[35] Последний отнюдь не был «православной ветвью ордена»; членство в нем было открыто для протестантов, христиан-нехалкидонцев и — в принципе — для католиков (последние, впрочем, имели свой собственный приорат и правом вступления в «повое заведение» не пользовались). Характерно, что и в преамбуле манифест от 19 ноября речь шла о «всего Христианства пользе».
Вопреки распространенному мнению, радикальные перемены, осуществленные под руководством Павла, не изменили монашеской первоприроды Ордена. Не следует преувеличивать и радикализм перемен, новизну «петербургских» установлений.
Так, кавалеры младшего Российского великого приората не приносили монашеских обетов. Высочайше утвержденные 15 февраля 1799 года «Правила для принятия дворянства Российской империи в Орден св. Иоанна Иерусалимского»[36] умалчивали об обетах вообще и о самой процедуре приема. Разумеется, это означало, что допавловские нормы остаются в силе. Однако как согласовать это со «светским» обликом межконфессионального приората?
Следует учесть, что эта «светскость» не была введена Павлом I. Практика личных и коллективных разрешений от целибата и от прочих обетов была установлена ранее. В частности, шесть первых командоров Великого приората Польши и сам великий приор получили от Папы Пия VI (16 июля 1776 года) разрешение от целибата. В свою очередь акт Пия VI санкционировал подобное пожалование великого магистра де Рогана от 7 мая 1776 года. Часть основателей Великого приората Баварии была в 1782 году освобождена от принесения обетов. Еще до вокняжения Павла эта привилегия толковалась Орденом как общая для англо-баварско-польского языка, в который входили и русские госпитальеры.[37] Поэтому, например, первый великий приор старшего (католического) Российского приората, принц Конде, был освобожден от принесения обетов по магистерскому акту от 1 июня 1798 года, без получения отдельного разрешения от папы. Это не было выражением нелояльности или независимости: предполагалось, что общее разрешение уже дано.
Павел I лишь распространил эту практику на младший Российский приорат (который наряду со старшим, католическим, входил в англо-баварский язык и пользовался его привилегиями), а также санкционировал беспрецедентное, но формально допустимое возвышение рыцарей, освобожденных от обетов, до высших должностей Ордена вплоть до магистерской.[38] Казалось бы (как уже указывалось выше), сам Павел не мог пользоваться привилегиями англо-баварского языка, поскольку до принятия магистерского достоинства был лишь почетным бальи и в корпоративные структуры Ордена не входил. Однако и эта несообразность объясняется внутриорденскими причинами, а не самоуправством Павла. Еще в 1797 году Российский католический великий приорат стал числить русских почетных кавалеров (равно католического и православного исповедания) среди своих членов,[39] распространяя на них, таким образом, приоратские нормы и привилегии.
Безусловно, в этом случае власти приората и Ордена превышали свои полномочия и входили в непозволительное противоречие с уставными правилами. Едва ли юридически корректным было и принятое англо-баварским языком расширенное толкование пожалования Пия VI. Однако существенно, что описываемые нарушения были унаследованы, а не инициированы Павлом I как великим магистром. Не менее существенно и то, что права рыцарей-некатоликов возводились (пусть не всегда вполне корректно) к папским пожалованиям. Это еще раз показывает, что Преимущественнейший император не вырывал Орден из церковного контекста.
Аномалии, порожденные кризисной обстановкой и доставшиеся Павлу как великому магистру от предшественников, были им сохранены и преумножены. Однако император не сделал никаких шагов, придающих этим множественным исключениям характер нормы. Да, во время его правления количество и роль не монахов в Ордене выросли беспрецедентно. Но все же это имело характер смягчения дисциплины ввиду временных, чрезвычайных обстоятельств: гибели нескольких приоратов, потери Мальты, «привыкания» к России. За обмирщением орденской общины в этот период стояло церковное снисхождение к житейским нуждам, икономия. О временном положении установившихся исключений говорит и поведение российских ветвей Ордена после гибели Павла I.
Одним из ярких примеров секуляризации Ордена историки считают обычно превращение католической рыцарской общины в межконфессиональный союз во главе с православным человеком. Предполагается, что духовное единство братьев-монахов в такой ситуации подменялось политическим. В действительности же существование межконфессионального российского приората не являлось препятствием для возвращения Ордена к его монашеским истокам. Трудно представить себе, что в контексте церковной культуры эпохи Павла I над вступающими в Орден рыцарями православного исповедания стали бы совершать обряд пострижения. Тем не менее не было ничего невозможного в принесении этими рыцарями трех традиционных обетов (послушания, бедности и безбрачия) и в принятии ими орденских уставных ограничений. Благотворительно-военная специфика ордена полностью позволяла бы католику исполнять обет послушания по отношению к православному и наоборот. Этот же путь был в принципе открыт и для иных христианских конфессий (армян-григориан, лютеран и т. д.) в составе некатолического российского приората.
