А еще – Саблин был уверен – бокс не просто драка. Бокс учит думать, находить слабые места противника, менять тактику по ходу боя. Воспитывает инициативу в хорошем смысле и способность к нестандартным действиям. Конечно, никто не отменял и стрелковую подготовку – любой гренадер с тридцати шагов бил в пятак из нагана, с пятидесяти из «пятерочки» очередью навскидку укладывал поясную мишень, – и нож не был забыт, и саперная лопатка, но в ближнем бою кулак – не последнее дело!
Чешские пограничники несли службу по расписанию – дозоры, секреты, обходы границы и все прочее, из чего состоит служба и жизнь заставы, – но в воздухе висело напряжение. Как перед грозой, когда ничто еще вроде не предвещает ненастья, и небо чистое, и солнце ясное, но вдруг появляется под сердцем истома: тяжкая и тревожная, как предчувствие беды, и начинаешь улавливать некие признаки, которые не замечал раньше. Оказывается, и птицы поют несколько иначе, и листва шумит чуть-чуть по-другому.
Ожидание грядущих событий разливалось в пространстве над заставой как чернильное пятно на водной глади, оно ощущалось чехами и передавалось русским. И вот, чтоб разрядить напряжение, гренадеры применили старый испытанный способ: врыли столбы, натянули канаты и давай лупить друг друга от души. Так что пусть лупят, злее будут, когда пора придет.
Чехи только рты раскрывали и восхищенно охали.
Третий день гренадеры обживались на заставе неподалеку от городка Зноймо, в излучине Дыи. Неширокую эту речку немцы называют Тайей, и здесь она приблизилась почти вплотную к бывшей австрийской границе. Впрочем, Дыя осталась за спиной. Между рекой и границей оставалось несколько километров пространства с дубравой на чешской стороне. И за нейтральной полосой – рейх.
У той самой дубравы пограничники и расположились. Здесь везде так: рощи да перелески из бука и дуба перемежаются с неубранными полями ржи. Чехам не до уборки урожая, чехам неспокойно. Застава появилась совсем недавно, еще в начале марта сопредельной стороной считалась дружественная Австрия. И вот… застава.
Три барака для личного состава, штаб (крошечная избушка), вышка, плац для поверок и развода пограничных дозоров. Еще витал в воздухе запах свежеспиленного дерева и краски.
В трех километрах вверх по течению располагался дот оборонительной линии «Моравский Святой Ян», ниже по течению, в полутора километрах – еще один. Но между ними зияла брешь, пустое пространство. Здесь поставили пограничников. В помощь пограничникам прибыл взвод Саблина.
Добирались перекладными. Польша твердо обещала сбивать любой российский самолет, появившийся в ее воздушном пространстве. После немыслимых ухищрений дипломатов воздушный коридор дали румыны. Тяжелый трехмоторный «Громовержец» с крыльями, потрясающими воображение своей длиной и шириной, перенес их из-под Одессы в Словакию.
Далее по железной дороге, в литерном поезде. Оружие и боезапас в запечатанных ящиках, сухой паек в руки. Поезд двигался по «зеленому коридору», если случалась заминка, Саблин шел к начальнику станции и тряс перед его носом бумагами. Обычно вопрос тут же решался. Поручика снабдили такими документами, что дрожали не только чиновники – полицейские и встречающиеся кое-где военные патрули вытягивались в струнку и козыряли.
В пути гадали, что ждет впереди, вспоминали Дальний Восток. Взвод получил боевое крещение в конце тридцать седьмого, устраивая регулярные вылазки в расположение японских войск, оккупировавших Китай. Русское правительство не собиралось терять столь выгодного партнера, и Отдельный гренадерский батальон бросили на восточную границу. Там и шлифовали бойцы навыки резать и душить противника бесшумно и без потерь.
А в июле тридцать восьмого грянул Хасан. Третья рота принимала участие в конфликте с первых дней, но прославился первый взвод – в августе, в боях при сопках Приозерная и Безымянная. Выбитые с позиций японцы обрушили на занятые русскими позиции ураганный огонь тяжелой артиллерии и ракетных минометов «Такагава».
Подобного ада кромешного Саблин еще никогда не видел: сопки окутались дымом и пылью, казалось, это курятся вновь открывшиеся вулканы, выбрасывая в воздух фонтаны рыжего пламени. Земля содрогалась, и дрожь тела земли передавалась на многие километры вокруг. Казалось, еще миг – и мироздание рухнет.
Взвод получил приказ – остановить обстрел во что бы то ни стало.
Они подбирались к японским батареям среди бела дня, без прикрытия и, по сути, без подготовки. Подорвали склад снарядов, устроенный японцами на позиции, а оставшиеся в живых орудийные и минометные расчеты вырезали и расстреляли в упор из бесшумных «пятерочек» в считаные минуты. Не помогло ни боевое охранение, ни близкое расположение отступивших частей. Японцы просто не успели сообразить, что происходит.
Взвод выполнил задачу, но на отходе попал в хорошо организованный «котел» – самураи опомнились и спешно, но умело приняли меры. Если бы не подоспела авиация, неизвестно, чем дело кончилось. Появившиеся в небе «летающие танки» – штурмовик «Архангел Гавриил» – заставили врага бежать, бросая оружие. Половина взвода осталась в приграничной земле, остальные получили «Георгиев» разных степеней.
