так что Павел занял пост, еще не освобожденный предшественником. Необходимо учесть и то, что к октябрю 1798 года Павел I был лишь почетным бальи Ордена, то есть не входил в госпитальерскую корпорацию. Это лишало его права быть избранным на любую из высших должностей Ордена. Наконец, появление православного мирянина во главе католического монашеского ордена имело «необъяснимый» характер. Правда, еще на Мальте в ходе заседания 1 июня 1798 года великий магистр фон Гомпеш и Священный совет Ордена приняли решение о приеме православных кавалеров.[31] Но ни богословское, ни каноническое обоснование не разрабатывалось, практические механизмы осуществления приема не были предусмотрены. Одним словом, Щербовиц и Туманов абсолютно правы, когда определяют вокняжение Павла как государственный переворот.
Заметим: интронизация Павла I была совершена папским нунцием в Санкт-Петербурге, архиепископом Лоренцо Литтой — активным участником российско-орденских начинаний. Это никоим образом не означает признания магистерства Павла I Пием VI или от его имени. Дело в том, что нунций — не духовный сан, а светская должность Папского государства, и Литта имел полномочия представлять Ватикан в качестве дипломата, но никак не раздавать канонические признания по собственному усмотрению.
Встав во главе Ордена, император сделал все, чтобы post factum легитимизировать свое положение. Он добился отречения фон Гомпеша (хотя это отречение не было утверждено папой); он был признан практически всеми частями Ордена, сохранившими в это темное время активные связи. В день своей интронизаций император основал второй Российский великий приорат — некатолический, обусловивший пребывание в Ордене православных мирян (но, строго говоря, не самого Павла, который достиг магистерства не через членство в этом приорате и потому не мог пользоваться его привилегиями). Папского признания Павел, несмотря на все свои старания, так и не добился.
Итак, не было легитимного занятия магистерского престола — был захват. Некоторые специалисты полагают, что в силу этого Павел I может быть сочтен великим магистром только de facto, но не de jure.[32] Я не разделяю этой точки зрения, но не могу не признать, что она серьезно аргументирована и что эта тема заслуживает отдельного подробного обсуждения. Морально решающим неизбежно является мнение, которого придерживается сам Орден. В то же время стоит вспомнить такую юридическую категорию, как «право завоевания». Этот привычный для средневековой практики термин действительно обозначает право, а не его отсутствие. Для нас, однако, важнее всего то, что Орден никогда впоследствии не объявлял павловские установления и пожалования недействительными.
Стоит вернуться к постановлению фон Гомпеша и Священного совета Ордена о принятии православных дворян. Это было осуществлением планов бальи графа Джулио Ренато (Юлия Помпеевича) Литты (брата нунция), разработанных с одобрения императора Павла. Речь шла не о даровании почетных кавалерств, не о формальной светской «унии» со структурой, фактически не входящей в Орден, а о некой «новой институции» внутри Ордена.[33] Решение было принято за несколько дней до захвата Мальты Бонапартом, и сведения о нем, судя но всему, не достигли Санкт-Петербурга. Взойдя на орденский престол, Павел решил осуществить реформу сам. В день своей интронизации он провозгласил основание «нового заведения» в Ордене для христианского дворянства Российской империи без конфессиональных ограничений. «Новое заведение» создавалось внутри уже существовавшего Российского великого приората.[34] Поэтому в манифесте Павел I, действуя как император и как магистр одновременно, упомянул «новое заведение» как устанавливаемое именно «императорскою… властию»: основной целью манифеста было закрепление дарения, совершаемого Павлом-императором Державному ордену. Одновременно в манифесте подчеркивалось, что Павел «в новом качестве великого магистра» признает это императорское установление «за благо», утверждает его. Вскоре, однако, эта институция была выделена из старшего Российского приората. Новый императорско-магистерский манифест от 28 декабря окончательно оформил существование двух «заведений» ордена как двух параллельных великих приоратов — Российско-католического и Российского (межконфессионального).