Схваченного подтащили, швырнув, словно мешок шерсти, прямо к моим ногам.
- Ты кто, холоп, и как ты дерзнул напасть на Государя?! - Евстафий Зернин, наклонившись, вздёрнул его за волосья так, что стало видно перекошенное лицо с всклокоченной чёрной бородой. Выскочит такой неожиданно в тёмном переулке на иного - тому и заикой стать недолго. Что этот тип пил перед нашей встречей, понять было невозможно, но такого перегара не бывало даже у завзятых алкашей, с лёгкостью употреблявших и лосьон, и политуру в смеси с перегнанным 'лаком Гунтера' в годы горбачёвских гонений на алкоголь.
- Брешешь, пёс смердячий! Государь Фёдор Борисович от воров упасся, верные люди сказывали. А Гришку-самозванца сей момент изведём! Лучше меня отпустите, а сами крест целуйте Фёдору-царю и ступайте Литву воровскую бить, тогда он вас пожалует!
- Это я-то - 'пёс'? Ах ты, вор, собачий сын, жабий выкидыш! Как смеешь Великого Государя 'самозванцем' поносить?! - Выпустив патлы разбойника, Евстафий от души пнул его грязным сапогом в голову. Одновременно со вскриком раздался хруст ломаемой челюсти.
Тут я решил вмешаться. Конечно, в семнадцатом столетии свои понятия о ведении допросов: читывал я и про дыбы с их виской и встряской, и про батоги, и про горящие веники, не говоря уже о казнях, вроде колесования или четвертования. Но одно дело - читать про такое в умных книгах, а совсем иное - самому попустительствовать ненужной жестокости. Я за свою жизнь повидал многое. И драться приходилось от души, и убивать врагов не только с расстояния, но и до шашки доходило. Но то - в горячке боя, когда или ты, или - тебя. А вот так: чтоб безоружного, связанного метелить? Это не по мне. Тем более, что я-то примерно помню, в общих чертах, как менялись русские самодержцы. Царь Фёдор после Смутного времени имелся только один - но много лет спустя. Сын Алексея Михайловича и старший брат Петра Первого. Так что, судя по всему, пойманный повторяет подсунутую ему дезинформацию или попросту - врёт. Так зачем излишняя жестокость?
- Погоди, сотник! - Остановил я ретивого командира. - Мудрые люди говорят: собака лает, а караван идёт. Этот бандит своё получит. Эй ты, говорливый ты наш, - обратился я к пленнику, - скажи лучше, как тебя звать и кто послал тебя народ мутить? И много ли вас таких говорливых сейчас по Москве шляется, тоже поведай, не стесняйся. Правду скажешь - оставим в живых. Слово даю. Ну, а будешь в молчанку играть - извини, тут уж сам себе виноват будешь. - Развёл сожалеюще руками.
Связанный мужик перевалился на бок и, сплюнув кровью и зубным крошевом, заговорил уже не тем дерзким тоном, как только что. Вот только сломанная челюсть мешала понять, что имеется в виду.
- Ахо я, Х'айка. До хетухох нахь хь оуа ыухыхы, ояин Иитий Хуйхий елел люду хихять ити Литху хить! А хихла я не хетаю, хотхи ха тхе, кахихь.
- М-да, Евстафий Никитин, перестарался ты малость с бандитом. Ну и как теперь с ним разговаривать?
- Прости, Великий Государь! Нечистый попутал, не вели казнить! Такая досада обуяла, как сей пёс лаяться начал, что силу не сдержал! - Вид у сотника был настолько убитый, что невольно хотелось ему посочувствовать.
- Казнить - не велю. Но впредь пленным морды не крушить! На то в государстве другие люди найдутся.
И вновь повернулся к пойманному.
- Видишь, что случается, если грубить начинаешь? И тебе больно, и мне непонятно. Одно сплошное расстройство. Хорошо ли?
'Ахо Х'айка' осторожно помотал головой.
- Писать умеешь?
