Империум — страница 79 из 112

Матильда полагала, что госпиталь понадобится. Так и случилось. В феврале императорская армия добралась до пригородов Петрограда, а в усадьбу пожаловали гости.

Когда Глаша доложила о двух военных «из наших, при больших чинах», Матильда подобралась внутренне. Вздернула подбородок перед зеркалом, разгладила складки на платье, тронула камею под горлом – подарок Ники.

Когда в гостиную вошли доктор Боткин и незнакомый полковник, Матильда едва удержала вздох облегчения. Умом она не ждала Ники здесь и сейчас, но всё же, кто знает… Показываться ему в нынешнем состоянии Матильда не желала.

Визитеры, как и предполагалось, завели речь о госпитале и просияли, услышав, что раненые могут прибывать хоть завтра.

– Матильда Феликсовна, не соизволите ли показать нам ваше медицинское хозяйство? – поинтересовался довольный Боткин.

– Соизволю, – с улыбкой согласилась Матильда и дернула звонок.

Помощник на все руки появился в дверях молниеносно.

– Захар Ильич, нам бы показать господам госпиталь, – обратилась к нему Матильда.

– Извольте, барыня, – тот выкатил кресло из-за ширмы и подвез к хозяйке…

– Я думаю, господин полковник, – сказал доктор Боткин, стоило визитерам покинуть госпиталь, – что нам не следует докладывать государю. Как вы полагаете?

Полковник на мгновение замялся.

– Да, – ответил он. – Пожалуй, его величеству не стоит бывать здесь. Он, несомненно, сильно огорчился, если бы увидел.

Поначалу в госпиталь прибыли сестры милосердия из полевых лазаретов. Худые, с огрубевшими руками, все как одна коротко стриженные – на войне за косами не поухаживаешь. Дом наконец-то ожил, зазвучал разноголосицей шагов, распоряжений, шепотов. Сестры косились на Матильду, которую возил в кресле Захар Ильич, интеллигентно не замечая ничего странного, а ночами без устали шептались о хозяйке.

Через несколько дней начали поступать раненые, и Матильда прекратила тревожиться – ни сил, ни времени не осталось. Много их было, полуубитых императорских солдат и офицеров, больше, чем сил и времени. Сестер милосердия недоставало, бинтов, медикаментов, рук, часов в сутках – недоставало всего. В спальню Матильда попадала далеко за полночь, успевая только помолиться, обрадоваться отсутствию новостей и перед тем, как закрыть глаза, подумать: «Может быть, наврал старик…»

Поздним мартом, едва стаял снег, белая армия начала генеральное наступление на Петроград. Начала, несмотря на проредившую ее на треть эпидемию сыпного тифа, несмотря на дефицит боеприпасов, несмотря ни на что.

Стоя на крыльце отведенного под императорскую ставку особняка князя Кочубея в Царском Селе, Николай отрешенно провожал взглядом уходящие к Петрограду кадетские и юнкерские роты. План наступления он накануне подписал, сознавая, что подпись его была лишь номинальной.

– Пойдемте в дом, ваше величество, – попытался уговорить доктор Боткин. – Простынете.

Николай отрицательно покачал головой – простудиться он не боялся. На следующий день, одетый в парадный мундир, император с немногочисленной свитой отбыл вслед за войсками – на фронт.

Алексея Николаевича Романова короновали 16 мая, на второй день после взятия Петрограда. Торжество было омрачено трауром – неделей раньше в Царском Селе скончался от тифа отец, отрекшийся император Николай Второй. На фоне этих событий случившаяся в день коронации смерть бывшей звезды императорского балета Матильды Кшесинской осталась незамеченной. «Ведомости» поместили скромный некролог, в котором говорилось, что последними словами балерины были «Не зря я это…». Что именно не зря, покойная сказать не успела, и выяснить это не удалось.

Самодержавие и народность

Далия Трускиновская. Дмитрий Федотов. Сова расправляет крылья

Август-сентябрь 1911 года, Киев

1

Утром 29 августа в кабинете начальника Киевского отделения по охранению общественной безопасности и порядка подполковника Николая Николаевича Кулябко зазвонил телефон. Это техническое новшество появилось в столице Малороссии сравнительно недавно, лет пятнадцать назад. Но к настоящему времени телефон прочно вошел в обиход киевлян и стал повседневной необходимостью. А всего полгода как была проложена и заработала междугородная линия Петербург – Киев. Конечно, первыми выход на «межгород» получили правительственные учреждения.

Кулябко уже привычно снял наушник и крутнул ручку коммутатора.

– Слушаю, – произнес он в микрофон.

– Добрый день! – раздался в наушнике приятный голос «телефонной барышни». – Вы начальник отделения по охранению общественной безопасности и порядка?

– Да. Подполковник Кулябко у аппарата.

– Вас вызывает Санкт-Петербург. Абонент номер К-278-03. Будете разговаривать?

Николай Николаевич нахмурился.

– Я не знаю, кто это, но… соедините, пожалуй.

Некоторое время в наушнике слышен был только треск помех, а затем раздался голос, который Кулябко предпочел бы не слышать никогда:

– Со здоровьицем, Николаша. И с праздником великим!

Подполковник открыл рот, но не смог выдавить ни звука – горло перехватило. То ли от страха, то ли от гнева. Он прекрасно запомнил этот просторечный говорок, впервые услышав его летом 1907 года, накануне назначения на новую должность в Киев. Тогда свояк, Александр Иванович Спиридович, посоветовал «для успокоения нервов и подтверждения будущего» посетить дом «святого старца» на Гороховой улице. Кулябко хмыкнул, но поехал. Пробыл он там не более пяти минут. «Старец», окинув тогда еще капитана Кулябко пронзительным взглядом, бросил: «Вижу, метишь высоко, Николка. А допрыгнешь ли?.. Ступай с богом!»

И вот теперь снова этот голос!..

– Чего молчишь-то, начальник? Али не признал?..

– Признал… – выхрипнул наконец подполковник. – Чем обязан?

– Да ты не трясись там, Николка. Я же добра тебе желаю, молюсь за душу твою грешную. Потому и спишь ты пока спокойно. А ну как не станет меня?..

– С чего бы?..

– Шутю я, шутю. А вот тебе, Николка, нонче не до шуток. Слыхивал я, что Папа с Мамой и дочками старшими к тебе в Киев едут?

– Едут…

– Во-от! Стало быть, и забот тебе полон рот плывет?

– Естественно. К чему вы клоните? – Кулябко заметно разозлился. Все-таки злость лучше, чем страх.

– Ты не серчай, Николка. Не о себе забочусь, о душах заблудших… – построжел голос на том конце провода. – А речь я к тому веду, что заботой больше, заботой меньше – тебе ж без разницы?

– Допустим. Хотя смотря какая забота…

– Так вот я и говорю, сними с себя одну заботу, глядишь, и другие полегчают. Папу-то с Мамой и детками ихними пуще глаза стеречь надобно. А еще министров там всяких прочих – пропасть! Так ты, Николаша, прыти-то чуток поубавь, да про одного забудь немного…

– Это про кого же?!

– Али не догадываешься? Фуй, какой!.. А припомни-ка, про кого тебе свояк-то твой сказывал? Кто самый главный возмутитель спокойствия государева? Кто людям жить не дает спокойно? Вспомнил?..

У Кулябко вторично застрял в горле ком, но он неимоверным усилием пропихнул его дальше и выдавил:

– Да…

– Вот и славно. А теперь – забудь. Про него теперича другие люди думать будут, не нам с тобой чета. Ты, главное, не мешай им, Николка. Ну, прощевай! С богом!..

Подполковник почти механически повесил наушник обратно на крючок, крутнул ручку коммутатора, давая отбой связи, и обхватил большими руками изрядно поседевшую голову. На душе, если честно, скребли кошки, во рту появилась неприятная горечь.

– Чтоб ты сдох поскорее! – с ненавистью произнес Кулябко в пространство и заставил себя раскрыть папку с рабочими бумагами, которые ему подготовил накануне расторопный секретарь.

2

На изнывающий от жары Киев опустился вечер 31 августа. В третьеразрядной гостинице «Бристоль», что располагалась на границе Верхнего города и Подола, в скромном номере на втором этаже с окнами во двор сидели двое.

Молодой человек интеллигентной наружности, с чертами лица, четко определяющими его национальную принадлежность, возбужденно прохаживался по комнате, делая при этом много лишних движений. То поправлял очки на породистом носу, то комкал и расправлял в руках носовой платок, поминутно присаживался на стул, на край стола, на подоконник и тут же вскакивал, словно ожегшись. Его взгляд блуждал, вернее, метался по стенам и обстановке, будто ему было тесно здесь. А чувственные губы кривила неуверенно-хищная улыбка.

Второй являл собою полную противоположность первому. Крепко сбитый, широкоплечий настолько, что коротковатый, по причуде моды, пиджак, обтягивавший их, едва не трещал по швам. Лет ему с виду было около сорока, и сидел он, удобно откинувшись, в старом кресле с продранным и залатанным сиденьем напротив двери, бесстрастно наблюдая за своим визави и пожевывая мундштук незажженной папиросы.

– Значит, я могу быть уверен, что мне никто не помешает? – в который раз нервно-высоким голосом спросил молодой человек, на миг остановившись перед сидящим мужчиной.

– Дмитрий Григорьевич, я не ваш куратор, слава богу, – медленно и раздельно проговорил тот. – В десятый раз повторяю: мне поручено вас проинструктировать и снабдить всем необходимым. А дальше уж вы сами.

– Н-ну, хорошо, – молодой наконец справился с собой и остановился у стола. Налил себе полный стакан воды из графина, залпом выпил и глубоко вздохнул. – Начинайте ваш инструктаж.

– Вот и славно. – Кряжистый легко выметнул свое плотное тело из кресла и вмиг оказался рядом с молодым человеком, так что тот невольно отшатнулся и едва не выронил пустой стакан. – Итак, господин Аленский, завтра вы посетите спектакль в городском театре. Сказки любите?..

– Н-не особенно…

– Ну, ничего. Долго вы там, думаю, не задержитесь. – Кряжистый вынул из кармана пиджака бумажный сверток и припечатал к столу с глухим стуком. – Это… инструмент. А вот вам документ, – он извлек из другого кармана сложенный вчетверо лист и развернул. – Именной пропуск. Сим удостоверяется, что господин Григорий Михайлович Аленский допущен к посещению всех публичных встреч, концертов, спектаклей, собраний и прочая, приуроченных к празднованию пятидесятилетия вступления в силу «Манифеста 19 февраля 1861 года об отмене крепостного права» в качестве аккредитованного журналиста Харьковского еженедельника «Вестникъ». Подписано самим начальником Киевского Отделения по охранению общественной безопасности и порядка, его превосходительством подполковником Николаем Николаевичем Кулябко…

– Этого не может быть! – вдруг взвился молодой человек. – Это ловушка! Кулябко решил засадить меня пожизненно!

– Да бог с вами, Дмитрий Григорьевич, – презрительно скривился кряжистый. – Охота была его превосходительству об вас руки-то марать! Лучше вот, – он развернул сверток, и заблудившийся закатный луч солнца отразился от вороненой стали, – осмотрите и проверьте.

Молодой человек опасливо и восхищенно взял в руки пистолет, погладил рукоять, повертел, оглядывая со всех сторон.

– Пользоваться-то умеете? – хмыкнул кряжистый.

– Таким не доводилось…

– Тогда смотрите. – Мужчина забрал оружие, сноровисто вынул обойму, передернул затвор и поставил пистолет на предохранитель. – Это новейшая разработка господина Браунинга: модель FN 1910, калибр 7,65 мм, емкость магазина – семь патронов, прицельная дальность…

– Не надо! Я выстрелю, только если смогу подойти к тирану вплотную.

– Так вы уж постарайтесь, господин Аленский. Сами понимаете, другого случая может и не представиться.

– А… вы точно знаете, что у него не будет охраны?

– Трусите?.. Правильно. Ничего не боятся только дураки. Не беспокойтесь, человек, который будет вас страховать, позаботится о том, чтобы вам никто не помешал.

Молодой человек снова взял пистолет в руки, аккуратно вставил обойму, передернул затвор, загоняя патрон в ствол, и щелкнул предохранителем.

– Да поможет мне бог! – дрогнувшим голосом произнес он.

– Скорее уж дьявол, – буркнул его наставник и, не прощаясь, направился к выходу из номера.

3

Петр Аркадьевич Столыпин не очень любил музыкальные спектакли, ему больше нравились драматические постановки. Но как поклонник отечественной литературной традиции премьер-министр чтил и уважал творческое наследие, ярчайшим представителем которого считал Александра Пушкина. Поэтому постановку «Сказки о царе Салтане» оценил по достоинству – благо и труппа в киевском театре подобралась сильная, голоса вполне профессиональные.

Прослушав два первых действия, премьер пришел к выводу, что стоит досмотреть представление до конца. Он хотел было прогуляться по вестибюлю во время антракта – верный Станюлис, литовец, которого Столыпин взял с собой из Колнобержа, во время спектакля сходивший в разведку, шепнул, что в буфет завезли жареные каштаны, которые так любил Петр Аркадьевич, и подают их с медом и взбитыми сливками. «Полакомлюсь! – решил Столыпин. – А то когда еще представится случай. Да и представится ли?..»

В памяти совершенно некстати всплыл текст секретной депеши, полученной референтом буквально накануне отъезда из Петербурга. Там без обиняков сообщалось, что во время киевских торжеств на премьер-министра будет совершено покушение! Узнав о депеше, Станюлис потемнел лицом и предложил патрону сказаться больным и никуда не ездить. Но Столыпин отверг трезвую мысль: работа, что отняла у него несколько месяцев жизни, была завершена и требовала немедленного одобрения императора. Но ирония ситуации заключалась в том, что попасть на прием к государю премьер не смог бы, не огласив цели визита. А в этом случае Петр Аркадьевич сильно сомневался, что его допустят пред светлые очи Его Величества. Так что встреча во время поездки в Киев выглядела единственной возможностью донести до императора свои идеи, свою программу возвышения и возрождения России.

Перед спектаклем Столыпин от относительно надежного человека узнал, что устное разрешение на рандеву с Его Величеством получено и что оно состоится 4 сентября, сразу после официального закрытия торжеств в летнем домике императора в Вышгородской пуще, в десяти верстах от Киева и в четырех от самого Вышгорода, облепленного кирпичными заводиками, как барбоска блохами.

Антракт после второго действия традиционно был длинным, минут на двадцать, поэтому публика гуляла по залу и вестибюлю не торопясь, образовывались небольшие кучки что-то возбужденно обсуждающих театралов, кокетничали дамы, ловеласничали молодые кавалеры. Столыпин тоже поднялся со своего места в почетном первом ряду, бросил взгляд на императорскую ложу – государь отсутствовал. По-видимому, Николай Александрович, верный привычке никогда не досиживать спектакли до конца, отправился отдыхать, а Александра Федоровна последовала за супругом. Но в ложе по-прежнему оставались обе прелестные великие княжны – Ольга и Татьяна с фрейлинами. Ольга перехватила взгляд премьера, улыбнулась и послала ему воздушный поцелуй. Татьяна же, проследив за движением сестры, тоже приветливо помахала сложенным веером.

Петр Аркадьевич в ответ слегка склонил голову и направился по проходу направо, сопровождаемый Станюлисом. Однако, не сделав и пяти шагов, Столыпин услышал:

– Ваше высокопревосходительство, умоляю, одну минуту!

