– Больной скорее жив, чем мертв, – усмехнулся Ясенецкий-Войно. – Ежели серьезно, я обнаружил остаточные признаки неразвившегося воспаления легких, которого вы, уважаемый Петр Фокич, опасались. На мой взгляд, опасность миновала совсем недавно. Похоже, что у Бога на вас, великий князь, особые виды. Исполняя его волю, вам предстоит жить дальше. Только угадайте, в чем Его воля.
– Воля Бога не угадывается, – кончиками губ улыбнулся Николай Константинович, – она неотвратима, ибо есть судьба.
– Оставим пока Господа в покое, спасибо ему, конечно, за помощь, – вмешался в назревающий теологический разговор Боровский, – но чудеса всегда имеют реальную основу. Чем и как вы лечились, дорогой князь?
– Послушно выполнял ваши назначения, – заверил Романов. – Дарьюшки следили, не смыкая глаз. Еще местный табиб наведался, сказал, что народ его послал, а Аллах надоумил. Уже несколько дней капли его принимаю, смола какая-то горная, отвары трав принес. Надымил тут сушеными колючками, исрык называется. Дарьюшке наказал каждое утро дымить.
– Да, запах специфический, – принюхался Петр Фокич.
– А главное, наверное, – шепотом признался великий князь, – мне жить захотелось. Уже трое суток у меня господа офицеры… Я уверен, что вы с ЧК не связаны, – серьезно подчеркнул он. – Хочется признаться вам, что у меня с ними один фантастический проект, до воплощения коего я не имею права умереть.
Он с улыбкой изучил заинтересованные физиономии медиков.
– А признаться я вам должен по той причине, что необходимо ваше медицинское заключение: могу ли я принять участие в завершающей стадии этого проекта или нет.
– Врачи умеют хранить тайны, как и священники, – подтвердил Ясенецкий-Войно. – Мы внимательно вас слушаем, князь.
– Мы готовим акцию по освобождению моего двоюродного племянника и его семьи из заключения в Тобольске. Уже многое подготовлено, – сообщил князь. – Я финансирую.
– Вы?! – воскликнул Петр Фокич, не удержавшись. – После всего?
– Именно я, – кивнул великий князь, – и именно после всего. Возможно, это и есть особые виды на меня?
– Это богоугодное дело, – согласился Валентин Феликсович. – Но это не то, к чему вы призваны.
– Почему это? – обиделся Николай Константинович.
– Это исторически бесперспективно, – объяснил Ясенецкий-Войно. – С точки зрения истории, то есть Бога, ваш племянник – отработанный вариант, не справившийся со своей исторической миссией. Но это не значит, что его и особенно его семью не надо освобождать. Обязательно надо, ибо скоро их будут убивать – исторический опыт подсказывает. Но ваша миссия иная.
– Вам-то откуда знать?! – воскликнул великий князь.
– Сон мне был… вещий… Он и заставил меня срочно к вам приехать… – с расстановкой сообщил Валентин Феликсович.
– А я-то думал, что моя просьба, – удивился Петр Фокич.
– Это само собой, – кивнул коллега. – Но я и ваше приглашение воспринял как знаковое продолжение сна.
– Заинтриговали, – нервно усмехнулся Николай Константинович. – Излагайте…
– Я так понял, что вы всецело доверяете своим друзьям, что в соседней комнате? – спросил Ясенецкий-Войно.
– Всецело, – подтвердил князь.
– Тогда давайте воссоединимся с ними, и я продолжу, – предложил Валентин Феликсович.
Князь неожиданно резво встал и быстро прошел в кабинет. Врачи поспешили за ним.
– Господа! – возгласил Николай Константинович. – Любезный Валентин Феликсович имеет для нас сообщение. Прошу внимательно выслушать.
– Во-первых, я полагаю, всех интересует состояние здоровья хозяина этого гостеприимного дома. Так вот, оно далеко от идеального, но уже не внушает недавних опасений. При продолжении лечения есть серьезная надежда на полное выздоровление. С учетом возрастных изменений, разумеется. Не так ли, коллега?
– Совершенно согласен! – решительно согласился Боровский.
– Посему пункт первый: я как врач настоятельно не рекомендую физическое участие Николая Константиновича в практической реализации вашего проекта. Его надо доверить молодым. Не обижайтесь, князь…
Князь махнул рукой.
– Пункт второй: ваш проект – акция человеколюбия и в этом качестве всемерно оправдана, хотя есть у меня подозрение, что вы придаете ей значение историческо-политическое, – продолжил Ясенецкий-Войно. – Если мои подозрения верны, то вы пытаетесь идти ложным путем. Ясно, что России сейчас необходим харизматический лидер, который смог бы объединить народ, занятый самоубийством. Но тому, кто отрекся, народ уже не поверит, да и в том, что происходит, очевидна вина императора, не справившегося с ситуацией. В одну реку нельзя войти дважды… Практически все члены императорской семьи, насколько мне известно, находятся под арестом.
– Это так, – подтвердил великий князь.