Снова качание.
- Ну и что нам с тобой делать?
- Ауты, 'еликий хохудахь!
- Великий Государь, дозволь молвить! - Вмешался в разговор белобрысый молодой стрелец лет девятнадцати со светлой вьющейся бородкой и почти незаметной на светлой коже ниточкой усиков. - У меня дед Фрол, Царствие ему Небесное, и со Святыми упокой, ещё батюшке твоему служил, так ливонские немцы ему всю главу мечем изъязвили, тако же и длань, и плечи. Тако до кончины своей мычал невнятицу. Я же по младости лет кой-что из его речи уразумел. Дозволь, Великий Государь, поведать, что сей вор тебе сей час сказывал?
- Ну давай, переводи... - И, видя удивлённое выражения лица парня поправился. - Толмачь, говорю!
- Слушаю, Великий Государь! Речет вор, дескать, кличут его Пахомкой, прозвание не разобрал: не то Харька, не то Свайка, уж прости. Дескать, до петухов его с иными татями из поруба вынули, а лжу кричать им боярин Димитрий Шуйский повелел, и ещё повелел люду кричать, чтоб твою, Государь, Литву идти бить, какие литовские люди с тобой на Москву пришли и в свадебном поезде Великой Государыни супруги твоей. А числа тех татей вор сей не ведает, але ж мнит более двух сотен.
Закончив вольный перевод 'показаний' вражеского агитатора, стрелец чинно поклонился и застыл в ожидании моей реакции. Остальные также ожидающе стояли, поглядывая на своего царя.
А что сказать? Конечно, известие о том, что, помимо заговорщиков в Кремле, по Москве бродит ещё двести выпущенных из заключения головорезов, призывающих к погромам и - уверен - организующих резню на национальной почве, не радует. Но, с другой стороны, кое-что стало понятнее. Во-первых, выясняется, что кроме стрельцов Стремянного приказа, своеобразной лейб-гвардии допетровской Руси, мне, в качестве царя Дмитрия Ивановича, можно опереться ещё на одну силу. Сила эта - 'литовские люди'. Как я понимаю, это те самые 'поляки', о которых упоминали книги моего времени, из войска Лжедмитрия, которые оставались в столице после воцарения. Когда-то давно произошла какая-то 'уния', после которой Польша соединилась в одно государство с Великим княжеством Литовским и Русским, так что сейчас слова 'Литва' и 'Польша' для русских означают практически одно и то же: 'Ржечь Посполита'. Точно так же, как столетия спустя для европейцев были синонимами слова 'Russia' и 'Soviet Union'. Правда, где их найти, этих союзников? Ну, да ладно: сами найдутся, когда сабли зазвенят. А то я поляков не знаю: насчёт подраться - это братья-славяне готовы всегда со своим удовольствием. Под толковыми командирами воюют не хуже наших. Одна беда, задор выдыхается быстро: европейцы-с... А то, что заговорщики запустили дезинформацию о чудесно спасшемся царе Фёдоре Годунове говорит о том, что Василий Шуйский опасается в открытую объявить себя царём, зная о популярности Лжедмитрия (а точно ли - 'лже'?) и, до того момента, пока не увидит царского трупа, старается легитимизировать свой мятеж. То есть вслух твердят, что 'борются с самозванцем за законного царя - Годунова', а как только московский престол будет свободен, все сказки про 'спасение Фёдора' будут отброшены, и Шуйский сам наденет Шапку Мономаха. А тех 'Пахомов', которые не поймут изменения генеральной линии и будут продолжать кричать о 'правильном царе' очень скоро помножат на нуль. Как тех 'идейных левых наци' из 'Чёрного фронта', которые после прихода к власти Гитлера продолжали кричать о борьбе с капиталом и построении немецкого социализма в Германии.
- Коня!