Полуобернувшись, премьер увидел спешащего к нему крупного человека, облаченного в строгий черный фрак, белоснежную рубашку с галстуком-бабочкой и штучный жилет.

На его высоком, с залысинами лбу посверкивали мелкие бисеринки пота.

– Хочу засвидетельствовать свое почтение, Петр Аркадьевич, – одышливо произнес человек, протягивая руку, – граф Иосиф Альфредович Потоцкий, член Государственной думы от Волынской губернии, почетный член Варшавского научного общества и ярый поклонник вашего плана преобразования сельского хозяйства в империи.

Столыпин вторично, уже с интересом, взглянул на собеседника и крепко пожал ему руку.

Премьер-министр у себя в Колноберже много возился с сельскохозяйственной техникой, совещался и с опытными агрономами, и с крестьянами, стал большим знатоком по части почв и удобрений. Имение было невелико – и то Столыпин положил немало трудов, чтобы сделать его образцовым. А тут выпал случай побеседовать с человеком, который владеет тысячами десятин хорошей земли.

– Рад, что и среди солидных землевладельцев есть понимающие люди, – сказал Столыпин.

Станюлис, чтобы не мешать, отошел в сторону, но глаз с хозяина не спускал.

– Да что ж тут непонятного?! Ведь если действительно провести массовую механизацию зерновых угодий да правильно обустроить элеваторное хозяйство, потери хлеба при хранении сократятся в разы. Прибыток налицо!

– Эх, Иосиф Альфредович, кабы остальные ваши сотоварищи по землевладению думали так же!..

– Ну, это ведь поправимо, господин премьер-министр? – раздался рядом еще один знакомый голос. К беседующим подошел осанистый барон Фредерикс, министр Двора Его Величества. – Например, можно было бы организовать нечто вроде курса лекций для, так сказать, ликвидации пробелов в теории хозяйствования на селе…

– Вы предлагаете мне начать метать бисер, уважаемый Владимир Борисович? – недовольно приподнял бровь Столыпин.

Он недолюбливал барона за самодовольство и поучающую манеру разговора.

– Зачем же так, Петр Аркадьевич, – укоризненно покачал головой Потоцкий. – Смею вас уверить, что среди землевладельцев предостаточно грамотных и интересующихся людей.

– Что-то незаметно, судя по их выступлениям в прессе и Думе!..

– Полноте, господин Столыпин, – снисходительно усмехнулся Фредерикс, – быть может, это вы не в состоянии донести свои мысли до сознания оппонентов?..

Петр Аркадьевич хотел было ответить министру колкостью, на которые был горазд, но неожиданно заметил быстро шедшего к ним по проходу высокого молодого человека с модной золоченой оправой очков на почти белом лице. Однако не цвет лица удивил премьера, а выражение глаз юноши – взгляд веселого безумца буквально прижал Столыпина к барьеру оркестровой ямы. Он, как заведенный, широким и ровным шагом приближался к премьеру, одновременно поднимая правую руку. А еще Петр Аркадьевич краем ока увидел бегущих сразу по двум боковым проходам сотрудников охраны в штатском и Станюлиса – тот, спеша, запутался в наречиях и что-то закричал по-литовски. Но они были пока далековато, а спустя долю мгновения всех заслонил собой молодой безумец.

Блеснула вороненая сталь. Вспышки практически не было видно, а звук выстрела почти потонул в гуле голосов, заполнившем огромный зал. Что-то несильно ударило Столыпина в правую, покалеченную в юности на дуэли руку чуть выше плеча и ожгло, будто тонкий раскаленный прут пронзил мышцу. Петр Аркадьевич явственно увидел, как палец безумца лихорадочно дергает спусковой крючок пистолета, а следующего выстрела всё нет. «Осечка!» – мелькнула растерянная мысль, и тут же навалилась дикая слабость. Не от боли – ее не было, – но премьер вдруг буквально почувствовал, как страшное напряжение последних дней разом куда-то исчезло, забрав с собой остатки сил. Он сумел лишь сделать короткий шаг и почти рухнул в ближайшее свободное кресло. Поэтому и не видел, как опомнившийся Потоцкий с разворота, по-крестьянски ударил в челюсть незадачливого убийцу, как одновременно его обхватил со спины Станюлис, как подскочили с двух сторон крепкие люди в штатском и поволокли юношу прочь, как началась запоздалая суета с воплями и заламыванием пальцев, а Станюлис, убедившись, что патрон жив, встал возле него непробиваемой преградой, пока не подоспели дежурившие в театре фельдшер и сестра милосердия.

Носилки с раненым премьер-министром споро пронесли к выходу, погрузили в наглухо закрытую карету с белым крестом на дверцах и повезли под охраной в клинику братьев Маковских на Маловладимирскую улицу.

4

Несостоявшийся террорист Дмитрий Богров, он же журналист Григорий Михайлович Аленский, пребывал в прострации в одиночной камере киевской крепости «Косой Капонир», куда его доставили под усиленной охраной прямо из театра. От волнения его знобило, и он, сидя на табурете, обхватил себя руками.

Один вопрос гремел в голове и шепотом вырывался из губ: как?!

Этот вопрос прилагался ко всему, что творилось вокруг Богрова. Как вышло, что браунинг дал осечку? Не должен был, а дал. Как вышло, что рука дрогнула, ствол повело, пуля ушла чуть не на пол-аршина правее, как?! Ведь Богров нарочно упражнялся, выехав из Киева на заброшенную дачу, к Ореховатским ставкам! Как?.. Ведь всё должно было получиться в лучшем виде! Неужели все-таки это ловушка?..

Задание провалено, тиран жив, а он, молодой и полный сил, умный и образованный человек обречен теперь до конца жизни прозябать где-нибудь в Сибири или, того хуже, на каких-нибудь рудниках?.. Он – на рудниках, под землей, словно декабрист, но без того ореола подвига, каким общество снабдило заговорщиков 1825 года, как?.. Это несправедливо! Так не должно быть!.. Он желал общего блага! Он этого не заслужил!..

Внутренние мучения и терзания продолжались не первый час, и Богров в какой-то миг осознал, что весь набор стенаний идет по кругу. Тогда усилием воли молодой человек стряхнул оцепенение, встал и с хрустом потянулся. Затем оглядел камеру, будто впервые. Сразу бросилось в глаза, что в помещении нет окна. Совсем. Лишь в углу под потолком виднелось квадратное зарешеченное отверстие – вентиляция. Дверь камеры тоже имела прикрытое снаружи заслонкой окошко с маленькой полкой. Само же узилище представляло собой куб со стороной три метра. Кроме железной койки, металлического стола и табурета, другой обстановки не было. Справа от двери стояло прикрытое крышкой ведро. От него исходил слабый, но отвратительный запах нечистот.

Богров невольно поежился, представив, что рано или поздно придется им воспользоваться по прямой надобности, и тут же почувствовал, что в камере довольно прохладно, а пробравший его озноб не прекращается. Пиджак у террориста отобрали при обыске, равно как и ремень из брюк, и шнурки от ботинок. Поняв, что в одной рубашке он долго не протянет, Богров принялся махать руками, приседать и подпрыгивать. Это принесло некоторые плоды, но скоро холод вновь добрался до тела.

Молодой человек ощутил легкий приступ паники. Часов у него не было, и понять, сколько осталось до утра, а следовательно, до прихода тюремщиков, не представлялось возможным. «Замерзну, как есть!» – мелькнула мысль, и Богров, отбросив остатки гонора и спеси, затарабанил каблуком в дверь.

Минут пять он наполнял грохотом объем камеры, пока не заложило уши. Наконец, когда совсем отчаялся и рухнул на тощий матрац койки, из-за двери донесся неясный шум голосов, чьи-то шаги, и на пороге узилища возникла до боли знакомая, вызвавшая у горе-террориста невольную оторопь фигура. Государь?! Но почему в таком виде и главное – зачем?..

Николай Александрович, облаченный в простой сюртук мелкого служащего, несколько секунд простоял неподвижно, давая возможность своим глазам обвыкнуться с полумраком помещения, который не в силах была разогнать трехсвечовая лампочка под потолком. Затем император молча прошел к столу и опустился на табурет. Богров, пребывая на грани обморока от страха, вмиг заполнившего всё его существо, не моргая смотрел на государя и потому не сразу заметил, что в камере появился еще один человек.

– Ну, здравствуйте, господин Аленский, – раздалось у Богрова над головой. Он вздрогнул, судорожно дернулся назад и больно стукнулся затылком о стену. Ледяной пот вмиг пропитал тонкую ткань рубашки. Столыпин с едва заметной усмешкой продолжил: – Извините, руки подать не могу, поскольку вы мне ее прострелили.

Несостоявшийся террорист попытался придать себе толику гордости – выпрямился на койке и, бросив короткий взгляд на премьера, произнес:

– Жалею, что не смог выполнить свою священную миссию!

На последних словах голос у Богрова предательски сорвался на фальцет, и вся фраза получилась жалкой и вымученной. Молодой человек понял это и снова сник.

– Я так полагаю, что господин Аленский осознал всю глубину своего проступка, – внезапно заговорил император, – и готов объяснить нам причины, побудившие совершить его.

– Особенно, если учесть, что «Аленский» – его оперативный псевдоним, как секретного осведомителя Четвертого отделения Департамента охраны общественного порядка, – добавил Столыпин. – Я прав, господин Богров?

Молодой человек не ответил, лишь обхватил руками крупную голову. Оба его высочайших гостя терпеливо ждали. Наконец Богров, не меняя позы, глухо сказал:

– Ничего объяснять я не намерен. Вам ведь и так всё известно, ваше величество. А с господином Столыпиным нам тем более не о чем разговаривать… – Он всё же поднял голову и обвел обоих тусклым взглядом. – Выносите свой приговор, и закончим на этом.

Богров повернулся и лег на койке лицом к стене, обхватив себя руками за плечи и подтянув колени к животу.

– Кто дал вам задание убить премьер-министра? – спросил император, и на сей раз в голосе его внезапно лязгнул металл.

Богров заметно вздрогнул, но не переменил позы. Столыпин встал вплотную к нему и размеренно-ровно произнес:

– Витте, Курлов, Спиридович, Кулябко, Веригин, Нестеренко, Вакулов… Достаточно? Или я кого-то забыл, господин Аленский?

Богров молчал.

– Так от кого из этих людей исходил приказ?.. Впрочем, можете не отвечать. Мы скоро и сами узнаем. А вами завтра займутся следователи. Идемте, ваше величество!

Император поднялся, заложил руки за спину, покачался с пяток на носки.

– Вы выбрали неверный путь к славе, юноша. И вот результат. Вас осудит военно-полевой суд и, скорее всего, отправит на эшафот. Вас казнят на рассвете в тюремном дворе в присутствии судебного исполнителя и врача, который констатирует вашу смерть. Вас похоронят в общей могиле для преступников, а родным будет сообщено, что вы пропали без вести. Дмитрий Григорьевич Богров будет вычеркнут из списков живых и не попадет в списки умерших. Dixi.

Николай Александрович вышел из камеры в предусмотрительно распахнутую тюремщиком дверь, Столыпин молча последовал за ним. Уже в коридоре, нагнав государя, тихо сказал:

– Он сознается, ваше величество.

– Я знаю, – бросил император через плечо.

5

5 сентября Николай II и премьер-министр встретились, как и было оговорено, тет-а-тет. Государь был собран, порывист и деловит. Столыпин даже подумал, что император отменит разговор, поскольку куда-то торопится. Однако беседа состоялась, хоть и краткая.

– Петр Аркадьевич, я ознакомился со всеми документами, что вы мне передали в ночь покушения. Не скажу, что в восторге от нарисованной вами картины и особенно от проекта закона о запрещении на территории Империи деятельности организаций, имеющих отношение к масонству. Но с другой стороны, вы правы: хаос нужно остановить любой ценой, иначе государство погибнет. – Николай помолчал, прошелся по гостиной, увешанной охотничьими трофеями.

Столыпин терпеливо ждал продолжения.

Он думал: если бы покушения не случилось, его бы следовало устроить самому, нанять каких-нибудь безумцев. Теперь, поняв, как легко он мог лишиться премьер-министра, Николай Александрович словно переменился – разногласия отступили на задний план, опасность объединила их не всегда последовательного и решительного в поступках царя и твердого, способного идти наперекор мнению двора Столыпина. Тем более что Александра Федоровна порядком напугалась, узнав о покушении, и не отважилась молвить хоть слово во вред Петру Аркадьевичу.

– Итак, я принял следующие решения, – сказал государь. – Закон о запрещении масонства отложить до того времени, когда будут собраны неопровержимые доказательства вреда, наносимого империи этими господами. Деятельность военно-полевых судов в отношении террористов и прочих, подрывающих устои государства и самодержавия, возобновить в кратчайшие сроки. Весь пакет агропромышленных реформ перевести в ранг закона и оформить в виде специального указа за моей подписью. Дело это важное, даже жизненно необходимое, тем более что результаты ваших нововведений налицо…

– Есть еще один вопрос, ваше величество, – вежливо заговорил Столыпин, воспользовавшись новой паузой, – требующий безотлагательного решения. И вытекает он как раз из произошедшего инцидента в театре…

– Я догадываюсь, что вы хотите сказать, Петр Аркадьевич, и в данном случае полностью с вами согласен. Необходимо срочно сформировать особое ведомство, неподконтрольное Департаменту полиции, которое бы профессионально занялось охраной высших сановников империи. Предлагаю подчинить новую структуру непосредственно Министру внутренних дел…

– Вы совершенно правы, ваше величество, такая структура необходима, и она будет создана в кратчайшие сроки. Я подготовлю проект указа.

– Назовите ее… Служба охраны высшей администрации, – император улыбнулся в усы. – СОВА… А что, по-моему, неплохая аббревиатура получается?

– Верно, – посветлел лицом и Столыпин. – И даже герб придумывать не нужно – сова и будет!..

Император заложил по обыкновению руки за спину, качнулся с пяток на носки и кашлянул, глядя в окно на густые кроны отяжелевших плодами яблонь и груш.

– Петр Аркадьевич, ныне известная вам личность, имеющая некоторое отношение к моей семье, пребывает за границей, кажется, в Иерусалиме. Однако как только этот человек вернется в Россию, его необходимо изолировать от контактов с императрицей и наследником всеми возможными способами. Для их же блага… Я могу рассчитывать на ваше содействие?

Столыпин внимательно посмотрел на государя, словно силясь обнаружить скрытый подвох в его словах. Но внутри премьера бушевала волна искренней радости. Он прекрасно понял, о ком идет речь. Наконец-то!.. Эта гнида, этот кровосос, этот растлитель душ по велению государя попадет в его руки!

– Можете всецело положиться на меня, ваше величество. Одно ваше слово, и тот, о ком вы говорите, никогда больше не обеспокоит ваших близких!

– Этого не требуется, Петр Аркадьевич. Достаточно того, чтобы его не было в столице…

Июль 1912 года, Санкт-Петербург

1

В этот день оперативному сотруднику Службы охраны высшей администрации капитану Андрею Голицыну не везло с самого утра. Сначала, едва Голицын пришел на службу, дежурный поручик Фефилов с плохо скрываемым злорадством сообщил, что группа капитана в полном составе слегла.

