Поэтому Александр Платонович внутренне поблагодарил учителя философии Журихина, когда тот на одном из заседаний после реплики Полупанова по поводу тарелочки с лимоном серьезным тоном добавил: «Да, Михеич, и баранки с пряниками в следующий раз не забудьте!» Все рассмеялись, и Полупанов с тех пор про тарелочку ничего не говорил. Однако делал всё, чтобы в момент разноса чая показать свое недовольство.
Вот и сейчас, хотя Михеич не забыл налить ему чай без лимона, Полупанов брезгливо оглядел стакан (не прячется ли где-нибудь хитрый цитрусовый?) и начал медленно мешать в стакане ложечкой. При этом всем изгибом своей фигуры, всей своей позой историк выказывал что-то вроде: «Да, у меня чай без лимона, но я всё равно оскорблен, потому что нет никакой гарантии, что в следующий раз я получу то, что желаю… А говорить на эту тему мне мешает недовольство начальства и ирония общественного мнения!»
И Александру Платоновичу вдруг показалось, что Полупанов – символ, воплощение русского народа. Народа, который будет недоволен, даже если у него в стакане чай, которого ему хочется. Наличие в стакане нужного чая даже огорчит его сильнее, чем подвернувшийся лимон! Потому что тогда не будет повода обижаться и высказывать мысли о блюдечках и тарелочках. А когда нет повода обижаться, это обиднее всего! Но в том-то и состояла серьезность миссии Александра Платоновича, что служить идее порядка судьба предначертала ему в стране, населенной такими вот Полупановыми.
Первая часть Педагогического совета обычно посвящалась решению нудных текущих вопросов, и Александр Платонович вел ее машинально, как бы в полусне, полностью погрузившись в сладкую гармонию ситуации и ощущая ее каждой клеточкой тела. Вернее, он уже и тела своего не ощущал отдельно от темно-синего выходного мундира и даже от высокого кожаного кресла с подлокотниками в виде львов, которое между собой учителя иронично называли троном. И сам Муравьев, и его мундир, и кресло сливались в некое общее понятие «директор Первой гимназии».
Пока учителя обменивались с классными наставниками сведениями о неуспевающих и обсуждали меры, которые надлежало к ним брать, мысли в голове Александра Платоновича текли своим чередом. Он думал о предназначении первой части педагогического совета, на которой важные вопросы не решаются. Да, обсудить лентяев можно и на совещании. Да, зачитываемые сейчас сообщения можно повесить в печатном виде в учительской комнате, впрочем, это и будет сделано.
Но, чтобы решать вопросы серьезные, основополагающие, нужно быть к этому готовыми. Спортсмен перед состязанием разминает мышцы тренировкой. Охотник, прежде чем выстрелить в вальдшнепа, целится в макушки деревьев, готовя глаз к ювелирной работе. Наконец, и в храм человек не сразу заходит, покупая в притворе свечи и готовя душу к молитве. Вот и первая часть совета нужна, чтобы из суетного мира обыденности перейти к высоким вопросам педагогики.
Так размышлял Александр Платонович, вполуха слушая беседу учителей. Оживился он всего один раз, когда речь зашла об отпетых хулиганах, которые имелись в Первой гимназии, как и в любой другой. Хулиганами были Боборыкин, Шольц, Талызин и Неучев. Они курили после уроков, слушали ужасную музыку и заводили ее на вечеринках, дурно влияя на остальных гимназистов. Они могли заговорить с педагогом в вызывающем тоне, лихо носились на мотоциклах и однажды на спор перевернули кадку с пальмой, стоявшую у гардероба.
Но, странное дело, Муравьев вовсе не разделял праведного гнева педагогов и инспектора старших классов Цветаева. Конечно, поступки «четырех мушкетеров» были возмутительны, но они странным образом вписывались в гармонию ситуаций, называемых учебой и воспитанием.
Гимназия без хулиганов была бы каким-то неестественным (а значит, и негармоничным) явлением вроде вишни без косточек или застолья без перебравшего гостя. За то, что мальчики взяли на себя тяжкую, но необходимую миссию представлять ходячие примеры бессилия педагогической науки, Александр Платонович даже в какой-то мере был им благодарен.
На минувшей неделе вся четверка опоздала на урок риторики. Когда же инспектор Цветаев задержал их в коридоре после звонка, Боборыкин нагрубил ему. Кроме того, буквально вчера Боборыкин, Шольц и Неучев подожгли в гимназическом саду магний, украденный из химической лаборатории. При этом присутствовали воспитанники приготовительных классов, на которых подобное геройство влияло, безусловно, в отрицательном смысле.
– А Талызина в это время с ними не было? – поинтересовался Александр Платонович.
– Талызин переписывал контрольную работу! – пояснил учитель истории Полупанов и выразительно посмотрел на свой стакан с чаем, намекая, что есть темы для обсуждения и поважнее какого-то там Талызина.
Александру Платоновичу это не понравилось.
– А что, неужели у Боборыкина с контрольной работой всё нормально? – поинтересовался он.
– У Боборыкина тоже «неуд», но переписывать он не пришел…
– А как же получилось, что Боборыкин ушел в этот день домой, хотя должен был переписывать работу по истории? – Муравьев повернулся к инспектору Цветаеву.