Для рубежа! XVIII и XIX веков такая перспектива была вполне утопической. Она не согласовывалась ни с реальными взаимоотношениями конфессий, ни с религиозно-политической ситуацией в Российской империи. Но именно такая перспектива явственно следует из тех законов и норм, по которым Орден существовал при Павле, из тех реформ, которые он проводил, — а взгляды Павла I на церковь несомненно были отмечены утопизмом. Ему, твердому в православии, глубоко импонировали духовная открытость, религиозное сотрудничество через конфессиональные барьеры, апелляция к христианскому единству. Знаменитые заявления Павла о том, что он близок к католицизму, говорили не о конфессиональных колебаниях императора, а о его понимании природы церковных разделений.[40] Сотрудничество христианских конфессий, каким оно виделось Павлу, должно было ориентироваться не на утрату специфики, религиозной сущности участников, а на раскрытие еще не изжитой в расколах духовной общности. Одним словом, взгляды Павла I были ярко экуменическими — в том смысле, в каком это слово употребил бы полтора столетия спустя папа Иоанн XXIII.
«Экуменизацию» Ордена при Павле часто рассматривают как выведение иоаннитского союза из-под какой бы то ни было духовной и канонической юрисдикции, а такие горячие головы, как Туре-Пишель, даже распространяют эту формулу на допавловский период.[41] Эти воззрения абсолютно нереалистичны: они просто не соответствуют очевиднейшим фактам. Ближе к истине был активный соавтор реформ нунций Лоренцо Литта, расценивавший российские нововведения как ведущие к образованию двух разных, лишь формально-юридически связанных структур, существующих в различных духовных иерархических системах, — основной части Ордена и его русской ветви.[42] По сути дела Литта уподоблял изменения в Ордене аналогичным уже упоминавшимся установлениям великого магистра Пинто де Фонсеки в отношении брандебургских протестантов. Весьма вероятно, что позиция Литты (не способная, кстати, объяснить присутствие некатоликов в общеорденской администрации) отражала стереотип рассуждений, характерных для многих ветеранов Ордена. Но сам августейший автор реформ и нововведений понимал их совершенно иным образом; об этом позволяет судить хотя бы та настойчивость, с которой он добивался от Пия VI, а затем от Пия VII, признания своего магистерского сана.[43] По мысли Павла, Орден как духовное объединение членов разных конфессий был обязан войти в одновременное подчинение разным иерархиям на основе их согласия.
Сегодня смешанные духовные общины стали экклезиологическим фактом для основных христианских исповеданий; по большинству современников Павла I такое построение казалось абсолютно химерическим. Отсюда и убежденность многих авторов — как критиков, так и апологетов — в полном обмирщении тех частей Ордена, которые приняли реформы Павла, в полной подмене церковного начала политическим.
Некатолические структуры, некатолическое руководство в католическом монашеском ордене — с точки зрения канонического права это действительно институциональное «чудище обло», абсурд и вызов. Но каноническое право по преимуществу внутриконфессионально, и едва ли мы можем вполне довольствоваться простой апелляцией к нему в рассмотрении «русского» периода Ордена. Это — одна из причин, побуждающих меня говорить о Павле I как о действительном великом магистре. Невозможно оценивать межконфессиональные контакты с точки зрения канонического права. Но нельзя и оправдывать этими контактами неканоническое поведение. Темной стороной орденского правления Павла являются нарушения церковных норм, ценой которых проводился эксперимент.
Император Павел I не был специалистом в области церковного и орденского права, он полагался на советы приближенных и друзей, а еще больше — на интуицию, на свое понимание христианства, рыцарства, собственного личного долга. Со своей стороны, многие госпитальеры, признавшие Павла великим магистром, подчинялись ему без охоты и одобрения, не задумываясь над новшествами и попросту рассматривая их как политически неизбежное зло. Активными и пассивными участниками преобразований было совершено множество неосторожных шагов, выражено — или скрыто — много недовольства. Было много взаимного непонимания. Действительной ломки госпитальерских устоев было гораздо меньше.