– Инфлюэнца! – притворно округлил глаза Фефилов. – Натуральная эпидемия…

«Скверно, – подумал Андрей, – совершенно некстати. Как раз когда нужны все, когда наконец появилась реальная зацепка по мистеру Рейли, я должен работать один?..» Расписавшись в журнале регистрации, он поднялся на второй этаж неприметного особняка на Шестой линии Васильевского острова, значившегося в городской управе как дом купца Бастрыгина. На самом же деле Бастрыгин не имел к строению никакого отношения, будучи коренным сибиряком и никогда не выезжавшим на запад далее Екатеринбурга. Но именно в этом здании с февраля 1912 года и расположилась штаб-квартира новой секретной службы Канцелярии Его Императорского Величества – СОВА. Особняк выбирал из десятка предложенных сам глава новой организации, генерал-майор Александр Васильевич Соболев.

Голицын прошел мимо его кабинета в самый конец коридора и толкнул тяжелую резную дверь с медной табличкой «Б. Л. Вяземский». В крохотной приемной перед кабинетом начальника пятого управления (внутренней безопасности) умещался лишь стол адъютанта, сейф с рабочими документами и пара стульев для возможных посетителей. Хотя, сколько помнил Андрей, шеф никогда никого не мариновал в приемной, а сразу приглашал в кабинет.

Князь Борис Леонидович Вяземский был старшим сыном знаменитого генерала Леонида Дмитриевича Вяземского, героя обороны Шипки во время последней русско-турецкой войны, и однокашником Голицына по академии Генштаба. Правда, учились они в разных группах – Андрей по военной контрразведке, а Борис стажировался на авиационном курсе. Потом их пути разошлись, и когда год назад Голицына вызвали в кадровое управление Генерального штаба и предложили перейти на работу в СОВА, капитан, узнав, что его новым начальником станет товарищ по учебе и молодецким кутежам, не колеблясь, согласился.

– Господин подполковник у себя? – спросил, поздоровавшись, Андрей у адъютанта, совсем еще юного поручика.

– Так точно, господин капитан! Вас ожидают. Дважды уже интересовались…

– Ну, так доложите, что капитан Голицын прибыл.

Поручик исчез за обитой коричневой кожей дверью. Андрей встал к ней впол-оборота и кинул придирчивый взгляд на себя в зеркале, висевшем напротив входной двери. Оттуда на него глянул крепкий молодой человек с немного усталым лицом и пронзительными глазами цвета закаленной стали. «Хорош, черт! Жаль только, оценить некому…»

Самоиронии в академии Генштаба не обучали – она как-то незаметно зарождалась у тех, кто планировал будущее, без блеска галунов и белого коня под седлом на смотрах и парадах. Если человек, занятый настоящим делом, не приучится смотреть иногда на себя со стороны, ехидно подмечая мелочи, то серьезность может и до сознания собственной непогрешимости довести. А в такой службе, как СОВА, это опасно.

– Проходите, господин капитан! – Адъютант аккуратно придержал перед ним створку двери.

Голицын четко и бодро вошел в просторный и светлый кабинет и сделал три уставных шага по направлению к столу справа от входа.

– Здравствуй, Андрей, – улыбнулся Вяземский в усы и кивнул на ряд стульев вдоль стола для заседаний, примыкавшего к его собственному. – Присаживайся. Надеюсь, ты в курсе последних событий?

– Естественно, господин подполковник…

– Давай без официоза, – чуть поморщился князь, – не на докладе, чай! Вот, ознакомься с новой вводной, – протянул Голицыну тонкую картонную папку.

Андрей быстро просмотрел ее содержимое – всего несколько листков, отпечатанных на машинке, – и невольно присвистнул. Тут же спохватился:

– Извините, господин подполковник, само вырвалось.

– У меня такая же реакция была, – хмыкнул Вяземский. – Твое мнение?

– Этот мистер Рейли, кажется, совсем голову потерял. Ведь знает, что мы его пасем…

– …и тем не менее шлет вот такое!

– Но этой депешей он в первую очередь подставляет своего непосредственного начальника, господина Локхарта!

– Ты в этом уверен? – Князь с иронией посмотрел на старого друга. – А может, они именно так всё и задумали?.. Только представь: мы перехватываем секретную депешу помощника военно-морского атташе Британии о готовящейся в сентябре приватной встрече российского и германского императоров в Риге, которую тот, якобы в нарушение субординации, отправляет прямо в штаб-квартиру МИ6 в Лондоне. Мы делаем очевидный вывод, что мистер Рейли и есть резидент агентурной сети Петербурга или даже в целом по империи! Каковы должны быть наши дальнейшие действия в этом случае?

– Задержка Рейли, предъявление компромата, вынесение частного определения, объявление его персоной нон-грата и выдворение из страны…

– Правильно, а господин атташе при этом остается совершенно ни при чем! И вся сеть мистера Рейли также остается нетронутой. А через пару месяцев этот лжеантиквар перейдет границу обратно где-нибудь в Курляндии и продолжит свою мерзкую деятельность на нелегальном положении под именем какого-нибудь мистера Смита, специалиста по разведению овец.

Андрей был прекрасно осведомлен, что Рейли способен на самую наглую и беспардонную мистификацию, лишь бы добиться своего. Достаточно вспомнить его авантюру с планами укреплений Люйшуня, которые этот пройдоха умудрился раздобыть в штабе адмирала Алексеева, главного начальника и командующего войсками Квантунской области и Даляньской оперативной группой Тихоокеанского военно-морского флота империи, разгромившей в феврале 1904 года японский флот. Рейли попытался продать планы японцам, однако едва не был пойман с поличным. Сбежал, чтобы через год появиться в Санкт-Петербурге уже в качестве помощника военно-морского атташе Великобритании. За этим господином тянулся и уголовный хвост в связи с покушениями на некоторых высших сановников Российской империи, правда, так и недоказанный. В общем, хлопот с мистером Рейли хватало у всех, начиная от Департамента жандармерии и заканчивая военной контрразведкой.

Сейчас этот феноменальный авантюрист жил в Санкт-Петербурге в полное свое удовольствие. Словно бы навеки позабыв о своей законной супруге, красавице-ирландке Маргарет (по сведениям, которые раздобыла СОВА, Рейли приложил-таки руку к смерти ее второго мужа, миллионера Хьюго Томаса), он сошелся с русской женщиной и представлял ее в обществе как свою жену. Где и когда состоялось венчание, никто не знал, да и могло ли состояться вообще? Женщина была не простая – супруга одного из помощников военно-морского министра Надежда Петровна Залесская…

Голицын как-то встречался с этой дамой в свете, и большого впечатления на него она не произвела. Ему даже казались странными слухи, будто пронырливый мистер Рейли отбил ее у Распутина. На кой она Распутину? Вокруг «старца» крутилось немало экзальтированных дам, красавиц на всякий вкус, которые разбаловали его окончательно – они чуть не дрались за право попариться в бане вместе с Распутиным. Голицын подозревал, что счастливицы уносят с собой банные веники и хранят их как величайшую драгоценность. Мог ли он относиться уважительно к таким особам?

В высший свет Рейли втерся, изобразив страстное увлечение искусством и стариной. Его уже считали бог весть каким опытным антикваром и коллекционером. Кроме того, он поддался модному увлечению – ездил на Комендантский аэродром, летал на бипланах. Возможно, строил новые гнусные планы, связанные с авиацией…

Некоторое время Голицын и его шеф Вяземский молчали, обдумывая ситуацию. Потом Андрей сказал:

– Моя группа, к сожалению, временно выбыла из строя, так что я сам прослежу за Рейли. Он просто обязан теперь выйти на связь со своим вероятным преемником.

– Мысль правильная, но одному без подстраховки опасно, – с сомнением покачал головой Вяземский. – Могу придать тебе группу Свиридова, они, как раз наоборот, остались без командира.

– Что с Георгием?

– Колено повредил на тренировке.

– Н-нет, пожалуй, сам справлюсь. – Андрей поднялся. – Разрешите идти, господин подполковник?

– Иди уж, сорвиголова!..

Голицын удивился: он сам себе казался человеком серьезным, не склонным к проказам – именно таким, который спокойно и уверенно делает карьеру. Голицын нарочно усвоил суровый и строгий взгляд, причем подсказала ему это некая дама. Обиженная холодностью кавалера, она заметила, что и голос у него дребезжит, как жестяное ведро, и глаза цвета закаленной стали. Сталь – этот металл Андрею нравился. Он желал быть таким, как отточенный клинок – легким, гибким, острым, неумолимым. Однако вот произвели в сорвиголовы – придется соответствовать…

2

Антикварный магазин господина Лембовски, как называл себя Рейли в этом качестве, располагался на Петроградской стороне на Большой Посадской улице, поэтому Андрею пришлось брать извозчика, чтобы до закрытия проверить, на месте ли Рейли. Обычно мистер антиквар имел привычку навещать свое детище и прикрытие чуть ли не ежедневно после обеда, проверяя, как идут дела. Управляющим у него подвизался некий расторопный, но жуликоватый малый по фамилии Булкин. Он обладал несомненным талантом по части кому-чего-продать. Однако при этом никогда не упускал случая подзаработать себе на карман за спиной хозяина. Голицын однажды попросту прихватил Булкина именно на воровстве, когда тот пытался перепродать с «черного хода» украденную за пару месяцев до этого из одного из псковских приходов серебряную церковную утварь. Дело случилось тогда громкое, а злоумышленников по горячим следам задержать не удалось. Информацию из полиции на всякий случай передали по другим ведомствам, и Андрей взял историю на заметку просто из любопытства. И вот же – пригодилось!..

Дальнейшая вербовка Булкина как осведомителя заняла у Андрея не более десяти минут. Он умел нагнать холода на жертву, особенно если совесть у жертвы была крепко нечиста. И с той поры, вот уже полгода управляющий регулярно докладывал Голицыну обо всех встречах и переговорах хозяина, которые Рейли проводил в задних комнатах магазина. Правда, не всегда мог назвать имена, особенно если речь шла о дамах, которые поверх шляп обматывались длинными полупрозрачными шарфами, прикрывавшими личики чуть не полностью; это считалось необходимым при езде в открытом автомобиле, чтобы не попортить цвет лица, потому что кружевной зонтик на скорости в тридцать верст страх как неудобен.

Нынче Андрей снова получил от осведомителя «писанку», что, мол, хозяин договаривался о некоем свидании с кем-то по телефону, сильно при этом ругался и грозился.

Ровно без четверти пять пополудни Голицын отпустил извозчика за квартал от дома, где располагался антикварный магазин Лембовски, и направился вдоль улицы походкой праздно шатающегося человека. Он и одет был соответственно – в клетчатый костюм, коричневый с бежевым, в желтые ботинки, казавшиеся огромными из-за широких рантов; так может выглядеть человек, у которого есть кое-какие необязательные дела, ставшие поводом для приятной прогулки. Голицын и тросточкой помахивал, как опытный в своем ремесле столичный бездельник, и даже, войдя в роль, обгонял молодых дам и девиц, чтобы заглянуть им под шляпки.

Пройдя мимо магазина, Андрей присел на открытой веранде небольшой кофейни напротив, заказал себе слоеные пирожки с мясом и шампиньонами, чаю с чабрецом и стал ждать.

Соскучиться он не успел, разве что поесть как следует. Потому что в половине шестого в дверях магазина появился сам мистер Рейли, одетый по последней моде – в элегантном темно-синем пиджачном костюме, из-под которого виднелся удачно подобранный по тону малиновый жилет, лакированных черных штиблетах и с котелком на голове. Дополняла образ типичного питерского буржуа трость черного дерева с костяным набалдашником. Британский шпион остановился на пороге своего заведения, огляделся вдоль улицы, щурясь от непривычно яркого солнца, и буквально уперся взглядом в Голицына.

Андрей едва не поперхнулся чаем – показалось, что Рейли улыбнулся ему и даже подмигнул, как старому знакомому. «Не может быть! – против воли мелькнула в голове капитана паническая мыслишка. – Он не может меня знать!.. Откуда бы?.. Тогда почему он так на меня посмотрел?.. Вычислил?! Тоже невероятно. Здесь кроме меня еще десять человек сидят, и все на улицу уставились…» Кое-как успокоив себя, Голицын едва не пропустил момент, когда Рейли довольно шустрой походочкой достиг угла дома и исчез за ним. Тут уж капитану стало не до церемоний.

Опыта уличной слежки у Голицына было мало, на филеров он обычно смотрел свысока: работники низшего ранга, исполнители. И вот наказание – самому пришлось спешно влезать в шкуру топтуна.

Торопливо кинув на стол ассигнацию, достоинством почти вдвое превысившую счет за заказ, Андрей, как мог, напустил на себя озабоченный вид и деловым шагом устремился вслед за британцем. За угол он заворачивал, будто в Неву решил прыгнуть, ожидая самой подлой пакости, вплоть до выстрела. Так и примерещилось за секунду: поворот, а из густой тени ближней подворотни навстречу – тусклая вспышка вместе со звуком рвущейся жести, тупой удар в грудь и…

Ничего подобного не случилось, зато Голицын успел заметить знакомую спину почти в конце проулка. «Грамотно уходит, гад! Подстраховывается. Сейчас выйдет на соседнюю улицу, вскочит в пролетку и…» Пришлось капитану перейти на бег, и то едва не опоздал. Увидел, как британец остановил извозчика и покатил в сторону Каменноостровского проспекта.

Андрей метнулся туда-сюда – ни одной свободной пролетки. Неужели всё сорвалось? Он так бездарно завалил дело?.. Причем простейшее! Любой полицейский филер бы справился… Осталось только воззвать к небесам: Господи, ну почему же ты помогаешь мерзавцам, а не честным людям?! Единственное, что успел запомнить невезучий сыщик, – сложенный верх пролетки был непривычно зеленого цвета, в то время как обычно их красили в серо-коричневые тона.

И тут, похоже, Бог услышал вопль голицынской души. Со стороны Большой Невки показалась неспешно катившая пустая пролетка. Извозчик высматривал среди пешеходов седока. Андрей ринулся за ней, как за спасательным кругом.

– Гони, брат! Целковый дам, если вон за тем шустрилой поспеешь!..

– Что вы себе позволяете, молодой человек?! – Визгливый альт ударил Голицына точно в левое ухо.

Андрей оглянулся. Перед ним, подбоченясь, стояла дородная дама в старомодном летнем пальто, сидевшем на ней, как седло на корове, к тому же обшитое какими-то шнурами и кошмарной бахромой, и огромной безвкусной шляпе – вылитая провинциальная барыня из-под Тамбова. Рядом топталась некая юная особа лет пятнадцати, тоже одетая как пугало, и бросала по сторонам робкие взгляды. «Мамаша с дочкой в столицу вырвались из своей тмутаракани», – автоматически определил Голицын, всё еще не понимая причины женского гнева.

– В чем дело, сударыня? – поморщившись, спросил он, краем глаза следя за удаляющейся пролеткой с британцем. – Я тороплюсь.

– Видали?! Торопится он!.. – Барыня, похоже, была непрочь поразвлечься после многомесячного квасного затворничества в мужнином имении. – Все вы тут такие, хлыщи столичные! Торопятся они… А приличных дам, значит, уже можно локтями толкать?!

Мамаша распалялась всё больше, напротив на тротуаре остановились несколько зевак и заинтересованно уставились на сценку. Пролетка с Рейли маячила почти в самом конце квартала. Голицын понял, что еще немного – и окончательно провалит дело. И тут – о, подарок Фортуны! – среди зрителей разглядел знакомую усатую физиономию.

– Долматовский, дружище! – радостно возопил Андрей и призывно замахал руками.

