Артур всегда убеждал младших братьев идти по его стопам – в «Эразмусе», в разнообразных подработках, которыми он их обеспечивал, а в конечном итоге и в медицине. Теперь же он пригласил Мортимера и Рэймонда присоединиться к нему в Кридмуре, и вскоре они тоже стали применять шоковую терапию. Трое братьев провели эту процедуру в общей сложности несколько тысяч раз – и она ввергала их в уныние. Они питали отвращение[146] и к ограниченности собственных медицинских знаний, и к мысли о том, что не существует более гуманной терапии.
Словно электрошоковой терапии было мало, в моду также начал входить куда более жестокий метод: лоботомия. Эта процедура, включавшая рассечение некоторых мозговых нервов пациента, похоже, облегчала состояние при психологической неуравновешенности. Но, по сути, она делала это, гася в мозгу свет. Для переполненных государственных больниц вроде Кридмура эта процедура обладала определенной привлекательностью, поскольку была быстрой и эффективной. «Делать нечего[147], – объяснял один врач, наглядно демонстрируя ее в 1952 году. – Я беру своего рода медицинский нож для колки льда, держу его вот так, ввожу его сквозь кости прямо над глазным яблоком, вталкиваю в мозг, покачиваю им туда-сюда, разрезаю вот таким образом мозговые ткани – и все. Пациент вообще ничего не чувствует». Процедура действительно была очень быстрой. Часто уже через пару часов пациенты отправлялись домой. Их можно было отличить от других в тот момент, когда они покидали больницу, по синякам под глазами[148]. Ко многим пациентам – значительная часть из них были женщинами – применяли лоботомию как лекарство не от шизофрении или психоза, а от депрессии[149]. Процедура была необратимой и делала пациентов послушными, превращая их в зомби.
Столкнувшись с таким ассортиментом крайне неприятных методов, Артур Саклер и его братья пришли к убеждению, что должно существовать более гуманное решение проблемы психических заболеваний. Артур не верил, что безумие неизлечимо, как предполагали евгеники. Но ему также казалось, хоть он и прошел вполне фрейдистскую по духу подготовку, что жизненный опыт человека не может быть единственным ответственным за психическое заболевание[150], что оно наверняка содержит некий биохимический компонент и что должен существовать более надежный вид лечения, чем психоанализ. Артур деятельно взялся искать ответ[151], ключ, которым можно отпереть тайну психических заболеваний и освободить тех, кто от них страдает.
Глава Кридмура, врач по имени Гарри Лаберт[152], был не из тех людей, про которых можно сказать, что они принимают новые идеи с распростертыми объятиями. Лаберт наслаждался той властью, которая досталась ему как главе психиатрической клиники. Он жил на территории больницы в помпезном особняке, который так и называли – директорским. Его кабинет в административном корпусе почти всегда был заперт[153]: если вы хотели встретиться с директором, надо было предварительно созвониться с ним. Лаберт порой производил впечатление не столько врача, сколько тюремщика. Один из докторов, работавших в Кридмуре в одно время с Артуром, называл больницу «тюрьмой на шесть тысяч коек»[154]. Существующее положение вещей Лаберту нравилось, и он не спешил придумывать новые и креативные решения, которые могли бы выпустить людей из того обнесенного высокими стенами королевства, в котором он правил. «Совет с глубоким удовлетворением отметил благотворное воздействие телевидения на пациентов», – сообщалось в одном из ежегодных отчетов Кридмура[155]. У такой беспокойной и амбициозной личности, как Артур Саклер, подобная самоуспокоенность могла вызывать лишь раздражение, и отношения между Артуром и Лабертом складывались не лучшим образом[156].
Но в беседах с братьями Артур уже начинал продумывать проблему психических заболеваний. Что, если были неправы и евгеники, и фрейдисты? Что, если ответ кроется не в генах пациента и не в его жизненном опыте, а в расстройствах химии мозга[157]?