– Так мне вообще не были поданы списки тех, кто должен переписывать эту работу! – Цветаев развел руками.
Полупанов, в сторону которого Цветаев старательно не смотрел, потупился.
– Вот видите! – Муравьев нахмурился. – Что же мы требуем от детей, когда сами проявляем необязательность! Боборыкин должен переписывать работу, а он идет жечь магний. А если бы он не отправился жечь магний, а спокойно ушел бы домой или в чайную? Так никто бы и не узнал, что за ним осталась работа. Господа, будьте добросовестнее. Не можете сами уследить за учениками, снабжайте информацией Владимира Алексеевича!
Вроде бы абстрактное внушение достигло своей конкретной цели: Полупанов покраснел и на свой стакан с чаем уже не поглядывал.
Педагогический совет тянулся своим чередом, обсуждали темы общешкольных дискуссий на апрель. За деловыми выражениями на лицах учителей и классных наставников всё чаще мелькала тщательно скрываемая скука, и Муравьев замечал это. Замечал и удивлялся: ну неужели никто из этих скучающих не чувствует рассыпанную в воздухе гармонию, осеняющую ситуацию? Неужели никто из них не чувствует, как сладостно, импровизируя, играть роль в спектакле с традиционным, но от этого не менее увлекательным сюжетом? Каждый, от самого Муравьева до сторожа Михеича, от простоватого Беркетова до язвительного Журихина имел свою роль. Не сфальшивить, играя самого себя, но в тоге служителя Педагогической науки, было высшим искусством. Но Александр Платонович видел, что педагоги подобны актерам-недоучкам из провинциального театра, никогда не изучавшим систему Станиславского. Слова говорили правильные, а сопереживать монологам почему-то не хотелось…
И как всегда, ближе к концу педагогического совета, Александр Платонович ощутил, что гармония ситуации рушится, а значит, ситуация себя исчерпала. Нужно подводить итоги.
– Отец Василий, ваша тема весьма актуальна, но две духовные дискуссии в месяц – не много ли?
– Так ведь пост, Александр Платонович, когда и думать о духовном, как не сейчас? – улыбнулся преподаватель Закона Божьего.
– И всё же, и всё же… «Евангельский поступок в современной жизни» – прекрасная тема для сочинения, пусть гимназисты напишут, поразмышляют, а в мае мы на основе сочинений и проведем дискуссию. А на последнюю субботу апреля поставим что-то из резервного. Может быть, литературное произведение? Или историческое?
Полупанов уже открыл было рот, но его опередил философ Журихин.
– Александр Платонович, у меня есть чудесная тема. И актуальная, и в какой-то мере историческая. Володя Мизинов из десятого класса пишет у меня годовую работу под названием «Русская утопия». Работа почти готова, она очень сильная, но интересна не сама по себе, а как выражение определенной тенденции.
– Какой же именно? – Муравьев насторожился, что-то было не так – то ли в предложении Журихина, то ли в названии работы.
– Сейчас на каждом шагу объявляют ценности нашего общества обветшалыми. А что вместо них? Гимназисты тоже размышляют на эту тему. И вот Володя смоделировал развитие на иных принципах, как если бы история России с некоей критической точки пошла бы по-другому. Менее разрушительным путем! Если эту работу взять темой для обсуждения, может получиться очень интересно и в логическом плане и в воспитательном…
– Я думаю, идея здравая! – высказал свое мнение Цветаев. – Если, конечно, Володя сумеет быстро завершить работу. Нужно же успеть подготовиться оппонентам…
– Давайте договоримся так, – резюмировал Муравьев. – У меня на столе эта работа должна быть в следующую пятницу. А в субботу примем решение. Давайте предварительно поставим в план эту «Русскую утопию», а если не получится, заменим чем-нибудь из резерва…
– Александр Платонович, если уж вы не хотите второй духовной дискуссии, поддержите меня в другом вопросе! – опять подал голос отец Василий. – Нельзя ли все-таки прекратить в столовой готовить скоромную пищу? Я понимаю, что не все гимназисты постятся, да и учителя… Но тем, кто держит пост, какой, понимаете, соблазн… Они же видят рядом своего товарища или особенно, извините, педагога… Который только что учил их доброму и вечному, а теперь жует, извините, котлету. Ведь сказано: «А кто соблазнит одного из малых сих, верующих в Меня, тому лучше было бы, если бы повесили ему жерновный камень на шею и бросили ее в море!»
– Отец Василий, за стенами нашей гимназии мир, полный соблазнов, так стоит ли взращивать наших детей, как оранжерейные розы? Рано или поздно с соблазнами они столкнутся. Пусть учатся противостоять им уже сейчас. Да и велик ли подвиг поститься, если все вокруг делают то же самое? Но юноша, который устоит от соблазна взять котлету, хотя такая возможность у него есть, совершит победу над собой. А тем, кто склонен проигрывать, в помощь ваше наставническое слово.
Март 2013 года был пародией на весну. Ежась от холода, городовой у ворот Первой гимназии топтал сапогами снег и пытался сохранять бравый вид. Это ему удавалось неплохо. Во всяком случае, глядя на него из окна кабинета, директор гимназии Александр Платонович Муравьев убеждался, что хотя бы на этой улице идея порядка торжес