Скандалистка из Тамбова невольно обернулась и вдруг, как по волшебству, вся спесь с нее слетела в одно мгновение. Барыня расцвела восторженно-умильной улыбкой и даже попыталась сделать что-то типа полупоклона, успев дернуть за руку свое чадо. Девица торопливо сотворила неуклюжий книксен.

Давид Долматовский, известный в столице исполнитель романсов и арий, любимец и желанный гость многих питерских музыкальных салонов и объект постоянных воздыханий женского общества от пятнадцати до пятидесяти лет, был давним знакомым капитана Голицына и частым участником бурных кадетских вечеринок. А ныне родной брат Давида, Арон Долматовский, стал модным и авторитетным московским адвокатом.

Братья были по-своему великолепны: огромные, кудрявые, черноглазые. К тому же, они отлично умели носить одежду – качество, по которому прежде определяли аристократов. Оно, как видно, у Долматовских было врожденным, и у Арона в Москве насчитывалось не меньше яростных поклонниц, приходивших в суд на его выступления, чем у Давида в Питере.

Не обращая никакого внимания на суету, возникшую вокруг его персоны, и широко раскрыв объятия, Давид направился к Андрею.

– Дорогой ты мой, брат Голицын! – очаровательно грассируя, могучим баритоном почти пропел Долматовский. – Сколько лет, сколько зим!..

– Очень рад тебя видеть, – искренне произнес Андрей, с трудом освобождаясь от медвежьей хватки певца. – Давай-ка, брат, рванем отсюда побыстрее?

– А и впрямь, – согласился тот, покосившись на растущую толпу. – Любезный, – обратился ко всё еще ожидавшему извозчику, – отвези-ка нас на Невский к «Северной Звезде».

Голицын вскочил в экипаж.

– Барин целковый обещали, – пробурчал полувопросительно мужик.

– Ну, значит, получишь! – Долматовский с медвежьей грацией влез в пролетку и уселся напротив Голицына. Рессоры экипажа жалобно скрипнули. – Трогай!..

Они шустро покатили в сторону Петропавловской крепости, куда давно скрылась пролетка с британским шпионом. Андрей уже смирился с положением проигравшего, когда неожиданно заметил мелькнувшее далеко слева, у самого Каменноостровского моста, знакомое зеленое.

– Стой! – заорал не своим голосом. – Давай налево, живо!

– Что случилось, дружище? – изумленно уставился на него Долматовский.

– Извини, Давид, дело у меня срочное. Так что придется тебе со мной немного в сторону прокатиться, а уж потом в «Звезду» ехать.

– Ну, коли срочное… Мне торопиться некуда. Поехали. Может, развеюсь чуток… Мне сегодня к Вишневским, у них домашний концерт, а я… Веришь ли, ничего не соображаю! А если поехать домой да лечь спать – меня мой Спиридон к вечеру и пушкой не разбудит.

Прервавшаяся было погоня нежданно возобновилась, и Голицын воспрял духом. Вдобавок на очередном из перекрестков, когда впереди блеснула гладь Обводного канала, зеленая пролетка снова повернула, явно направляясь в пригород по дороге на Петергоф. Андрей зорким глазом с удовлетворением отметил, что Рейли по-прежнему сидит в экипаже.

«Уж теперь я тебя не упущу! – азартно думал капитан. – Клещом на заднице сидеть буду!»

Поездка продолжалась еще минут двадцать. Долматовского явно укачало, и он, устав вяло поддерживать беседу, похрапывал, развалившись во всю ширь сиденья, так что Андрею пришлось положить его цилиндр и трость рядом, иначе они бы выпали из пролетки на первом же ухабе. Наконец зеленый экипаж впереди остановился возле крыльца двухэтажного особняка, имевшего весьма обшарпанный вид. Голицын тут же тормознул возницу, проследил, как Рейли постучался в дом, и ему открыли. Тогда Андрей с облегчением выдал извозчику обещанный рубль, потом похлопал по колену Долматовского.

– Просыпайся, брат.

– Что, уже поймал кого? – Давид, не смущаясь, зевнул во весь рот, сладко потянулся и водрузил цилиндр на голову.

Андрей опешил: вроде он ничего Долматовскому о погоне не говорил. Но слухом земля полнится – нашелся, видимо, болтун, закинувший в светское общество столицы несколько слов о новой службе Голицына.

– Поймал. Личного брадобрея китайского богдыхана и трех одалисок турецкого султана.

Давид расхохотался.

– Одалисок отпусти, – посоветовал он. – Хлопот с ними не оберешься. А брадобрей мне бы пригодился…

Певец потрогал подбородок.

– По части одалисок ты у нас знаток, – подпустив в голосе зависти, сказал Голицын. – Прости, что завез тебя бог весть куда, жаль было будить. Увы, не смогу составить тебе компанию в «Звезде». Как-нибудь в другой раз.

– Да я не в обиде, всё понимаю: служба у тебя такая.

Андрей возражать не стал – провоцировать Долматовского на расспросы было незачем. Служба и служба, пусть думает, что ему угодно.

– Честное слово, закончу это дело и обязательно тебя найду, – искренне пообещал он, спрыгивая на пыльную обочину.

– Договорились, дружище! – Долматовский вдруг полез во внутренний карман просторного летнего пиджака, достал портмоне, вытащил визитную карточку. – Вот, коли хочешь, приезжай вечером к Вишневским. Держи, адрес у них какой-то мудреный…

– Разберусь.

Голицыну не терпелось помчаться за Рейли.

Давид постучал тростью по облучку.

– Вперед, любезный, разворачивай, и на Невский, в «Звезду». Без ряды!

Лошадь пошла крупной рысью, из пролетки выпорхнула бумажка, которую Долматовский случайно достал из портмоне вместе с визитной карточкой господина Вишневского. Голицын подхватил бумажку на лету. Это оказалась газетная вырезка весьма пикантного свойства: предлагались настоящие парижские и американские предохранители для мужчин: дешевые – резиновые без швов и дорогие – из рыбьего пузыря.

Голицын, сразу решив при возможности подсунуть бумажку кому-либо из сослуживцев, положил ее в карман, проводил взглядом пролетку и быстро направился к особняку, где скрылся Рейли. Привычный азарт охоты отныне полностью завладел мыслями капитана. Сейчас он был, наверное, не совсем человек – скорее, собака-ищейка, плотно взявшая след добычи. Андрей прошел вдоль улицы до угла дома, порадовавшись, что здесь вместо заборов росли густые кусты сирени и боярышника. Благодаря им, из окна капитана можно было бы заметить, только если точно знать, что он там стоит.

Однако вокруг отнюдь не городские кварталы, и потому улица была практически безлюдна, что делало наблюдение на ней проблематичным. Голицын торчал в кустах, будто неверный муж, следящий за любовным свиданием жены. Развлекался тем, что сочинял монолог: как будет рассказывать об этом приключении Вяземскому. И ругал себя за то, что не взял на дело никого из младших чинов: вдвоем даже неопытные филеры добычу не упустят.

Долго так продолжаться не могло, нужно было срочно искать другое место для засады. Андрей, почти не таясь, прошел мимо крыльца особняка, прочитал на ходу табличку «Улица Лифляндская, 12, дом В. И. Пашутина» и быстро переметнулся на противоположную сторону улицы, приметив там нечто вроде крохотного скверика. Место было явно самодельное: две низкие лавки на пеньках и стол из досок на козлах. Такие закутки в зарослях, на ничейных пустырях вдоль дорог обычно мастерили возчики фуража, крестьяне и другие ходоки – чтобы было где передохнуть, перекусить, махнуть по маленькой. Сейчас там было пусто. А как бы хотелось, чтобы сидели, позволив себе четверть часа отдыха, извозчик, нанимаемый помесячно кем-то из здешних жителей, соседский дворник с метлой и огромным совком для навоза, посыльный из бакалейной лавки, почтальон, которого в штанах и рубахе из небеленого холста, дозволенной в жаркое время года форме, сразу можно опознать по кожаной сумке через левое плечо и темно-синей фуражке с черным околышем… Вот кто бы поведал много любопытного про дом Пашутина!

Голицын мысленно возблагодарил неизвестных мужиков за расторопность и основательность и удобно устроился на угловой скамейке. Отсюда вид на дом Пашутина был идеальным – и парадный вход, и окна первого этажа, и даже полузаросшая травой тропка вокруг особняка. Просидев с полчаса, Андрей пожалел, что не захватил с собой ни воды, ни захудалого пирожка – голод всё сильнее давал себя знать, а съеденные пару часов назад пирожки казались теперь позавчерашним завтраком.

Он мог не есть сутками, если дело занимало все его мысли. Но безделье и беспокойство, соединившись, породили голод. Его, наверно, следовало бы назвать нервным голодом, болезненным голодом, но Голицын был не силен в медицине.

Внимательно оглядев ближние заросли, он обнаружил к собственной радости светло-зеленые плети густой травы с мелкими белыми цветами-звездочками – мокрец! Это была забава детских лет, вполне съедобная и приятная на вкус травка. Во всяком случае, голод на некоторое время приглушит. Андрей покосился на пашутинский дом, перешагнул через скамью и опустился на корточки, выбирая растения посвежее на вид. Увлекшись, не сразу сообразил, что за спиной слегка потемнело, будто тучка на солнце нашла. Однако лучи светила по-прежнему пробивались сквозь листву, и Голицын понял, что одиночество его закончилось.

Продолжая делать вид, что собирает травку, капитан внутренне собрался и напружинился. Противника за спиной он, понятно, не видел, зато почувствовал движение воздуха и кувырком ушел вправо, легко вскочив на ноги. Это его и спасло от неминуемой гибели. Здоровенный детинушка, видать, слишком долго примеривался половчее шарахнуть не в меру любопытного барина дрыном по голове. Потому промахнулся и снес дрыном вместо головы куст сирени. Пока он разворачивался и замахивался для следующего удара, Голицын сам перешел в атаку и, как учили на тренировках, нанес детинушке «тройное оскорбление». Пнул в коленную чашечку его опорной ноги, заставив противника взвыть от боли и пошатнуться. Затем с разворота влепил ему ту самую великолепную французскую оплеуху (парень выпустил дрын и замотал оглушенной головой). Третий и последний удар – в пах – был самым жестоким. Детинушка издал совсем не грозный рык, быстро перешедший в стон, и сложился пополам на траве. Однако оказалось, что это только начало!

Чуть расслабившийся Голицын пропустил появление второго супостата и схлопотал от него настоящий боксерский хук в челюсть. Небо и земля для Андрея в одно мгновение поменялись местами, и всё, что он сумел сделать, это продолжить движение вслепую на карачках подальше в заросли. Сзади выругались, чья-то сильная рука схватила его за лодыжку и попыталась вытащить из кустов. Тогда Голицын быстро перевернулся на спину и пнул свободной ногой обидчика наугад. И попал!

Человек вскрикнул, выпустил ногу Андрея, а в следующую секунду капитан вновь обрел способность видеть. И узрел неприятную картину. В двух шагах возле скамьи корчился, схватившись за голову, незнакомый молодой человек, а еще один – третий, такой же молодой, со злым и красивым лицом – шел к Голицыну через полянку, держа в вытянутой руке револьвер.

Пытаться достать собственное оружие не имело смысла, поэтому Андрей схватил и метнул в противника первое, что попалось под руку. Это оказался оброненный детинушкой дрын. Конечно, нормального броска получиться и не могло, однако дрын был тяжелым и большим, а пространство для маневра у стрелка – маленьким. Вдобавок дрын в полете крутился как попало. Поэтому избежать с ним встречи молодому человеку не удалось. Голову он, правда, прикрыл, но увесистая палка стукнула одним из концов аккурат по руке с револьвером, и оружие улетело в траву.

Теперь хозяином положения стал Голицын. Он мгновенно подскочил к незадачливому стрелку, увернулся от кулака и оглушил его ударом рукоятки своего «Смит-Вессона». Потом развернулся к ушибленному им второму незнакомцу.

– Встать! – тихо и сурово приказал Андрей, направив на него револьвер.

Молодой человек, постанывая, поднялся и злобно уставился на капитана.

– Кто таков? Имя, чин, сословие?

– А-а, я так и знал: ищейка! – натужно улыбнулся пленный. – Из «голубых» или из «петроградцев»?..[26] Впрочем, мне без разницы. Всё равно ничего не скажу!

– Ну-ка, сядь за стол и руки положи перед собой! – Голицыну не понравилась уверенность в его голосе. Неужели он нарвался на какую-то банду? Впрочем, по виду последних двух не скажешь, что они обычные налетчики. «Что же мне с ними теперь делать? У меня всего одна пара наручников…» И тут он вспомнил про трюк, который показывал на тренировках штабс-капитан Гринько, мастер по захвату боевиков, бомбистов и бандитов. Вытащил браслеты и кинул пленному. – Застегни один на своей щиколотке, а другой у твоего приятеля на правом запястье. Живо!

Парень недоуменно покрутил головой, помедлил, но выполнил приказ.

– Как же ты нас теперь в отделение попрешь?

– А я и не собирался, – пожал плечами Голицын, подходя к почти очухавшемуся детинушке. – Извини, бугай! – И ударом револьвера по затылку вновь отправил того в царство Морфея.

Внезапно его внимание привлек странный звук, совершенно неуместный здесь, на глухой столичной окраине. Быстро оглянувшись на дорогу, Андрей узрел картину, от которой у него снова опустились руки. Возле крыльца злополучного особняка остановилось последнее достижение технической мысли – автомобиль «Руссо-Балт» К12/20. Двери дома отворились, и на крыльцо вышли двое. Одного Голицын узнал бы, как говорится, и с закрытыми глазами, а вот второго видел впервые, и оттого огорчился еще больше. Пытаться задержать парочку смысла не имело, а преследовать их было не на чем.

Рейли и его напарник уселись в автомобиль позади шофера, и «Руссо-Балт», пыхнув сизым выхлопом, резво укатил в город. Голицыну не оставалось ничего другого, как отправиться до ближайшего полицейского участка, чтобы раздобыть транспорт для задержанных бандитов.

– Я бы не советовал пытаться скрыться, – сказал он обоим на прощание. – Далеко не уйдете, а ваш друг-силач не скоро вообще способен будет самостоятельно передвигаться.

Ответом ему были два злобных, затравленных взгляда.

3

Пролетка с полицейскими и Голицыным прибыла на место схватки на Лифляндскую улицу уже затемно. Если честно, Андрей сильно сомневался, что напавшие на него молодчики станут столь долго дожидаться своей участи, даже с учетом их незавидного положения. Тем более что оглушенный детинушка ко времени прибытия служителей правопорядка всяко должен был очухаться и предпринять какие-то меры по спасению дружков.

В общем-то, так и вышло. Налетчиков на укромной полянке не оказалось, зато Голицын с приставом сразу обнаружили «след» – широкую полосу примятой травы, – по которому довольно быстро настигли всю компанию. Оказалось, что богатырь, несмотря на собственную травму от удара револьвером по голове, сумел взвалить на себя двух крепких мужчин на манер переметной сумы и протащить с полверсты по кустам и бездорожью в сторону берега речки Екатерингофки. Тут, видимо, силы оставили его, и детина в третий раз потерял сознание.

Голицын с приставом и двумя городовыми застали эту печальную и смешную картину. Ничком на траве лежал огромный мужик, а рядом скорчились два молодых человека в перепачканных глиной и зеленью летних костюмах и тихо переругивались между собой. Появление полицейских оба проигнорировали.

– Ну, что, орелики, приуныли? – громко поинтересовался Андрей, останавливаясь прямо перед ними. – Говорил же вам, сидите смирно…

– Забираем, ваше благородие? – кивнул на пленников пристав.