Да, было дело. Только вернулись, переформировались, и вот…
Вызвал комбат, подполковник Осмолов. Рядом сидел ротный, капитан Синицкий. Комбат усадил напротив, посмотрел в глаза:
– Господин поручик, дело вам поручается архиважное. Знаю, вы только с китайской границы. Знаю, вам положен отдых. Но ситуация требует направить взвод в Чехию. Там могут понадобиться ваши обученные и обстрелянные ребята. Прибудете на место, дадите радиограмму и впредь – дважды в сутки будете освещать обстановку кодированными сообщениями. Для экстренных случаев мы через чехов организуем телефонную связь. Но злоупотреблять ею нельзя, повторяю – это на самый крайний случай. Ну а дальше – по обстановке. Возможно, придется повоевать. Всё ясно?
– Так точно, ваше высокоблагородие, – привстал Саблин.
– Сидите, поручик, – остановил жестом подполковник. – Детали обсудите с непосредственным командиром. – Он посмотрел на Синицкого.
– Слушаюсь, Иннокентий Викторович, – кивнул ротный и подался к Саблину. – Детали обсудим, но вы будьте там внимательны, Иван Ильич. Есть данные, что немецкие части стоят у границы…
От Зноймо до заставы ехали в закрытом фургоне. Вначале катились по какому-то шоссе, потом свернули, очевидно – на проселок, и трясти стало безбожно. Саблин подумал тогда, вот, мол, все ругают русские дороги. Оказывается, и в цивилизованной, европейской Чехии есть колдобины и ухабы.
Наконец добрались. Поручик выпрыгнул из кузова, с наслаждением потянулся, хрустнув всеми суставами. Вдохнул полной грудью свежий, напоенный запахом спелой ржи воздух. Следом начали выгружаться его гренадеры, и тут же рядом возник высокий подтянутый офицер в форме защитного цвета.
– Поручик Саблин? – спросил он, но вопроса в интонации было совсем немного.
– Так точно. С кем имею честь?
– Надпоручик Чехословенска Армада Милан Блажек, – козырнул чех. – Командир заставы. Мы ждали вас. Это ваши бойцы? – снова скорее утвердил, чем спросил надпоручик.
– Так точно, – Саблин тоже отдал честь. – Первый взвод третьей роты Отдельного гренадерского батальона.
Припомнил звания в чешской армии: надпоручик идет перед капитаном, как и поручик в российской. Значит, по рангу они примерно равны.
– О, гренадеры! – разулыбался тем временем Блажек. – Мы слышали о победах русских на востоке, и знаем – ваше подразделение сыграло в этом не последнюю роль.
– Вот как? – озадачился Саблин. – Честно говоря, мало кто знает о подвигах гренадеров. Даже в России.
– Нам дали некоторую информацию. Строго конфиденциально, естественно. И мы… как это… могила!
И улыбнулся уже совершенно ослепительно. Чувствовалось, этот чешский офицер искренне рад прибытию русских воинов, видит в них друзей, пришедших на подмогу в трудную минуту. Неожиданно для себя Иван Ильич почувствовал к нему ответную симпатию, чувство, какое можно испытать только на войне, когда начинаешь понимать – этому человеку можно доверить спину.
– А давай по имени! И на «ты»! – протянул он руку надпоручику, повинуясь новому своему чувству.
– Идет! – тряхнул головой чех и ответил крепким рукопожатием.
Получилось как-то очень по-русски.
– Меня Иваном зовут. По-вашему, наверное, Ян?
– Да, Ян. Но я буду называть тебя Иваном, как нарекли батюшка с матушкой. Так правильно.
– Милан, где ты научился так чесать по-русски? – не сдержался Саблин.
Чех говорил почти без акцента, лишь иногда запинался да произносил слова немного старательно, как на родном языке не говорят.
– Я учился в Москве! – снова улыбнулся Милан. – Высшее имени Михаила Кутузова Пехотное училище. Выпуск тридцать четвертого года.
– А я – Московский Императрицы Екатерины II Кадетский корпус, а потом Александровское училище. В точности, как Тухачевский! Только выпускался в тридцать пятом.
– О, Тухачевский! – закивал Милан. – Мы его тоже знаем. О нем знаем много славного. Я рад, Иван, что вы прибыли. Я почти уверен, нам понадобится ваша помощь. И… надо будет посидеть как-нибудь вечерком, поговорить. Наверняка найдутся… знакомцы по Москве.
– Посидим, Милан. Обязательно посидим. А сейчас скажи – что немцы?
– Немцы? – тут же посерьезнел пограничник. – Немцы есть, Иван. Пошли на вышку, сам увидишь.
Посмотреть было на что. Прямо у границы, на сопредельной стороне, расположилось подразделение вермахта. Милан дал бинокль, Саблин вгляделся: не пограничники. Судя по количеству палаток, разбитых сразу за буковой рощей, – чтобы не быть совсем уж на виду у пограничников, – минимум стрелковая рота. Слегка дымит полевая кухня, движутся фигуры в серо-зеленой полевой форме, а в самой рощице, среди деревьев что-то припрятано, замаскировано ветками. То ли временный склад, то ли еще что.
И стоят так, со слов чеха, уже вторую неделю.