Дальше завели Бориса.
— Всё было так, — охотник подался вперёд, глаза его загорелись азартом. — Сперва в лесу на тракте, Гривин со своими молодцами засаду устроил. Думали, мы — лёгкая добыча. Да только воевода как развернётся, магией их ошпарил всех, а после раскидал, будто щенят. Я такой ловкости отродясь не видал — словно в тумане двигался. Он нам всем жизнь спас, а могли ведь и убить! Какой же он злодей после этого? Он защитник наш! Вот что скажу — такому командиру и служить не зазорно!
После него завели Федота.
— Это ещё не всё, — охотник нервно теребил рукав, но говорил решительно. — Он же как в город поехал, припасов накупил — и зерна, и соли, и всякого добра. Телегу доверху нагрузил! Из своих денег заплатил, между прочим. А ведь сейчас, зимой, без этих запасов худо бы нам пришлось. Он о людях думает, не то что прежний глава. Вон, даже семена привёз, чтоб по весне сажать. С таким хозяином деревня наконец-то оживёт, помяните моё слово!
Следующим на очереди оказался Силантий.
— Я вам вот что доложу, — охотник степенно огладил бороду, взгляд его был твёрд и спокоен. — Когда Гривина брали, я сам там стоял, своими ушами слышал. Он ведь, как припёрли его, сразу и раскололся. Рассказал, как с головорезами сговаривался, как деньги им платил, чтоб воеводу нашего порешили. Да только не учёл он, что Прохор Игнатьевич не из тех, кого легко одолеть. Я в этих местах всю жизнь прожил, много всякого навидался, но чтоб человек так за правду стоял и людей защищал — такого ещё не встречал.
Потом позвали мельника.
— А вы знаете, господин дознаватель, — Степан нервно комкал в руках край фартука, — я ведь сперва сам воеводу опасался. Думал, как все новые начальники — только взятки брать горазд. Даже когда лошадей ему давал, боялся, что больше их никогда не увижу. А тот вернулся из поездки и честь по чести рассчитался за них. Даже сверху накинул. А потом и вовсе первым делом торговлю честную наладил, чтоб не грабили нас перекупщики. Тот же Гривин, земля ему пухом, втридорога товар брал, а платил нашим охотникам гроши. Я-то знаю, сам торговые книги веду. А Прохор Игнатьевич сразу всё по справедливости устроил: и цены честные, и доля каждого. Такому воеводе не грех и послужить — он слово держит и людей не обижает.
Даже Василиса удостоилась вызова.
— Меня Бездушные едва не убили, когда я травы собирала, — она вскинула подбородок, в зелёных глазах сверкнул вызов. Прохор Игнатьевич не побоялся — сам в бой кинулся, спас меня. А вы говорите — «преступник»? Он ни единого дурного слова в мой адрес не позволил себе. Не пытался воспользоваться ситуацией, если вы понимаете о чём я. Да при нём в деревне впервые порядок появился. От Бездушных защита, припасы в амбарах, люди больше не боятся в лес ходить. Редко встретишь человека столь же благородного и решительного. Вот вам и вся правда.
Под конец дошёл черёд и до меня. Лука пытался развязать мне язык, заставить себя оговорить, строил логические ловушки, но я лишь отшучивался да отвечал спокойно, ни в чем не противореча себе. Ни одной мало-мальски стоящей зацепки дознаватель так и не нашёл.
К вечеру обозлённые неудачей ищейки князя засобирались восвояси. Я вышел проводить их и встал недалеко от лидера отряда.
— Должен поблагодарить вас, господин Волков, — я позволил себе лёгкую улыбку. — Вы оказали мне крайне ценную услугу. Благодаря вашему появлению я убедился, что окружён преданными людьми, готовыми встать на мою защиту. Поверьте, для правителя это дорогого стоит.
Тот смерил меня прощальным взглядом, полным лютой ненависти, и процедил сквозь зубы:
— Это ещё не конец, боярин. Правосудие всегда торжествует. Рано или поздно я до вас доберусь!
— Езжайте с миром, лёгкой вам дороги и попутного ветра, — с ехидцей протянул я.
Лука вскочил в седло и, яростно пришпорив коня, умчался прочь в окружении драгун. Я провожал их задумчивым взглядом, пока отряд не скрылся за горизонтом. Итак, первый раунд остался за мной, но надолго ли? Такие люди просто так не отступают.
Что ж, будем решать проблемы по мере их поступления. Сейчас нужно сосредоточиться на восстановлении Угрюмихи. Прошедшие дни потрепали жителей, пора зализывать раны и двигаться дальше. А там, глядишь, и о шахте можно будет помыслить. Сумеречная сталь сама себя не выкопает, в конце концов.
Ясное морозное утро выдалось на удивление тихим и безмятежным. Казалось, сама природа решила дать измученным людям передышку после всех треволнений. Сидя во внутреннем дворе дома воеводы, я неспешно играл на десятиструнной лире, которую по моей просьбе смастерил рукастый плотник Михей.