– Пакуйте. И в участок. Там разговаривать будем.

– Ничего вы от нас не добьетесь, сатрапы! – вскинулся один из налетчиков, тот, что боксировал с Голицыным.

Теперь на его растерявшей лоск физиономии пышным цветом багровел большой кровоподтек, формой похожий на подошву ботинка.

– А мы и не будем, – пожал плечами пристав. – С вами вот господин капитан побеседует. Взяли их, ребята!

Городовые споро перестегнули обоих в новые наручники и повели через кусты обратно к дороге.

– А с ним что делать? – Пристав достал коробку с папиросами, прикурил и выжидательно посмотрел на Голицына. – Не тащить же, вон какой бугай.

– И не надо. – Андрей ловко обшарил карманы детинушки, но, как и предполагал, ничего кроме временного паспорта, не обнаружил. – Сидоров Савелий Петрович, досрочно освобожденный из Тобольского острога… Ваш клиент.

– Не-е, ваше благородие, куда ж его? Если только вы в претензии…

– Мне он худого сделать не успел, а как фигурант дела – бесполезен. Ну, подтвердит этот Сидоров, что наняли его те двое «пощупать» буржуина одного, и что? Лишняя возня.

– Пожалуй, вы правы, господин капитан. – Пристав выбросил окурок в речку. – Поехали обратно в участок.

4

Андрей решил не откладывать допрос напавших на него молодцев до утра. По опыту зная, что легче «расколоть» противника по горячим следам, пока он еще не успел всё обдумать, взвесить, сочинить правдоподобную версию. Поэтому, едва они прибыли в участок на набережной Обводного канала, Голицын потребовал себе отдельный кабинет, большую кружку крепкого чая и первого из задержанных.

Спустя пять минут через порог переступил, гордо задрав подбородок, молодой человек, что свалил Андрея хуком в челюсть. Кровоподтек на его лице уже начал синеть, и оттого в сочетании с бледной кожей и глубоко запавшими глазами физиономия стала сильно похожа на вампирскую. Не хватало только змеиной улыбки и острых белоснежных клыков. Голицын так для себя и обозначил парня – Вампир. Тем более что никаких документов вроде паспорта или удостоверения у задержанного не обнаружили.

– Присаживайтесь, господин-неизвестно-кто, – благодушно предложил Андрей, указав на стул перед столом. – Сразу представлюсь, чтобы не было недоразумений: капитан Службы охраны высшей администрации Голицын. Теперь вы в курсе, кто именно будет заниматься вашей личностью и какие это вам сулит перспективы в случае отказа от сотрудничества. Ваша очередь?..

– Ого! Император озаботился разведением еще одной своры верных псов?.. А если я не желаю общаться с вами? – с вызовом бросил Вампир, покачиваясь с пяток на носки прямо перед столом.

Голицын и ухом не повел на дерзкий выпад.

– Ваше право. Но тогда вы должны ясно представлять себе, что полагается по закону за нападение на сотрудника имперской службы.

– А я не знал, что вы из подобного ведомства!..

– Ну, господин… или, может, мистер?.. Что за детство, право слово?! – Андрей снисходительно усмехнулся. – Незнание не освобождает от ответственности. Присаживайтесь, и поговорим, как взрослые люди.

Молодой человек горделиво дернул плечом и опустился на краешек стула, выпрямившись при этом, будто аршин проглотил.

– Станислав Жатецкий, – процедил через губу, – к вашим услугам!

– О, ясновельможный пан, пшепрашем, не пшизналэм пана! – развеселился Голицын и сразу резко посерьезнел. – Тем хуже для вас. Появляться в столице без разрешительных документов польским дворянам запрещено после известных вам событий[27]. Так кто же вы на самом деле?

Жатецкий нахмурился, затем переменил позу – откинулся на спинку стула, положил ногу на ногу и скрестил руки на груди. Голицыну стало ясно, что молодец решил уйти в глухой отказ, видимо, рассчитывая на бюрократическую волокиту, обычную при подобных делах. Пока выяснят, кто он, откуда и зачем, срок предварительного заключения истечет, а там, глядишь, и друзья подсуетятся, залог внесут, адвокатишку пронырливого подберут.

Но он всё же не учел, с кем имеет дело. Андрей взял стоявший на краю стола колокольчик и позвонил. Тут же вошел могучий городовой, едва не задев фуражкой притолоку двери.

– Отведите задержанного в карцер, – равнодушным тоном приказал Голицын. – Ввиду отказа сотрудничать со следствием и до выяснения личности. На семьдесят два часа.

При слове «карцер» в глазах Жатецкого мелькнул испуг. Однако он встал и вышел из кабинета, сохраняя надменный вид. Андрей только хмыкнул на этот демарш и велел привести второго задержанного.

Вошедший красавец вызвал в памяти Голицына целую цепь воспоминаний, которые привели его к неожиданному выводу: он уже видел где-то этого молодого человека с аристократическими манерами и стальным взглядом. Но вот где?..

В отличие от своего подельника красавец не стал изображать из себя жертву охранки и сразу заговорил. Правда, не о том, о чем собирался с ним беседовать Андрей.

– Меня зовут Михаил Тухачевский. Я являюсь членом партии социалистов-революционеров и выполнял задание моего руководства по устранению офицеров государственных силовых ведомств.

«О, как! – изумился про себя Голицын. – А ведь ты врешь, дружок, насчет своей партийной принадлежности. Вспомнил я тебя!..»

– То, что вы сейчас сказали, господин Тухачевский, является правдой лишь наполовину. Не хотите ли сами поправиться?

– Я сказал вам правду, господин…

– Вы даже не знаете, кого собирались убить?! Совсем плохо, – Андрей сокрушенно покачал головой. – Я – капитан Голицын, Служба охраны высшей администрации Канцелярии Его Императорского Величества. А вот вы действительно Михаил Тухачевский, выпускник Московского Императрицы Екатерины Второй кадетского корпуса, выбравший в качестве службы лейб-гвардии Семеновский полк. Я присутствовал на вашем посвящении в гвардейцы и читал ваше личное дело…

– Э-э… А зачем? – С Тухачевского напрочь слетела спесь.

– Мое руководство озабочено подбором новых сотрудников. Но не обольщайтесь, вашу кандидатуру я отмел сразу.

– Интересно узнать, почему?

– Нашему ведомству не нужны авантюристы и недисциплинированные люди. Смелость хороша только там, где присутствует расчет и четкое осознание конечной цели деяния. Кстати, эти же требования господа эсеры предъявляют к членам своих боевых групп. Так что вас они бы точно не взяли!

Тухачевский насупился, хрустнул пальцами и с вызовом посмотрел на капитана.

– Можете считать меня кем угодно, но я не вижу смысла в дальнейшей беседе.

– Ох, какие мы гордые!.. – не удержался, съязвил Голицын. – А вот мне, например, интересно, почему вы всё время проверяете полу своего пиджака?..

– Ничего я не проверяю!

– Ага. Значит, я угадал. – Андрей кровожадно улыбнулся и позвонил в колокольчик. Снова вошел давешний городовой. – А ну-ка, любезный, проверь нашего подопечного на предмет потайных карманов!

– Вы не имеете права! – подскочил было Тухачевский, но тут же рухнул обратно на стул, придавленный могучей дланью полицейского.

Городовой без лишних вопросов сноровисто ощупал полы его пиджака и кивнул Голицыну.

– Есть что-то, господин капитан.

– Вскрывай!

Через минуту на стол перед Андреем лег сложенный вдвое лист белой бумаги. Городовой отступил назад, к двери и застыл там каменным изваянием. Капитан хотел было отпустить его, но передумал.

– Не хотите рассказать, что там написано? – спросил Голицын.

– Понятия не имею! – вызывающе усмехнулся Тухачевский. – Этот пиджак я сегодня позаимствовал у одного пьяного в рюмочной на Невском.

– А куда делся ваш собственный?

– Отдал в починку.

– И украли другой у первого встречного?.. Фу, как нехорошо! А еще дворянин!.. – Голицын не спеша развернул бумагу, не спуская глаз с задержанного. – Что ж, почитаем… Ого! Да это же подробная инструкция по подготовке террористического акта!.. Так-так… Послушайте, Михаил Николаевич, да вы опасный человек – готовили покушение на самого начальника петербургского Особого департамента генерал-лейтенанта Петрова!..

Тухачевский вскинулся.

– Да, готовил! Я же сказал, что являюсь членом боевой группы партии социалистов-революционеров, хоть вы мне и не верите. В том числе мы занимаемся устранением самых жестоких и опасных руководителей военных и силовых ведомств…

– Эту песню я уже слышал, – отмахнулся Андрей, разглядывая бумагу на свет. – Ба, да здесь водяные знаки!.. Не желаете уточнить, какие?

– Понятия не имею!

– А вот я, кажется, догадываюсь… – Голицын кивнул городовому на задержанного. – Уводите. В камеру.

Затем еще раз рассмотрел водяные знаки на просвет, задумчиво потер мочку уха и также вышел из кабинета.

5

К утру эксперты сообщили, что бумага действительно британского производства. Голицын, оставшийся ночевать в участке, несмотря на настойчивые пожелания пристава отвезти «его благородие» домой, сумел подремать часа три-четыре на огромном кожаном диване в кабинете начальника участка. На вопрос Андрея, откуда сие чудо мебельной мысли взялось, седеющий пристав охотно пояснил:

– Так то в прошлом году на Курляндской ресторан горел. Ну, мои-то ребятки подсуетились, спасли много чего из имущества. Вот нам господин Боровиков, владелец, от щедрот и подарил. Всё равно, сказал, буду мебеля менять, а вам – память о смелости на пожаре.

Когда же прибыл курьер с результатами экспертизы, Голицын только-только продрал глаза и пытался с помощью гимнастических упражнений вернуть телу привычную гибкость и силу. Распечатав конверт, Андрей впился взглядом в скупые и сухие строчки.

– Есть!

– Что случилось? – встрепенулся пристав.

– Доказательство. Наши вчерашние «гости» теперь пойдут по ведомству его превосходительства генерал-лейтенанта Николая Ивановича Петрова. Так что все-таки встретятся с ним, хотя и в другом качестве. Бумага-то у господина Тухачевского от самого британского атташе сэра Локхарта получена!..

– Да ну?!

– Точно. То есть она точно такая же, какую использует британское представительство. А уж кто ее писал, выясним вскорости. – Голицын улыбнулся и с чувством пожал приставу руку. – Благодарю за содействие! Телефонируйте на Шестую линию, пусть пришлют арестантскую машину и перевозят голубчиков по новому адресу.

– А вы куда же, ваше благородие?

– Работать дальше, любезный! Нужно успеть провести еще одно дознание, пока чего не вышло…

И Голицын спешно покинул участок. Ноги сами понесли его в нужном направлении – снова на улицу Лифляндскую. Лишь пройдя половину пути, Андрей вдруг осознал, что сейчас еще слишком рано, чтобы ломиться в дом к одинокой женщине, к тому же вдове героя военной кампании. Пришлось притормозить и заглянуть в кофейню на углу набережной и Старо-Петергофского проспекта. Здесь с утра подавали замечательный кофе со сливками и свежими булочками.

Хорошо подкрепившись и прогнав остатки сна, Андрей с трудом высидел полчаса и наконец не выдержал, двинулся на Лифляндскую. Напустив на себя строгости и деловитости, позвонил в наддверный колокол. Сочный звук уплыл в глубину дома. Пару минут ничего не происходило, потом внутри раздались шаркающие шаги и неразборчивое ворчание.

– Кого еще нелегкая принесла? – донесся из-за двери хриплый, недовольный голос. Он явно не принадлежал вдове.

– Из Канцелярии Его Императорского Величества. Открывайте! – рявкнул Голицын.

За дверью явственно охнули, загремел засов, клацнул замок. Тяжелая створка приоткрылась, и на Андрея уставились круглые от страха, подслеповатые глаза.

– А-а… вы кто будете?

– Капитан Голицын. Со срочным пакетом для госпожи Пашутиной.

– Ох, ма…

Дверь распахнулась. На пороге стоял пожилой человек в выцветшем, потертом мундире солдата-артиллериста, накинутом на плечи, домашних штанах и шлепанцах на босу ногу. Он, прищурившись, несколько секунд разглядывал Андрея, потом спохватился, отступил на шаг в сторону и даже попытался выпрямиться по стойке «смирно». Однако последнее у него не получилось – старый солдат болезненно сморщился и виновато сморгнул.

– Извиняйте, ваше благородие, спина перебита… Проходите.

– Где воевал? – поинтересовался Голицын, входя в просторную прихожую.

Правда, здесь было довольно темно, окно над входной дверью не мыли очень давно, а канделябр, стоявший слева на полке, давал тусклый дрожащий свет от пяти парафиновых свечей.

– Балканская кампания. Ранен дважды – под Плевной у Горного Дубняка и под Пловдивом. – Старик покряхтел, попереминался с ноги на ногу. – А что ж вы так рано-то прибыли, ваше благородие? Хозяйка моя еще почивают…

– Срочное дело, герой. Так что иди, буди хозяйку. Я в гостиной подожду…

Ждать Голицыну пришлось не менее часа. Наконец двери гостиной распахнулись, и в помещение вплыла высокая, располневшая не по годам женщина, одетая в домашнее платье и чепец. Поверх платья вдова куталась в меховой казакин, заметно побитый молью.

– Чему обязана, молодой человек? – сердито спросила Пашутина, опускаясь на диван напротив камина.

Вошедшая следом служанка тут же подвинула к дивану столик на гнутых ножках. На нем Андрей заметил шкатулку с папиросами, пепельницу и коробку спичек. Вдова не торопясь извлекла длинную дамскую папироску, прикурила и, прищурившись, посмотрела на гостя.

«Однако, серьезная женщина», – невольно отметил про себя Андрей. Встал и отрекомендовался:

– Капитан Службы охраны высшей администрации при Канцелярии Его Императорского Величества Голицын.

У вдовы едва заметно дрогнула рука с папиросой, и на секунду метнулся в сторону взгляд. «Ага, у мадам имеется-таки камень за пазухой!» Андрей сделал вид, что не заметил замешательства хозяйки.

– И что же привело вас в мой дом? – уже менее уверенно поинтересовалась Пашутина.

– Дело государственной важности, – строго сказал Голицын и продемонстрировал ей изъятую у Тухачевского бумагу.

У вдовы оказалось прекрасное зрение, и буквально через минуту она, прочтя документ, явственно побледнела и положила недокуренную папиросу в пепельницу.

– Н-ну а я-то здесь при чем?.. – почти прошептала Пашутина, отводя взгляд.

– Вы, мадам, может быть, сами и ни при чем. А вот ваши посетители…

– Ка-какие по-посетители?.. – На вдову было жалко смотреть.

– Например, вчерашние, – веско произнес Андрей, решив не давать ей ни малейшего шанса придумать какую-либо правдоподобную отговорку. – Одного, кажется, зовут господин Лембовски? А второго…

– …Каминен. Тиму Каминен…

– Ого! Финн?! Ладно, допустим. Хотя, думается, по-настоящему их зовут не так.

– Вы правы, господин капитан, – голос у вдовы сорвался, она всхлипнула, губы ее задрожали.

«Только бы истерику не закатила или в обморок не хлопнулась», – встревожился Андрей, подвинул свой стул поближе к дивану, сел и участливо улыбнулся.