Стрелец подвёл животное под уздцы. Скакун - явно европейских кровей, не сравнить с нашими 'сивками' и 'монголками', которых много было в войну у советской кавалерии. Как у нас в полку их называли, 'подарок Чойбалсана'. Был у цириков такой маршал и большой друг СССР. Высокий игреневый жеребец косит глазом: понимает, видать, что ходить ему теперь под новым хозяином. Синяя стёганая попона прикрывает спину почти во всю длину, а вот с боков - коротковата. Стремена непривычной прямоугольной формы. Потёртое рыжее седло с высокой задней лукой и отполированным деревянным рожком над передней не создаёт впечатления роскошного, однако же видно, что когда-то оно знало и лучшие времена. А вот декорированная квадратными кожаными зубцами уздечка и поблёскивающие серебром накладок оголовье с налобником выглядят заметно новее. Видимо, прежний владелец не мог позволить себе заказать качественный гарнитур для коня, но всё-таки старался не ударить в грязь лицом.
Огладив четвероногого красавца, потрепав по холке, я дал ему немного привыкнуть к запаху нового хозяина. Конечно, можно продолжать путь и пешком: здоровье молодого царя вполне позволяло пройти с десяток вёрст без привала. Но внешнее подтверждение статуса - штука в эти времена необходимая. И верховая лошадь хороших статей для меня сейчас нужна, как броневик для Ленина: чтобы привлекать народное внимание. Проверил затяжку подпруг, и, проигнорировав подставленные 'ступенькой' руки Зернина, вступил в стремя. Толчок правой, левая слегка пружинит - и мгновение спустя я - в седле.
Оглядел сверху своих парней: усталые, закопчённые фитилями, на лицах - разводы от засохшего пота, бороды многих нуждаются в гребне... Но в глазах - упорная решимость. Люди с такими глазами в будущие времена будут месяцами драться в Смоленске, Соловках, Севастополе, Бресте. Пройдут от Волги до Сахалина и Калифорнии. Возьмут на штык неприступный Измаил и перейдут непроходимые Альпы. В драных шинелях, с пачкой патронов и куском хлеба из муки напополам с соломой в кармане будут уходить в Ледяной Поход, неся на плечах по полоске погон и в голодные чёрные Астраханские пески - те, которые без погон, со звёздами на шапках. Поставят русский красный флаг на Полюсе и бутылками с бензином станут жечь фашистские танки под Мадридом и под Москвой. С боями откатятся к кавказским перевалам, но встанут, врастая в скалы, а потом, оттолкнувшись спиной, пройдут тысячи вёрст до Вены, Будапешта, Берлина, напоив своих коней из Дуная и Эльбы. Запустят в космос 'Восток' и 'Буран' и проложат через всю страну 'Уренгой-Помары-Ужгород' и стальную дорогу БАМа... А потом та же решимость, погасшая было из-за кремлёвских измен, вновь вспыхнет в глазах людей с гвардейскими лентами на рукавах и старых СКСах... Пусть светит!
Отряд шёл по Замоскворечью как по прифронтовой полосе, будучи готовым в любой момент дать отпор любому противнику. Судя по распахнутым воротам в некоторые дворы и изредка встречающимся ограбленным трупам на улицах, мелкие группы освобождённых Шуйскими преступников и подстрекателей к погромам, здесь уже побывали. Но, чем дальше мы продвигались вглубь, тем реже попадались следы этого безобразия. В одном месте мы обнаружили следы небольшого побоища - если, конечно, можно назвать 'следами' расстрелянные из пищалей трупы десятка антисоциальных личностей. Что характерно: не считая срезанных кошельков, покойники валялись практически не обобранными, даже оружие, среди которого были не только ножи, топоры, кистени, но и вполне себе солидные прямые мечи, с какими принято было в советском кино изображать всяческих древних богатырей, осталось валяться рядом с владельцами. Правда, ничего огнестрельного или просто дальнобойного, вроде луков, не наблюдалось - не то те, кто перестрелял эту шайку, прихватили трофеи с собой, не то нынешние покойнички 'по бедности мелкоскопов не имели'.