Инструмент привычно лежал на бедре. Пальцы правой руки ритмично щипали туго натянутые струны, из свитого пучка конских волос, в то время как пальцы левой приглушали ненужные, рождая протяжную мелодию. Я ощущал, как меня наполняют одновременно светлая грусть и лёгкая ностальгия вперемешку с умиротворением. В этих тягучих переливах мне слышался родной и такой хорошо знакомый голос…
Внезапно скрипнула дверь, и ко мне вышла Василиса. Девушка с любопытством покосилась на лиру, устраиваясь рядом на скамье.
— Надо же, не знала, что вы владеете музыкальным инструментом, — с лёгким удивлением протянула она.
Я усмехнулся и, не прерывая игры, отозвался:
— Я получил довольно разностороннее образование в юности. Да и с этой лирой у вас, барышня, можно сказать, родство.
Василиса непонимающе нахмурилась. Я пояснил, кивнув на полированный корпус инструмента:
— Михей вырезал её из ольхи.
Девушка тут же надула губы и шутливо пихнула меня в плечо. Рассмеявшись, я продолжил наигрывать знакомый наизусть мотив. Какое-то время мы молчали, слушая музыку. Затем Василиса негромко спросила:
— Красивая мелодия, но незнакомая. Вы где её услышали? В Эфирнете?
— Нет, — покачал я головой, погружаясь в воспоминания, — её часто играла моя матушка. Она же и научила и меня.
— Мелодия прекрасная, хоть и печальная, — задумчиво произнесла девушка. — Только вот стихов не хватает.
Я улыбнулся уголками губ и, прикрыв глаза, начал вполголоса напевать:
Голос мой стал ниже, глубже, словно звучал не из моего горла, а из самой груди. Струны лиры вторили, посылая в морозный воздух трепетную дрожь.
♪ Смело в бой я веду
Знатный свой корабль
Курс на гавань мы держим
Враг будет повержен
Враг будет повержен ♪
Когда последние ноты растаяли в тишине, я медленно разлепил веки и покосился на Ольховскую. Та смотрела на меня во все глаза.
— Удивительно, как преображается ваш голос, когда вы поёте, — тихо проговорила она. — Столько силы в нём. Будто и не юноша вовсе, а зрелый муж!..
— Матушка говорила, что песня либо идёт от сердца, либо не идёт вовсе, — я отложил лиру. — Фальшь люди всегда чувствуют.
— Расскажите о ней, — попросила девушка. — Какой она была?
Я прикрыл глаза, вспоминая:
— Сильной. Никогда не видел, чтобы она плакала или жаловалась, хотя жизнь её не баловала. При этом умела радоваться мелочам — первому снегу, весенним цветам, тёплому хлебу… Любила петь за работой. А уж характер… — я хмыкнул. — Когда злилась, даже отец старался не попадаться ей на глаза.
— Вы её очень любили, — в голосе Василисы прозвучало понимание.
— Да. Она научила меня многому. Честности. Тому, что настоящая сила — в людях рядом с тобой. Что один в поле не воин, как бы силён ни был… — я помолчал. — Когда её не стало, я долго не мог этого принять. Постепенно боль ушла, осталась только благодарность. За всё, что она мне дала.
— Я свою совсем не помню, — тихо призналась Василиса. — Она умерла при родах. Целители ничего не смогли сделать…
— Если мне не изменяет память, — покосился на собеседницу я, — раньше вы говорили, что маменька хворает, а папенька в разъездах.
Щеки девушки вспыхнули румянцем. Она принялась путано объяснять:
— Ну… В общем, это про мачеху. Отец после смерти матушки вновь женился. У нас… сложные отношения, — Ольховская поджала губы, подбирая слова. — Он любит меня, по-своему, но для него я всё ещё тот неразумный ребёнок, которого нужно опекать и которому нельзя доверять серьёзные решения. А я давно выросла. Вот и приходится держаться подальше, чтобы не спорить.
Я понимающе кивнул.
— Потому вы и решили уехать в Покров?
— И поэтому тоже, — уклончиво ответила собеседница, и тут же сменила тему. — Сыграйте ещё что-нибудь, Прохор Игнатьевич. У вас здорово выходит.
Усмехнувшись, я вновь взялся за лиру и заиграл весёлый плясовой мотив.
— Под эту мелодию как раз женился мой старший брат, — пустился я в воспоминания. — А младший братец напился на свадьбе до того, что вознамерился показать свою удаль. Попытался с кубком в руках перепрыгнуть через весь стол, укрытый снедью, не расплескав вина. Ясное дело, зацепился ногой за скамью, грянулся и опрокинул стол к чертям. Все гости потом неделю животы надрывала от смеха.
Василиса звонко расхохоталась, да так, что у неё аж икота началась. Я и сам не сдержал улыбки.
— Не знала, что у вас есть братья, — внезапно заметила она.
У Прохора, может, и нет, а у меня были, пока не…
Вместо ответа я посерьёзнел и произнёс:
— Спасибо вам, Василиса. За поддержку в минувшие дни. Мне важно знать, что и жители, и вы в том числе цените мои усилия.
Девушка удивлённо вскинула брови.
— Откуда же вам известно, что я про вас говорила? Может, наврала с три короба всякой ерунды?
Я лишь загадочно улыбнулся.
— Есть у меня такое наитие.
Василиса недоверчиво прыснула и толкнула меня локтем в бок, но по глазам читалось — польщена. Ей явно приятно было осознавать, что я замечаю и ценю её маленькие жесты поддержки.