– Ну, полноте, мадам, не надо так волноваться. Я ведь ни в чем вас не обвиняю пока. Нет оснований. Вы могли и не знать, что это за люди.

– Нет. Я точно знаю, что они не поляки или финны! – Пашутина справилась с собой и прямо посмотрела в глаза Голицыну. – Я вам во всем признаюсь, господин капитан. С недавних пор здесь, в моем доме собирается на свои заседания некое Общество дружбы, дружбы между Великобританией и Россией. Так они себя называют. Вы спросите, почему я их к себе пустила?.. – Она вздохнула. – После гибели мужа, полковника Пашутина, я осталась совсем одна. Пенсия за мужа оказалась существенно меньше, чем мне обещали… А через какое-то время я познакомилась с господином Лембовски. Он был настолько мил, обходителен и любезен, что… когда попросил меня об услуге, я не смогла ему отказать…

– И какого рода понадобилась ему услуга?

– Попросил пустить на постой одного очень милого и воспитанного человека, его помощника…

– Финна Каминена?

– Его… Только он, конечно, никакой не финн. И разговаривали они всегда по-английски… И люди, члены Общества этого, тоже почти всегда говорили по-английски. Но здесь бывали и русские…

– Вы знаете, о чем они говорили? – Голицын почти не надеялся на положительный ответ.

– Конечно. – Пашутина усмехнулась. – Я знаю три языка, в том числе и английский.

«Вот это номер! – Андрей едва не выдал свое волнение. – Ай да вдова! И что же мне теперь с ней делать? По сути, она – пособник иностранных агентов, а по-человечески…»

– Мадам, – сказал он вслух, – надеюсь, вы понимаете свое положение. Поэтому хочу предупредить, чтобы о нашем разговоре ваши… гости ничего не узнали. Более того, если вы окажете услугу государству – в моем лице – и поможете задержать этих людей, я в свою очередь обязуюсь не привлекать вас за пособничество, а выставить как жертву обстоятельств. Вы согласны?

– О, господи, ну конечно же! – Пашутина покраснела до кончиков ушей и сплела пальцы перед грудью. – Умоляю, господин капитан, скажите, что я должна сделать?

– Всего лишь сообщить мне, когда произойдет заседание этого… Общества дружбы. Надеюсь, они проводят сборища не раз в полгода?

– О, нет! Эти господа отличаются дисциплиной и постоянством. Заседания они проводят по четвергам, два раза в месяц…

– Отлично. Значит, следующее собрание состоится через неделю?

– Конечно!..

– Вот и хорошо. – Голицын поднялся. – Мадам, разрешите откланяться. До встречи в следующий четверг. И помните, никому ни слова о нашей беседе. А своим домашним скажете, что приходили по поводу увеличения пенсии за мужа.

– Будьте уверены, господин капитан, я вас не подведу. – Пашутина с самым серьезным видом подала ему руку для поцелуя, и Андрей не отказал женщине в такой малости.

6

Заверениям вдовы Пашутиной Голицын поверил лишь отчасти. Он, конечно, не сомневался, что дама не станет передавать историю их встречи Рейли или кому-нибудь еще. Однако насчет сроков проведения тайного сборища «общества дружбы» позволил себе усомниться. И дело тут было не в доверии к словам вдовы. Просто капитан вспомнил азбуку разведчика: создавай вокруг всех своих поступков максимальную неразбериху, тогда твоим вероятным и явным противникам будет труднее вычислить тебя. Поэтому Андрей, возвратившись на Шестую линию Васильевского острова, развил бурную деятельность, удивившую даже его энергичного начальника.

Свою оперативную группу Голицын буквально разогнал по разным концам столицы. Кого-то послал в наружное наблюдение к дому Пашутиной, кого-то – с тем же заданием к антикварному магазину Лембовски. Зину Ермолову, единственную женщину группы, усадил на связь в собственном кабинете, дав ей в сменщики стажера – румяного и суетливого корнета Петю Лапикова. Двоих же ветеранов, поручиков Верещагина и Свиблова, подробно проинструктировав, Андрей отправил следить за самим Локхартом. Хотя, в общем-то, не имел права этого делать, ведь военный атташе обладал дипломатической неприкосновенностью, и если бы обнаружил «хвост», скандал случился бы грандиозный.

Сам же Голицын взялся за разработку таинственного напарника Рейли, с которым тот укатил у него из-под носа на «Руссо-Балте». Почему-то именно эта личность более всего заботила сейчас капитана. Он хорошо изучил привычки и манеру работы британца, потому сразу сделал охотничью стойку на незнакомца. Рейли был не из тех, кто встречается с людьми просто так и еще показывает им свою «лежку». Значит, этот неизвестный – важная птица. «Или он личный связной мистера Сиднея, – рассуждал Андрей, – или уполномоченный из Лондона. А может, и его правая рука?.. Хотя куда же тогда делся прежний помощник, господин Пёрлз?..»

Мысль о Пёрлзе оказалась докучливой. Голицын промучился с нею целый день и в конце концов, чтобы отвязаться, решил проверить. Позаимствовав из архива фотографическую карточку англичанина, капитан отправился по известному ему адресу на Мойке, где мистер Уэсли Пёрлз, представитель торговой компании «Вудринг и сыновья», проживал у солидного домовладельца Доброхотова, снимая уютную двухкомнатную квартирку со всеми удобствами.

Отпустив извозчика у дома номер восемь, Андрей перешел на другую сторону улицы и внимательно оглядел фасад четырехэтажного, добротного каменного особняка – квартирного владения господина Доброхотова. Квартира Пёрлза, как он помнил, находилась на третьем этаже и имела, соответственно, два окна – по числу комнат. А располагалась она практически над парадным.

Голицын присмотрелся к окнам, прикрытым веселыми «цветочными» занавесками, – никакого движения внутри. Освещения тоже нет, хотя на улице и пасмурно. Похоже, жилец отсутствовал. Капитан решительно пересек проезжую часть и вошел в парадное. Навстречу из застекленной клетушки рядом с лестницей вывалился толстенький, вислощекий и вислоусый швейцар в форменном кителе. На животе у кителя не хватало двух пуговиц, и оттого сквозь разошедшиеся полы виднелось линялое исподнее.

– Чего изволите, барин? – строгим и сиплым, будто со сна, голосом поинтересовался швейцар.

Голицын молча продемонстрировал жетон сыскной полиции.

– Ох, ма! – вытаращился толстяк и постарался приосаниться. – Случилось что? Убивство аль грабеж?

– Возможно, – таинственно изрек Андрей и показал швейцару фотокарточку англичанина. – Знаешь такого?

– Ну, как не знать! – оживился тот. – Господин мистер Пёрл завсегда на стаканчик… э-э… на чай двугривенный давали. От щедрот, значит!..

– Давал?

– Ну да. Так ведь седмицу тому съехал он…

– Куда?

– Надысь, в Британию свою подался… – Швейцар почесал проглядывающее из-под кителя брюхо. – Так это… ваш бродь, может, найдете двугривенный? Или там пятиалтынник?

– А ты, братец, нахал! – Андрей даже развеселился. Он прекрасно знал неписаные правила сбора конфиденциальной информации, однако всякий раз изумлялся бесцеремонности «добровольных» помощников, с которой они требовали платы буквально за каждое произнесенное ими слово. – Сначала скажи, куда этот мистер убыл? Ведь врешь, что не знаешь!

– Вот те крест, ваш бродь, не ведаю! Знаю только, что аккурат под вечер, в прошлый четверг, к нему приехали двое молодых щеголей али студентов. Споренько так погрузили перловы манатки в пролетку, его самого, и укатили.

– Погоди-ка, говоришь, приехали двое молодых и увезли?.. А мистер Пёрлз… сопротивлялся?

– Двугривенный бы…

– А, вымогатель чертов, держи! Полтину целую даю. Авансом!..

– Ага. Благодарствуем… Так нет же, британец этот будто сам с ними сел. Хотя физия у него шибко грустная была. Попрощался со мной даже, сказал, мол, покедова, Аристофан Мануилович, даст бог, свидимся еще, а нет – не серчай и не поминай лихом…

– Прямо так и сказал? – нахмурился Голицын.

– Так ить примерно… – Толстяк попробовал на зуб полтинник и спрятал в карман.

– А молодые что?

– Ничего. Помалкивали… Не-е, вру. Когда уже садились в пролетку, тот, что постарше, брякнул второму, мол, на Петроградскую не поедем, сразу за Обводным налево свернем, дескать, есть место и поближе.

– Слушай, Аристофан Мануилович, – Андрея внезапно осенило, – а вот мог бы ты, к примеру, тех двоих опознать?

– По карточке?

– Нет. Живьем.

Швейцар снова почесал брюхо, потом за ухом и хитро прищурился на капитана.

– За полтину?

– За целковый!

– Запросто!

– Ну, тогда поехали…

7

Догадка, пришедшая Голицыну в голову в доме на Мойке, оказалась верной. Аристофан Мануилович уверенно опознал в неудачливых налетчиках, напавших два дня тому на капитана у дома вдовы Пашутиной, тех самых «молодых щеголей», которые и увезли мистера Пёрлза в неизвестном направлении за несколько дней до встречи на Лифляндской.

Заплатив честно отработанный целковый памятливому швейцару, Андрей отправил его восвояси, а сам кровожадно уставился на своих крестников.

– Ну, что, голуби сизокрылые, поворкуем?

– Не понимаю, о чем… – начал было заносчивый Жатецкий, но Голицын грубо его оборвал:

– Не дурите, пане! Где Пёрлз?

– Какой еще… – попытался возмутиться Тухачевский, но, перехватив красноречивый взгляд напарника, стушевался.

– Ага. Значит, снова разговора не получается? – Андрей недобро прищурился. – Конвойный! – крикнул в сторону двери. – Этого, – указал на Жатецкого, – обратно в карцер… – А вот с вами, Михаил Николаевич, – продолжил Голицын, когда строптивый поляк вышел, – побеседуем, как говорится, по душам.

– Я не собираюсь…

– Полноте, господин Тухачевский. К чему упрямиться? Мне ведь показаний швейцара достаточно, чтобы возбудить против вас обоих уголовное дело о похищении иностранного подданного. В курсе, сколько вам за сие полагается?..

Молодой человек, набычившись, молчал. Капитан ждал. Наконец Тухачевский сдался.

– Ладно. Что вы хотите знать?

– Куда вы дели Пёрлза? И уж заодно, кто теперь является правой рукой вашего шефа, мистера Рейли – пардон! – господина Лембовски?

Голицын оперся на спинку стула, закинул ногу на ногу и демонстративно посмотрел на большие, красного дерева часы в углу кабинета. Тухачевский тоже попытался принять независимую позу, но потом сгорбился на своем стуле, облокотившись на колени и понурив голову.

– Господин Артур Пёрлз, то есть Джордж Уотсон, – заговорил он глухим голосом, – действительно был одно время главным помощником, вернее, первым заместителем господина Лембовски в Обществе дружбы Великобритании и России. Но он каким-то образом узнал, что господин Лембовски… использовал довольно крупную сумму, выданную ему господином военно-морским атташе мистером Локхартом, не по назначению…

– То есть – украл?

– Д-да… Он очень хотел прикупить для себя одну ценную вещь… Ну, вот Уотсон и поймал его на горячем, потребовал объяснений, пригрозил доложить о его неблаговидном поступке в Лондон…

– И Рейли испугался…

– Нет! – Тухачевский поднял голову и удивленно посмотрел на Андрея. – Рейли, по-моему, вообще ничего не боится… Нет, он здорово разозлился. Сказал, что чистоплюям не место в разведке…

– Понятно, – удовлетворенно кивнул Голицын. – Куда вы дели тело?

– Да там оно, на Лифляндской, у вдовушки в сарае, на леднике лежит…

Капитан, не удержавшись, выругался, вызвал конвойного и отправил молодого убийцу в камеру, а сам сел составлять предварительный отчет. Напрягало его то обстоятельство, что сейчас у Пашутиной обыск нельзя было устраивать, дабы не вспугнуть остальных «друзей России». С другой стороны, после ареста сразу двух исполнителей Рейли мог насторожиться и постараться замести следы, избавиться от трупа помощника.

«Вот же мерзавец! – внутренне негодовал Голицын. – Ему даже соотечественника прихлопнуть – раз плюнуть. И откуда только такие звери берутся?..» Впрочем, он тут же вспомнил, что Рейли никакой не англичанин, благо получил британское подданство, втеревшись в 1895 году в доверие к агенту Бюро разведки Ее Величества, Чарльзу Фотергиллу. Рейли якобы спас агента от разъяренной пумы, и тот в благодарность, по возвращении в метрополию помог ему получить британский паспорт и превратиться из Зигмунда Розенблюма в Сиднея Рейли.

Чтобы хоть немного успокоиться, Андрей отправил к дому Пашутиной еще одного сотрудника под видом бродяжки, устроившего себе лежку на задах усадьбы, в небольшой рощице, сохранившейся при застройке. Этому агенту Голицын строго-настрого наказал: отмечать всех, кто появится в его поле зрения, независимо от внешнего вида и направления движения.

8

Усилия группы Голицына не пропали втуне. На четвертый день наблюдений от поручика Теплякова, который следил за антикварным магазином Рейли, поступил телефонный звонок. Тепляков сообщил, что рано утром, еще до открытия, к магазину подъехал незнакомый человек на автомобиле «Руссо-Балт». Он вошел внутрь после того как постучал каким-то особым стуком. Кто открыл гостю дверь, поручик не увидел. Автомобиль чуть погодя уехал. А гость пропадал в магазине весь день и покинул его лишь после закрытия. За незнакомцем вновь прибыл «Руссо-Балт». Гость вышел из магазина с объемистым портфелем, которого утром у него не было. Автомобиль уехал. Тепляков не имел никакой технической возможности последовать за ним, поэтому ограничился телефонным звонком. Но он тщательно записал приметы и машины, и водителя.

Голицын тут же отправился к своему непосредственному начальнику.

– Господин подполковник, – с порога начал Андрей, – требуется ваше незамедлительное участие!

– Что случилось? – поморщился Вяземский, оторвавшись от папки с бумагами. Он, конечно, был в курсе происшествия с капитаном, однако предпочитал не вмешиваться без необходимости в ход следственных мероприятий, организованных его офицерами. – Еще одно покушение?

– Слава богу, пока нет. Но нужно содействие полиции.

– Поподробнее, пожалуйста.

– Моя группа проводит разработку известной вам организации – «Общества дружбы Великобритании и России», и в ходе оперативных мероприятий теперь срочно требуется найти и отследить передвижение одного автомобиля, а также установить имя его владельца.

Голицын выжидающе замолчал. Вяземский тоже не торопился с ответом, постукивая карандашом по разложенным на столе бумагам.

– Андрей, ты уверен, что надо привлекать полицию?

– Да, Борис Леонидович. Найдем машину и владельца – узнаем, кто у Рейли правая рука. Тогда картина станет исчерпывающей, и можно будет без опаски провести арест всех этих «друзей». – Голицын помолчал и добавил: – Автомобилей модели «Руссо-Балт» К12/20 в столице не так уж много, но чтобы отследить их всех, у нас просто не хватит кадров, даже если задействовать внештатных агентов… А полиции можно сказать полуправду, дескать, ищем авто, на котором похитили человека. СОВА занимается его розысками – стандартное дело.

– Хорошо. Я свяжусь с Даниилом Васильевичем[28]. Надеюсь, мне он не откажет, по старой дружбе.

