Юристом, которому предстояло в то утро задавать вопросы, был мужчина лет семидесяти по имени Пол Хэнли. Внешностью он выбивался из ряда остальных поверенных. Хэнли был адвокатом по коллективным искам. Он предпочитал шитые на заказ костюмы смелых цветов и приталенные рубашки с жесткими воротничками контрастных оттенков. Его седые, словно стальные волосы были гладко зачесаны назад, пронзительный взгляд подчеркивали очки в роговой оправе. Если Уайт мастерски демонстрировала неброскую силу, то Хэнли был ее противоположностью: он напоминал адвоката из комикса «Дик Трейси». Но в своем деле он на равных соперничал с Уайт и при этом питал органическое презрение к флеру благопристойности, которым люди, подобные ей, окутывали своих сомнительных клиентов. Давайте не будем себя обманывать, так думал Хэнли. В его глазах клиенты Уайт были «высокомерными засранцами»[6].
Миллиардершей, которая в то утро давала показания, была женщина в возрасте немного за семьдесят, врач по образованию, хотя она никогда не занималась практической медициной. Светлые волосы, широкое лицо, высокий лоб и широко посаженные глаза. Бесцеремонные манеры. Ее адвокаты старались не допустить этого допроса, и ей самой не хотелось на нем присутствовать. Как показалось одному из присутствовавших юристов, в ее поведении сквозило характерное нетерпение человека, которому никогда не приходится стоять в очереди, чтобы подняться на борт самолета.
– Это вы – Кэти Саклер? – спросил Хэнли.
– Я, – ответила женщина.
Кэти была членом семьи Саклер, династии нью-йоркских филантропов. Парой лет ранее журнал «Форбс» внес Саклеров в список двадцати богатейших семей[7]. Соединенных Штатов, чье состояние, по приблизительным оценкам, составляло около 14 миллиардов долларов, позволив им «потеснить наши исторические семьи, например Бушей, Меллонов и Рокфеллеров». Фамилия Саклер украшала художественные музеи, университеты и медицинские учреждения по всему миру.
За предшествующие шесть десятилетий семья Кэти Саклер оставила на Нью-Йорке свой неизгладимый след – примерно так же, как некогда сделали Вандербильты или Карнеги. Но теперь Саклеры были богаче обоих этих семейств, чье состояние было сколочено во времена «позолоченного века». А география их даров вышла далеко за пределы Нью-Йорка – это были Саклеровский музей в Гарварде и Саклеровская школа высших биомедицинских наук в Тафтсе, Саклеровская библиотека в Оксфорде и Саклеровское крыло в Лувре, Саклеровская школа медицины в Тель-Авиве и Саклеровский музей изобразительного искусства и археологии в Пекине. «Пока я росла, – говорила Кэти Саклер, – у моих родителей были фонды». Они, по ее словам, вносили вклад в «прогрессивные общественные дела».
Саклеры раздали сотни миллионов долларов, и в общественном сознании эта фамилия десятилетиями связывалась с филантропией. Один директор музея уподоблял это семейство династии Медичи[8], благородному флорентийскому клану XV века, чье покровительство искусствам способствовало началу эпохи Возрождения. Но если Медичи сделали себе состояние в банковской сфере, то точные истоки саклеровского богатства долгое время казались куда более таинственными. Члены семьи с почти маниакальной одержимостью присваивали свою фамилию учреждениям, связанным с науками и искусствами. Она была выбита в мраморе, выгравирована на бронзовых табличках и выложена витражным стеклом. Существовали Саклеровские стипендии для профессоров, Саклеровские стипендии для ученых, Саклеровские циклы лекций и Саклеровские премии. Однако стороннему наблюдателю было бы трудно связать фамилию этой семьи[9] с каким-либо конкретным бизнесом, который генерировал все это богатство. Светские знакомые встречали ее членов на званых ужинах и благотворительных вечерах в Хэмптонсе, на какой-нибудь яхте в Карибском море или на горнолыжных курортах в Швейцарских Альпах… и перешептывались, строя предположения, как эти люди заработали свои деньги. И это было странно, поскольку основную часть состояния Саклеры скопили не в эпоху баронов-разбойников, а в недавние десятилетия.
– Вы окончили подготовительный курс Нью-Йоркского университета в 1980 году, – сказал Хэнли. – Верно?
– Верно.
– А в 1984 году – медицинскую школу Нью-Йоркского университета?
– Да.
– А правда ли, – спросил тогда Хэнли, – что после двухгодичной ординатуры в хирургии она пришла работать в компанию Purdue Frederick?