– Поэтому, – продолжил Валентин Феликсович, – наш многоуважаемый Николай Константинович представляет для России особую историческую ценность… Не потому, что на безрыбье и рак рыба, – поспешил он уточнить, заметив готовые вырваться возражения присутствующих, – а по той причине, что он не скомпрометирован, а обижен свергнутой императорской властью, он царский изгой. Обиженный народ может принять его как своего, а тот неоспоримый факт, что Николай Константинович добровольно проявлял заботу о простом народе, как русском, так и туземном – можете не сомневаться, люди о таком всегда знают, – позволит народу зародить в душе надежду на справедливую власть, которой он, несомненно, ждет как спасения от наступившего Армагеддона. Кроме тех, кто уже потерял человеческое звание и душу, обезумев от крови и насилия, которое ныне дозволяется безнаказанно творить. Армагеддон и есть борьба Христа в нас с Антихристом.
– Вы к тому, что великий князь Николай Константинович Романов должен взойти на престол российский? – прямо поставил вопрос генерал Кондратович.
– К тому и о том, – кивнул доктор. – Мы должны просить его об этом. И уж никак не использовать в проектах по освобождению бывших монархов.
– В ваших словах чувствуется такая уверенность в правоте и праве, будто вам известна истина, – заметил полковник Корнилов, сузив и без того раскосые глаза, без раздражения, но с явным желанием услышать объяснения.
– Весть мне была, – без тени смущения ответил Ясенецкий-Войно. – Конечно, это был сон, но столь живой и убедительный, что я забыть его не могу и в деталях помню. И никогда прежде я ни о чем подобном не думал, чтобы предположить, что раздумья мои во сне реализовались. Последнее время меня больше беспокоит состояние больной жены, у которой открылся туберкулез, чем судьбы империи, уж извините, господа. А тут вдруг…
– И в чем же весть состояла? – спросил Романов.
– А в том, что венчал я вас на царство, хотя это в наших условиях право архиепископа Иннокентия. Но я знал, что он, уезжая в Москву по призыву патриарха Тихона, рукоположил меня в епископы и предоставил моему попечению Туркестанскую епархию. Не во мне суть, а в том, что я провозгласил царем Российским великого князя Николая Константиновича Романова как имеющего полное право на престол согласно всем законам престолонаследия, узаконив тем самым вашу эпатажную подпись Николай Третий. О такой подписи я до этого «сна» не знал. Вот и способ проверить – сон или весть! Было такое, Николай Константинович?
– Было, – кивнул великий князь, – потому что наследовать трон должен был мой дядя, а за ним – я. Вот так я расписывался.
Он подвинул к себе лист бумаги на письменном столе и расписался: «В. к. Николай III».
– Вы разве духовное лицо? – спросил генерал у Ясенецкого-Войно.
– Пока нет, – вздохнул тот, – но серьезно подумываю над этим шагом.
– Сейчас, когда такие гонения на священников? – удивился Корнилов.
– Именно сейчас и проверяется истинная вера.
– И под каким же вашим именем вы меня на царство венчали? – поинтересовался великий князь с легкой улыбкой.
– Лука, – ответил Валентин Феликсович.
– Почему Лука? – удивился Петр Фокич.
– Потому что он был не только апостолом, но и врачом, и художником. Как я. Я чувствую духовную связь с ним.
– А кто же в больнице работать будет?! – возмутился Боровский.
– Врачей много, епископов – единицы, – усмехнулся Ясенецкий-Войно. – Шучу. Я не собираюсь отказывать в медицинской помощи нуждающимся в ней. Ни Бог, ни совесть не позволят. Да и сон пока далек от жизни… Что скажете, Николай Константинович?
Великий князь молчал. Сложные чувства он сейчас испытывал. С одной стороны, с юности мечтал восстановить справедливость, с другой – сейчас совершенно потерял к этому интерес. Пара попыток напомнить о себе в связи с временно пустым престолом была ироничным способом именно напомнить, а не захватить власть – смешно же с тремя тысячами казахов и парой тысяч яицких казаков идти на Санкт-Петербург. Власти юмора не оценили, явно опасаясь за престол, и сослали его в Читу. Там впервые и пошатнулось его здоровье, что аукается сейчас. С третьей стороны, доктор прав: или сейчас, или никогда. Вчера он был уверен, что никогда, а сегодня жизнь поворачивается так, что у него нет выбора.
– Я готов, – негромко, но уверенно сказал он.
А в это время в Севастополе и во всех черноморских городах, начавшись в конце декабря, захлебывались офицерской кровью «матросские варфоломеевские ночи», длившиеся круглосуточно.
В палату евпаторийского госпиталя Красного Креста, где лечился поручик Александр Николаевич Искандер после тяжелого фронтового ранения с переломом обеих костей на правой ноге, вбежала сестра милосердия Женечка и закричала:
– Быстрей, быстрей, господа офицеры! Вас идут убивать! Матросы! Братишка прибежал.
Сомневаться в правдивости Женечки, да хранит ее Господь, не приходилось – давно ждали, но здоровье не позволяло покинуть этот негостеприимный край.
Команда из четырех молодых хромоногих офицеров давно уже сформировалась в госпитале – вчетвером и двинулись, кто на палку опираясь, кто на костыль.
Крым в январе – это совсем другая планета, чем летом, особенно вдали от моря. Где татары давали тайный приют, Аллах их награди, где греки, а где и неба шатер. Чудом ли, Божьим ли промыслом, но, ориентируясь по карте, добрались до Днепра напротив Николаева, а там и переправились, сильно опасаясь, что на ладье Харона, однако провидение было на их стороне. В Николаеве удалось отогреться да чуть силы восстановить, а там – по желез