Голицын, окрыленный, помчался к себе и принялся названивать в московское отделение СОВА, дабы справиться, нет ли новостей от группы, разрабатывавшей в Белокаменной другого резидента МИ6, некую Элис Веллингтон. Не дай бог, их подопечная по каким-либо причинам вдруг объявится в столице. С Веллингтон у Андрея были связаны не самые приятные воспоминания, когда один из ее агентов едва не взорвал Большой театр вместе со многими важными лицами города. Голицын предпочел бы не видеть больше эту женщину, тем более, когда операция по нейтрализации агентурной сети Соединенного Королевства в Санкт-Петербурге шла полным ходом.

Едва он закончил телефонный разговор с Москвой, позвонил адъютант Вяземского.

– Борис Леонидович велели передать, что разрешение на сотрудничество с полицией получено.

«Отлично! – с облегчением вздохнул про себя Андрей. – Теперь – дело за малым…»

9

К вечеру того же дня Голицын уже знал, что темно-синий «Руссо-Балт» К12/20 официально принадлежит военно-морскому атташе Великобритании, господину Локхарту. Однако передан во временное использование некоему Феликсу Каннингему, тоже британскому подданному, представителю одной из крупнейших судостроительных компаний Королевства – «Ferguson Shipbuilders» в Глазго.

– Так вот ты кто, голубчик! – пробормотал довольный Андрей, делая пометку в своей записной книжке. – Интересно, а ты в курсе, что стало с твоим предшественником?..

Определить местонахождение Каннингема не составило труда, потому что все иностранцы обязаны были регистрироваться в полиции и сообщать адрес проживания, а также испрашивать разрешения на непредусмотренные предварительным протоколом перемещения по территории России.

Однако когда по указанному адресу явились для проверки два полицейских агента под видом работников санитарно-эпидемиологической службы, хозяйка небольшой частной гостиницы с презрением сообщила, что ее жилец уже неделю как не ночует дома.

– Наверняка связался с какой-нибудь вертихвосткой! – бросила она агентам, кокетливо поправляя кружевной чепец. – Господин Каннингем – мужчина видный, богатый, а наши-то лахудры на таких сразу стойку делают. Третьего дня вот тоже, объявилась одна, рыжая. Не иначе – полячка, а может, финских кровей…

– Почему вы так решили, Софья Степановна? – осторожно уточнил один из агентов.

– Так по-нашему она говорила хоть и бойко, но коряво. Ясно, что не русская. А туда же!..

– А вы, случайно, не знаете, как ее зовут?

– А вам это зачем? – Женщина подозрительно уставилась на обоих.

– Так ведь… иностранка же. А у нас – сигнал: опасность инфлюэнцы, аккурат из-за границы зараза пришла.

– О, господи!.. Нешто стерва меня заразила?!

– Ну, пока у нас только предположение… – поспешил заверить ее второй агент, укоризненно зыркнув на коллегу. – Вы уж, уважаемая Софья Степановна, коли кто из этих иностранцев объявится, телефонируйте нам в департамент, будьте любезны.

– Да уж, всенепременно сообщу! Можете не сомневаться! – твердо пообещала та.

10

Наконец настал день, которого Голицын ждал и опасался. Сегодня должно было состояться то самое заседание «друзей» в доме вдовы Пашутиной, и Андрей с утра беспокоился, хотя больше не за себя, а за вдовушку. «А ну как струхнет? Все-таки женщина…» – вертелось в голове капитана.

Основные силы группы Голицын еще с ночи распределил вокруг дома на Лифляндской. Пришлось снова обратиться за содействием к полиции, прикрыв операцию по захвату заявлениями об освобождении похищенного террористами англичанина из военно-морского представительства. Полицейские составили внешнее кольцо оцепления и должны были выдвинуться на исходные позиции только после сигнала Андрея.

Время близилось к полудню, а от вдовы по-прежнему не поступило никакого сообщения.

– Может, она убоялась? – в который раз спрашивал Тепляков у своего молчаливого напарника. Они сидели в том самом закутке, напротив дома Пашутиной, где Голицын схватился с боевиками Рейли, и усердно изображали из себя двух бродяжек, решивших потрапезничать и отдохнуть в тишине перед дальней дорогой. – Мы тут уже три часа сидим, скоро всем глаза намозолим. Поди, уже срисовали нас вражины?..

– Типун тебе! – озлился наконец напарник, прапорщик Белов. – Ложись давай, кемарить будем!..

Но едва они устроились на маленьком пригорке, совсем укрывшись в высоком разнотравье, как в доме на втором этаже приоткрылось окно и высунувшаяся из-за занавески рука с платком изобразила оговоренный условный знак – нарисовала в воздухе косой крест.

– Гляди! – подскочил Белов. – Не подкачала наша вдовушка!

– Вот и ладно. – Тепляков подобрался, от былой неуверенности не осталось и следа. – Беги на угол вон того дома, семафорь остальным!

Пока Белов отсутствовал, поручик открыл счет прибывавшим гостям. Сначала подъехали две – одна за другой – пролетки. Компании, сидевшие в них, всем своим видом демонстрировали праздность настроения, шумели, шутили и в таком задоре скрылись в гостеприимно распахнувшихся дверях пашутинского дома.

«Семь», – отметил в блокноте Тепляков. Чуть погодя примчался «Руссо-Балт» и высадил у крыльца еще троих.

Когда вернулся Белов, у поручика на страничке значилось: «8 м., 4 ж.».

– Слетаются, стервятники! – хищно потер ладони прапорщик.

Вдвоем они за полчаса сочли еще два десятка гостей.

– Вот это да! – изумлялся Белов. – Неужели сегодня сразу всех возьмем?!

– Сплюнь, – посоветовал Тепляков. – Вряд ли такое случится. Они же не совсем дураки?

– А чего? Они же не ведают, что их обложили.

– Откуда ты знаешь?

– Андрей Николаевич вчера на совещании сказал, мол, всё правильно делаем, комар носа не подточит! – Белов гордо задрал подбородок.

– Ладно, там видно будет… – скептически хмыкнул Тепляков. – Вон, смотри, еще подъехали.

Однако на сей раз прибывшие – четверо крепких молодых людей в одинаковых, серых в полоску пиджачных костюмах – не стали заходить в дом, а двинулись в разные стороны, создавая условный периметр. Один исчез за углом особняка, второй направился к длинному бараку, в конце которого укрылись в засаде полицейские. Третий фланирующей походкой пошел в том направлении, откуда все трое только что приехали. А вот четвертый потопал прямиком к двум «бродяжкам», нахально расположившимся на травке со своей нехитрой снедью.

– Вот черт! – процедил сквозь зубы Белов, краем глаза следя за новым противником. – Что будем делать?

– Его пока трогать нельзя, – спокойно, не разжимая губ, проговорил Тепляков. – Если погонит, идем к реке…

– Эй, убогие! – небрежно, но с угрозой в голосе начал молодец. – А ну, валите-ка отсюда подобру-поздорову!

– С чего бы? – задиристо посмотрел на него Белов и смачно хрустнул огурцом. – Наше место, где хотим, там и сидим!

– Я тебе сейчас похочу! – В руке молодца появился револьвер. – А ну, брысь, подзаборники!

– Ладно, ладно, – примирительно поднял руки Тепляков, – не серчай, барин, уже уходим! Не надо в нас пистолем тыкать…

«Бродяжки» споро сгребли свои нехитрые пожитки и поковыляли в сторону недалекой речушки. Молодец проводил их долгим, оценивающим взглядом, спрятал оружие и сел за стол боком, чтобы держать в поле зрения и кусты, и крыльцо дома Пашутина.

Оперативники же, едва заросли скрыли их от глаз противника, быстро присели и устроили совещание.

– Снимем мазуриков! – азартно предложил Белов. – Как на учениях. А, господин поручик?

– Это внешняя охрана сборища. Когда начнется операция, они шум подымут, – возразил Тепляков. – Надо сообщить господину капитану.

Со стороны речки раздался шорох, и перед схватившимися за оружие офицерами возникла взлохмаченная голова корнета Лапикова.

– Чтоб тебя, Петя! – шепотом ругнулся Тепляков, пряча револьвер. – Предупреждать надо! Ведь договорились же об условных сигналах…

– Извините, господин поручик, – заморгал корнет, – я с поручением от господина капитана. Велено сверить часы – ровно в четыре начинаем!

– А с охранением что делать, Андрей Николаевич не сказал?

– Сказал: вяжите по возможности, нам лишней крови не нужно.

Тепляков и Лапиков достали брегеты.

– Ровно без четверти три пополудни, – почему-то торжественным тоном произнес корнет. – Я пошел!

11

– Пора! – выдохнул Голицын, защелкивая крышку часов. – Трогай! – махнул двум стоявшим рядом пролеткам с замершими в них «совятами», сотрудниками отдела задержания Службы охраны.

Три пролетки лихо вырулили на улицу со складского двора, где хоронились до поры от любопытных глаз, и понеслись по Лифляндской к дому номер двенадцать. Из своего экипажа Андрей увидел впереди, как один из охранявших дом боевиков присел от неожиданности, метнулся к крыльцу, но тут же рухнул в пыль, раскинув руки. Второй с другого конца улицы бросился навстречу пролеткам, в руке его блеснул металл. Однако воспользоваться оружием молодчик тоже не успел. На него из кустов буквально прыгнула фигура в лохмотьях. Голицын не разглядел, кто это был, но почему-то уверился, что прыгнул Белов. Парень имел прекрасную физическую форму, да к тому же усиленно занимался греко-римской борьбой.

Противники, схватившись, покатились по улице. Выстрела так и не последовало. Зато когда основная группа уже высаживалась перед домом Пашутина, откуда-то издалека прилетело эхо револьверных выстрелов.

– Похоже, из-за дома? – повернулся к Голицыну Верещагин.

– Проверь, – кивнул Андрей и скомандовал: – Двое – на задний двор, двое – здесь, следить за окнами! Остальные – за мной!

Он толкнул входную дверь, и она открылась. «Молодец, не подвел ветеран-балканец!» – кивнул самому себе Голицын. Группа быстро втянулась в полутемную прихожую и профессионально рассредоточилась по помещению. Он махнул рукой с зажатым в ней «Смит-Вессоном» в сторону лестницы. Свиблов, возглавивший половину группы, направился в глубь первого этажа, а остальные во главе с Андреем осторожно двинулись наверх. Именно там, в большой гостиной и проходило дьявольское сборище «друзей России».

Видимо, они всё же не ожидали, что их накроют. Когда оперативники СОВА ворвались в помещение и навели на присутствующих пистолеты, никто из «друзей» не попытался сопротивляться. Растерянные лица, трясущиеся руки, поднятые вверх без всякой команды.

«Как-то даже обидно, – мелькнуло в голове у Голицына. Он разглядывал собравшихся с плохо скрываемым презрением. – И эти люди собирались вершить судьбу России?! Да полноте, это же сборище обгадившихся клерков и несостоявшихся политиков!.. Разве что сам господин Рейли?..»

Андрей медленно обошел огромный длинный стол, за которым сидели члены «общества дружбы», и приблизился к сухопарому человеку с жестким, желчным лицом, единственному, кто не поднял рук и продолжал сидеть в неизменной позе – позе хозяина и властелина.

– Добрый вечер, господин Лембовски. Какая неожиданная встреча! Каким же ветром вас сюда занесло?

– Меня пригласили… знакомые.

– Удивительно! А мне показалось, что это вы пригласили всех здесь присутствующих на некое… совещание. Или заседание?.. – Андрей обвел сидящих за столом тяжелым взглядом. – Впрочем, времени у нас теперь достаточно. Так что выясним всё по порядку и не торопясь. Итак, господа, начнем, пожалуй. Я – капитан Голицын, начальник оперативного отдела Службы охраны высшей администрации Канцелярии Его Императорского Величества. Вы же все – шпионы, предатели и государственные преступники. А теперь – каждый представляется: по порядку, быстро, четко и правдиво!..

Однако процедура опознания и ареста затянулась. Прошло не менее трех часов, прежде чем Голицын наконец объявил:

– Прошу на выход, господа. Мы доставим вас всех к новому местожительству. Идем спокойно, без паники, слушаем приказы офицеров. И без глупостей!..

Когда в гостиной остались лишь Рейли и еще двое «друзей», Андрей подошел к одному из них, помоложе, и пристально посмотрел в глаза.

– Феликс Каннингем, если не ошибаюсь?

– Ошибаетес. – Незнакомец гордо выпрямился на стуле. – Я ест Тиму Каминен, житель Гельсингфорс, Великое княжество Финляндское!

– В самом деле? – перешел Голицын на финский. – А откуда же вы родом, любезнейший?

Каннингем оторопело несколько секунд таращился на него, потом побагровел и сжал кулаки.

– Э, мистер финн, да у вас нервы ни к черту! – Андрей сочувственно покачал головой и обернулся назад, чтобы отдать приказ стоявшим поодаль оперативникам, как вдруг ощутил за спиной некое движение. Отреагировать он не успел. Каннингем сжал его за шею мощным удушающим захватом и приставил к горлу остро отточенный карандаш.

– Назад! – хрипло каркнул он. – Шевельнетес, и я убью вашего командира!

– Не стрелять! – просипел Голицын, пытаясь не слишком напрягать шею.

Каннингем, ловко лавируя между стульев, попятился к дальнему выходу из гостиной, толкнул дверь спиной, и они с Андреем очутились в тесном коридорчике, ведущем в подсобные помещения и комнаты прислуги. Здесь британец внезапно ударил Голицына сначала под колени, заставив осесть на пол, а затем крепко приложил кулаком по затылку, отчего у капитана в глазах погас свет, и он рухнул вперед лицом вниз.

Очнулся Андрей от того, что его поливали холодной водой. В голове гудел набат, перед глазами всё плыло, но Голицын всё же выговорил:

– Где он?..

В поле зрения проявилось знакомое лицо.

– Чуть было не ушел, – послышался голос Верещагина. – Поручик Тепляков перехватил.

– Хорошо… – Андрей снова прикрыл глаза. – Посадите его в одиночку, я сам… допрошу…

– Не получится, господин капитан… Феликс Каннингем убит.

– Как?!

– Теплякову ничего не оставалось. Он выстрелил британцу в ногу, и тот сорвался с берега в Ефросинку…

– Немедленно выловите тело! – Андрей попытался встать, но сильное головокружение кинуло его обратно.

– Конечно, мы постараемся, но… Там сильное течение по-над берегом и омуты…

Дальнейших слов Голицын не услышал и провалился в беспамятство.

Канун Рождества, 1913 год

1

Император стоял возле высокого окна своего рабочего кабинета в Александровском дворце и задумчиво смотрел на заснеженный парк, окружавший резиденцию, словно безмолвный страж.

«Вот и закончился последний, предъюбилейный год, – размышлял Николай Александрович, переводя взгляд на морозные узоры по краям оконной рамы. – Неплохо закончился, надобно отметить! Идея создания специальной Службы охраны высшей администрации неожиданно принесла весомые плоды. Мне-то поначалу казалось, что дело исключительно в безопасности сановников, ан вот оно как обернулось! Целую агентурную сеть раскрыли! И чью? Британскую!..»

За спиной императора раздался тихий стук, Николай обернулся и увидел в дверях адъютанта, генерала Иванова.

– Ваше величество, прибыл премьер-министр.

– Очень хорошо. Пусть войдет.

Николай Александрович шагнул было к письменному столу, но передумал и вернулся к окну. Спустя минуту в кабинет стремительно вошел Столыпин. Остановившись на секунду, он оценил обстановку и, обойдя стол, приблизился к императору слева, таким образом попав в его поле зрения.