Purdue Frederick Co (Purdue Frederick) была производителем лекарственных препаратов, а впоследствии стала известна как Purdue Pharma (Purdue Pharma). Располагавшаяся в Коннектикуте, эта компания была источником львиной доли состояния Саклеров. В то время как Саклеры с помощью хитромудрых контрактов о «правах на наименование» обычно настаивали, чтобы любая художественная галерея или исследовательский центр, становившиеся получателями их щедрот, вставляли их фамилию в свои названия, семейный бизнес с именем Саклеров никак не связывался. Более того, вы могли бы изучить веб-сайт Purdue Pharm вдоль и поперек и не обнаружить вообще никакого упоминания о Саклерах. Но Purdue была частной компанией, целиком и полностью принадлежавшей Кэти Саклер и другим членам ее семейства. В 1996 году Purdue представила новаторский лекарственный препарат, мощное обезболивающее на основе опиоидов под названием «ОксиКонтин»[10] (OxyContin), которое было объявлено революционным способом лечения хронической боли. Это средство стало одним из самых громких блокбастеров в истории фармацевтики[11], принеся своим создателям около 35 миллиардов долларов дохода.
Но оно же привело к стремительному росту зависимости и злоупотребления. К тому времени, как Кэти Саклер приступила к даче показаний под присягой, Соединенные Штаты были охвачены опиоидной эпидемией: американцы во всех уголках страны оказались зависимыми от этого мощного средства. Многие люди, начавшие со злоупотребления ОксиКонтином, в результате переходили на так называемые «уличные наркотики», такие как героин или фентанил. Цифры были ошеломляющими[12]. По данным Центров контроля и профилактики заболеваний, за четверть века после поступления ОксиКонтина в продажу около 450 000 американцев умерли от передозировки средств, связанных с опиоидами. Такие передозировки теперь стали основной причиной скоропостижных смертей в Америке, унося больше жизней, чем автомобильные аварии, больше даже, чем «самая американская» причина гибели людей – огнестрельные ранения. Более того, передозировки опиоидов унесли жизни большего числа американцев, чем все вместе взятые войны, в которых участвовали США, начиная со Второй мировой.
Мэри Джо Уайт говорила[13], что в юриспруденции ей нравится то, как она заставляет «сводить вещи к их сути». Опиоидная эпидемия представляла собой невероятно сложный кризис общественного здоровья. Но когда Пол Хэнли задавал вопросы Кэти Саклер, он старался вычленить из этой эпической человеческой трагедии ее коренные причины. До начала производства ОксиКонтина опиоидного кризиса в Америке не было. После его начала – возник. Теперь Саклеры и их семейная компания были ответчиками по более чем 2500 судебным искам, выдвигавшимся городами, штатами, округами, племенами коренных американцев, больницами, школьными округами и множеством других истцов. Их захлестнул поток судебных процессов, с помощью которых государственные и частные юристы стремились заставить фармацевтические компании отвечать за их роль в поставках на рынки этих сильнодействующих средств и введение общества в заблуждение относительно их свойств. Нечто подобное уже случалось раньше, когда табачные компании призвали к ответу за решение сознательно преуменьшать риск для здоровья, связанный с курением. Директоров компаний заставили отчитываться перед Конгрессом США[14], и в результате табачная индустрия в 1998 году согласилась на досудебное урегулирование с выплатой небывалой суммы – 206 миллиардов долларов.
Задачей Уайт было предотвратить аналогичный «судный день» для Саклеров и Purdue. Генеральный прокурор Нью-Йорка, который подал иск против Purdue и назвал Кэти и семерых других членов семейства Саклер ответчиками по делу, утверждал в своем заявлении, что ОксиКонтин был «главным корнем опиоидной эпидемии»[15]. Он стал первым в своем роде болеутоляющим средством, изменившим подход американских врачей к назначению анальгезирующих препаратов, – с катастрофическими последствиями. Генеральный прокурор штата Массачусетс, тоже подавший иск против Саклеров, утверждал, что «одна-единственная семья принимала решения[16], которые стали основной причиной опиоидной эпидемии».
Уайт придерживалась иного мнения[17]. Те, кто подает иски против Саклеров, искажают факты, чтобы сделать ее клиентов козлами отпущения, возражала она. В чем состоит их преступление? Все, что они делали, это продавали на совершенно законных основаниях лекарственный препарат – товар, одобренный Управлением по контролю качества пищевых продуктов и лекарственных средств США. Все это запутанное дело представляет собой «судебную попытку найти виновных», утверждала Уайт, настаивая, что опиоидная эпидемия «не является кризисом, созданным моими клиентами или Purdue».
Но в тот день на допросе она не говорила ничего. Представившись присутствующим, она просто сидела и слушала, предоставив другим коллегам вклиниваться и перебивать Хэнли возражениями. Ее функцией было не поднимать шум, а служить пистолетом в кобуре на боку Кэти – безмолвным, но видимым. А Уайт и ее команда хорошо вышколили свою клиентку. Как бы ни расхваливала Мэри Джо способность юриспруденции сводить вещи к их «сути», в тот момент, когда клиентку поджаривают на горячей сковороде адвокатского допроса, главная задача сводится к тому, чтобы этой самой сути избежать.