– Доброе утро, ваше величество.

– Оно действительно доброе, Петр Аркадьевич! – приветливо улыбнулся государь, и они крепко пожали друг другу руки. – Вчера вечером, после ужина, я получил большое удовлетворение, указав на дверь господину военно-морскому атташе Британской империи. А сегодня подписал вердикт об объявлении господина Локхарта персоной нон-грата.

– Это замечательно, ваше величество, – улыбнулся уголками губ Столыпин, – но что нам делать с его помощником, господином Рейли?

– Как я понимаю, господин Рейли обвиняется в деятельности, нанесшей серьезный вред нашему государству, – посуровел император, – а следовательно, подпадает под юрисдикцию наших российских законов как государственный преступник и должен понести соответствующее наказание!

– Всецело согласен, ваше величество, но, по моему разумению, будет более значимым, если мы проведем над Рейли и его соратниками публичный судебный процесс, а затем передадим всех в руки их хозяев из туманного Альбиона. Думаю, такой поворот дела надолго отобьет охоту господам из МИ6 строить козни против России.

– Пожалуй, вы правы, Петр Аркадьевич… Однако вернемся к нашим героям. Считаю, необходимо отметить наградами всех непосредственных участников проведенной успешной операции. Напомните-ка их имена.

Столыпин с готовностью раскрыл принесенную с собой папку в кожаном переплете.

– Непосредственными и главными исполнителями проведенной операции по ликвидации агентурной сети британской разведывательной службы, известной как МИ6, явились офицеры Службы охраны высшей администрации, как то: подполковник Вяземский Борис Леонидович, начальник пятого управления внутренней безопасности, капитан Голицын Андрей Николаевич, начальник оперативной группы пятого управления, также члены оперативной группы в количестве двенадцати человек. Список прилагается. Особо считаю должным отметить роль в операции гвардии капитана Давыдова Дениса Николаевича, старшего офицера связи контрразведывательного отдела второго оперативного управления Осведомительного агентства Канцелярии Вашего Величества. Капитан Давыдов принял личное участие в разработке и поимке двойного агента, некой госпожи Веллингтон и ее помощников, что привело к полной дезорганизации разведывательной сети Британской империи и Северо-Американских Соединенных Штатов в Малороссии и ее столице.

– Прекрасный итог отлично сделанной работы, Петр Аркадьевич! – кивнул император. – Готовьте указ о награждении. А каковы настроения в Думе?

– Михаил Владимирович уведомил меня, что ратификация Договора об экономическом и культурном сотрудничестве с Германской империей прошла на последнем заседании уходящего года и, по всей видимости, не встретила явного сопротивления, как и ранее ратифицированный пакт о ненападении с Австро-Венгерской монархией сроком на сорок девять лет.

– Что ж, поздравляю, Петр Аркадьевич! Однако расслабляться никак нельзя. Первая кампания, так сказать, выиграна, но впереди еще не одна серьезнейшая битва…

– Вы имеете в виду вступление в силу закона о запрещении масонства?

– Не только его!.. – Государь пристально посмотрел на премьера. – Закон что – бумага. А вот добиться его реального выполнения нам с вами будет ох как нелегко. Это не британских агентов вылавливать! Тут ведь по живому резать придется…

– Когда организм болен, его лечат, ваше величество. Иногда приходится и оперировать, – пожал плечами Столыпин.

– А вы готовы встать к операционному столу?

– Готов. Давно готов…

– Ну, бог вам в помощь. Только… назначьте операцию после февральских торжеств.

– Именно так мы и поступим, ваше величество!..

2

Капитан Денис Давыдов сидел за своим рабочим столом в неприметном здании на Мойке, арендованном Канцелярией Его Императорского Величества у владельца, купца первой гильдии Рукавишникова на ближайшие десять лет. Никакой вывески, понятно, на доме не имелось, ведь Осведомительное агентство – организация тайная, шумихи не терпящая и ажиотажей не создающая. В этот предрождественский день Денису страсть как не хотелось заниматься делами, но начальник контрразведывательного отдела подполковник Максимов, человек предельно пунктуальный и дисциплинированный, потребовал закончить отчет о киевских событиях, коим Давыдов был свидетелем и участником, до Рождества. На слабые возражения Дениса о только что пережитом потрясении – смертельной схватке с агентами британской разведки, требовавшем заслуженного отдыха и поправки здоровья (лучше на водах, ну хотя бы в Липецке!), последовал неумолимый приказ: сдать отчет, а потом – хоть на все четыре стороны.

Давыдов с тоской глянул в окно, вздохнул и заправил в печатную машинку очередной лист. Хорошо хоть пером писать не приходится – начальство вовремя обеспокоилось и закупило для агентства целую партию «ремингтонов», оснащенных под заказ отечественной клавиатурой. Денису поначалу показалось, что эту премудрость он никогда не освоит, но уже спустя месяц лихо отстукивал на чудо-технике свой первый отчет о кавказской командировке. Позже так вошел во вкус, что частенько забывал чистить писчие перья и заправлять чернильницу, хотя никто не отменял составление мелких, текущих бумаг от руки.

Но едва Давыдов настучал первую фразу отчета, в комнату буквально влетел его коллега из информационно-аналитического управления, штабс-капитан Пивоваров. На радостно-возбужденном лице его лихорадочно блестели большие синие глаза, обрамленные, как у девушки, длинными пушистыми ресницами. В правой руке Пивоваров сжимал, словно рождественский букет, пучок телетайпных лент.

– Началось, Денис! – возгласил он, потрясая ими.

– Что именно, Петя? – уныло приподнял бровь Давыдов.

– Паника на Лондонской товарной бирже! Акции металлургических и сталелитейных компаний на минувшей неделе подешевели втрое!.. Британский премьер-министр сэр Герберт Асквит заявил, что правительство рассматривает вопрос об отставке ряда министров, в том числе министра промышленности и министра обороны.

– Что-то быстро они всполошились…

– Это еще не всё! – Пивоваров перевел дыхание. – Франция объявила сегодня технический дефолт из-за приостановки выполнения большинства военных заказов.

– Надо же! – К Денису постепенно возвращалось хорошее настроение. – Какой, однако, муравейник мы разворошили!

– А что мы такого сделали?

– Не ты, Петя, а мы, контрразведка. Всего лишь раскрыли агентурную сеть наших официальных союзников.

– Ну да?! Это же скандал?

– А то! Будто сам не видишь!.. – Давыдов развеселился. – Слушай, не в службу, а в дружбу. Когда составишь аналитическую записку, сделай мне копию?

Пивоваров подозрительно уставился на него.

– И зачем тебе?

– Лично. На память. А с Максимовым я улажу, не волнуйся.

3

К Рождеству Григорий Ефимович готовился основательно. В его квартире на Гороховой улице, в доме номер четырнадцать, с утра до вечера сновали какие-то люди с корзинами и баулами, пахло жареной рыбой, чесноком, уксусом и почему-то апельсинами. Тяжелые корзины, прикрытые холстинами и позвякивавшие, когда их передвигали, толпились во всех углах и в коридоре. Сам Распутин в малиновой рубахе, синих шелковых портах, подпоясанный витым красным кушаком с кистями, благообразный и причесанный сидел в самой большой и светлой комнате на плюшевом диване, опираясь на расшитые подушки, и принимал ходоков и просителей. Две смазливые девицы в сарафанах и кокошниках то и дело подносили «старцу» большую чашку чаю и тарелочку с постными бубликами.

Когда настенные часы в комнате прокуковали полдень, вошел личный секретарь Распутина, купец Арон Симанович, и предложил:

– А что, Григорий Ефимович, не сполдничать ли нам?

«Старец» живо встрепенулся, отшвырнул чашку с остатками чая, соскочил суетливо с дивана, оттолкнув последнего просителя – дохлого мужичонку в штопаном армяке и облезлой заячьей шапке, которую он непрерывно комкал в узловатых крестьянских руках.

– Нешто мы не православные?! – утробным голосом взвыл Распутин. – Нешто сполдничать не могём?.. А ну, брысь отседова, недородец! – Он чувствительно пхнул под ребра нерасторопного просителя.

– Не угодно ли, свет наш Григорий Ефимович, откушать кашки гречиховой с медом? – прощебетала одна из девиц.

Распутин плотоядно оглядел ее с головы до пят.

– Годится, коли с ложечки меня покормишь да как мамка уговаривать станешь.

Симанович громко фыркнул, не сдержавшись. «Старец» и ухом не повел, подхватил обеих девиц за задницы и повлек к дверям столовой. Но едва все расселись вокруг обильно уставленного тарелками и судками стола, как в комнату ввалились заснеженные жандармы во главе с офицером.

– Господин Распутин? – полувопросительно-полуутвердительно произнес офицер и, не дожидаясь, подтверждения, добавил: – Вам надлежит проследовать с нами.

– Позвольте! По какому праву?! – вскочил было опомнившийся Симанович, но тяжелая жандармская длань пригвоздила его обратно к стулу.

«Старец» недобро зыркнул из-под густых смоляных бровей на непрошеных гостей. Оскалился.

– Нешто не християне вы, люди государевы? Милости просим к нашему столу. Отведайте, что бог послал…

– Господин Распутин, извольте встать и одеться, – железным голосом повторил офицер. – Две минуты на сборы!

Улыбку с лица «старца» будто ветром сдуло. Он смахнул с колен девицу и поднялся во весь свой немалый рост.

– Чего привязались, изверги? Али я натворил чего? Так бог свидетель…

– Бог тут ни при чем! – раздраженно оборвал его офицер. – Пошли.

– Арон, – повернулся Распутин к секретарю, – телефонируй Маме, што раб божий Григорий не приедет сегодня маленькому колыбельную петь. Забрали его супостаты, псы государевы, ни за што ни про што!..

Жандармы, ни слова не говоря, вывели «старца» из дому и усадили в закрытый экипаж. Внутри оказался только один человек – молодой, одетый в штатское. Но наметанным глазом Распутин сразу опознал в нем кадрового военного и лишь гадал про себя, кто же он такой? Из какого ведомства? Не «охранка» – точно! Но и не разведка…

Словно прочитав его мысли, молодой человек представился:

– Капитан Голицын. Служба охраны высшей администрации Российской империи.

– Тю, капитан? – осклабился враз повеселевший Распутин. – А хочешь стать полковником?

Андрей посмотрел на него так, будто разглядывал таракана. И взглядом этим мог преспокойно убить. Распутина невольно передернуло – ведь многие считали, что это взгляд «святого старца» невозможно вынести, и вот надо же – теперь сам нарвался! И Григорий Ефимович, против обыкновения, почти искренне перекрестился.

– Ну и глаза у тебя, капитан! Страсть какая… Да нешто я противу Папани мово, Государя, сотворил?!

– Ты, гаденыш, уже много чего сотворил! – тихо и зло заговорил Голицын, глядя в пространство. – А теперь молчи и запоминай. С сего дня вход тебе во дворец Царскосельский заказан. Явишься – шомполами бит будешь. Телефонировать или записки писать государыне Александре Федоровне не советую, не получится. А настырничать станешь – лично прибью. У меня на то полномочия имеются. Это первое. Второе: если хочешь еще в столицах пожить, покутить да простакам мозги покрутить, придется поработать. А именно – на нас, Службу охраны. После каждой встречи с любым чиновным лицом будешь писать подробный отчет и сдавать мне лично. Наврешь или профилонишь хоть однажды, отправишься прямиком в родную Сибирь. На вечное поселение. Всё понятно?

Распутин шумно сглотнул, поскреб ручищей бороду.

– Не много ль на себя берешь, мил человек? Как бы пупок не развязался…

Он не договорил. Андрей резко и коротко ударил «старца» в кадык ребром ладони. Распутин выпучил глаза и захрипел, потом попытался было выскочить из экипажа, но, получив второй жесткий удар – костяшками согнутых пальцев точно над ухом, «поплыл». Грузно откинулся на сиденье, взгляд затуманился. Распутин хватал воздух широко раскрытым ртом и смотрел теперь на Голицына с неподдельным испугом.

– Ты всё запомнил, урод? – по-прежнему тихо и ровно спросил Андрей, разминая кисть правой руки.

«Старец» истово закивал и принялся креститься и бормотать что-то бессвязное.

– Тогда пошел вон!..

Распутин едва ли не кубарем вывалился из экипажа и, оскальзываясь, побежал вдоль укрытой сумерками улицы, к парадному своего дома.

Андрей спрыгнул с подножки на утоптанный снег и подошел к жандармам, стоявшим поодаль. Офицер улыбнулся ему, протянул раскрытую коробку папирос.

– Молодцы, ребята, – ухмыльнулся в ответ Голицын. Прикурил. – Разыграли как по нотам! Особенно ты, Верещагин. – Он дружески хлопнул «жандармского офицера» по плечу.

– Думаете, поверил, господин капитан?

– Конечно. Ведь я же ему сказал правду. А это то, что у меня получается лучше всего.

4

В угловом кабинете бастрыгинского дома на Шестой линии Васильевского острова было темно. Голицын и Вяземский стояли у окна.

– Плохо мы российскую историю учили, – сказал подполковник. – Вот я задумался вчера о столетних юбилеях – так в Брокгауза с Ефроном лазил. Что у нас в 1612 году было, а?

– Плохо было, – ответил Андрей. – Поляки в Москве сидели. В Кремле заперлись.

– Вот как раз в этом году их из Москвы и выставили. Ополчение их истребило, князь Пожарский да Козьма Минин Сухорукой… И Россия, как птица феникс, для новой жизни ожила. В тринадцатом году венчали на царство Михаила Федоровича Романова…

Голицын удивился: это были прописные истины из гимназического учебника.

– А что в 1712 году было? Не мучайся, сам скажу. Царь Петр столицу из Москвы в Санкт-Петербург перенес. И, опять же, с новой столицей новая жизнь началась. Про 1812-й ты и сам помнишь. А потом, в 1813-м, уже мы с победой по всей Европе прошли. Столетний цикл, Андрей. И как ему сменяться – перед роковым годом страсти и беды, перевалили роковой год – словно ожили.

– Думаешь, мы свой 1912 год пережили, и теперь все дела сразу на поправку пойдут?

Вяземский усмехнулся.

– Пока пойдут – будет нам много мороки. Я был на заседании Комитета для устройства празднования трехсотлетия царствующего Дома Романовых – такого наслушался! Ждет нас великая суета. В столицу тысячи гостей со всей страны съедутся, да иностранцы валом повалят, и тут всякому жулью будет раздолье. Тем более что ожидается великая амнистия, и их полку прибудет. Но на жулье у нас полиция есть. И по случаю юбилея всюду будут появляться наши подопечные – одно открытие новой церкви у Александро-Невской лавры чего стоит. Весь свет, весь двор, вся царская фамилия, все министры…

– Да, нелегкий будет февраль, – согласился Андрей. – Гляди, гляди!

Темное небо в окошке озарилось целой радугой. Это фейерверкеры, готовясь к февральским торжествам, устроили очередную репетицию.

– Надо же, на Крестовском палят, а будто рядом… – Вяземский улыбнулся. – Я ж говорил тебе, отсюда будет отлично видно! Эх, у всех добрых людей праздник, а у нас?

– Вот такие у нас теперь праздники, Борис Леонидович…

– С чем нас и поздравляю, Андрей Николаевич…

Они посмотрели друг на друга и разом рассмеялись.

2013

Роман Злотников. Всё хорошо – что хорошо кончается