В итоге работа в Кридмуре Мариэтте не понадобилась: она нашла для себя интернатуру в другой больнице Квинса. Но когда она приехала на встречу с Артуром Саклером, чтобы расспросить его о Кридмуре, он воспользовался этой возможностью, чтобы вновь пригласить ее на свидание. На этот раз Мариэтта согласилась. Так случилось, что Артур должен был присутствовать на медицинской конференции в Чикаго, и он спросил, не пожелает ли она сопровождать его. Мариэтта была настолько сосредоточена на работе с тех пор, как приехала в Нью-Йорк, что не успела побывать ни в каком другом месте страны. Поэтому она ответила согласием. Так в один прекрасный день она надела черный костюм и шляпку с широкими полями и добралась до центра Манхэттена. Они с Артуром договорились встретиться на Центральном вокзале. Но в поезд они не сели. Мариэтта увидела, что Артур ждет ее[158] на улице у вокзала рядом с огромным, красивого оттенка полуночного неба кабриолетом «Бьюик Роудмастер».
На долгом пути в Чикаго Мариэтта рассказывала Артуру о своей биографии. Она росла в обеспеченной семье, которая владела хорошо известной немецкой фармацевтической компанией под названием «Доктор Каде». Мариэтта делилась тем, что пережила[159] во время войны. Хотя она в то время училась медицине и жила в Берлине, по ее утверждениям, она слабо представляла себе ужасы[160], творившиеся вокруг нее. Многие американцы, узнав, что она недавно эмигрировала из Германии, начинали относиться к ней враждебно[161], требуя подробностей ее личной истории. Многие – но не Артур. Если у него и мелькали скептические мысли во время ее рассказа о военном времени, он их никак не выражал. Зато слушал, напротив, очень внимательно.
Мариэтта не то чтобы была отделена от войны каменной стеной. На самом деле она побывала замужем – за немецким морским офицером по имени Курт. Он был врачом-хирургом, намного старше нее; они познакомились и поженились во время войны, но прожили вместе лишь месяц, а потом Курт отбыл к месту службы. Он был захвачен в плен американскими войсками в Бресте и отправлен в лагерь для военнопленных. Некоторое время Курт писал жене письма или, скорее, записки, нацарапанные на папиросной бумаге, которые удавалось контрабандой переправить из лагеря на волю. Но он пробыл в плену так долго, что в итоге их брак распался[162].
Могло показаться странным, что Артур – американский еврей, на себе испытавший «прелести» антисемитизма, во времена своего студенчества протестовавший против прихода к власти Гитлера, американец в первом поколении, чьи родители так же пламенно ненавидели немцев, как и сами американцы, – сидел и слушал историю Мариэтты. Но, с другой стороны, вплоть до недавнего времени Артур сотрудничал с компанией Schering, владельцем которой был этнический немец[163]. Кроме того, возможно, в Мариэтте, этой тевтонской красавице, которая была похожа на Ингрид Бергман в «Касабланке» и ко всему прочему была еще и врачом, он видел некую экзотику. Ксенофобия в послевоенной Америке нарастала, но одной из главных черт Артура Саклера было сильнейшее любопытство к непохожим на него людям и культурам, радикально отличавшимся от его собственной. На пути в Чикаго Артур мало говорил о себе, как заметила Мариэтта, предпочитая задавать ей вопросы своим уютным успокаивающим голосом. Это приятно контрастировало с ее прежним опытом общения с мужчинами-американцами: лишь единицы из них воспринимали ее как взрослого человека и уж совсем немногие были готовы видеть в ней настоящего врача. Но Артур просто впитывал ее рассказы, как губка. В тот момент этот дисбаланс в общении показался Мариэтте всего лишь проявлением бесстрастного любопытства. Лишь позднее она разглядела в сдержанности Артура склонность к скрытности[164].
Когда по возвращении из Чикаго Мариэтта снова стала работать в больнице общего профиля в Квинсе, ей прямо в отделение начали мешками приносить цветы. Это было цветочное изобилие, цветочное затруднение, от которого некуда было деваться: все новые и новые букеты прибывали каждый день. Артур, некогда работавший разносчиком цветов, присылал ей затейливые букетики на корсаж – вещицы из тех, которые Мариэтта никак не могла надевать, собираясь на обходы. И еще он начал звонить ей, чтобы выразить свои пламенные чувства[165], в любое время дня и ночи прямо в больницу, мешая работать.
– Мне необходимо тебя увидеть – сейчас же, – говорил он ей поздним вечером.
– Но я не могу, – отнекивалась Мариэтта. – У меня совершенно нет сил.
– Я должен с тобой увидеться, – не отступал он. – Когда?
Его целеустремленность ошеломляла[166]. И все же в Артуре Саклере что-то было – к примеру, его жизненная сила, его не терпящее слова «нет» упорство, его умение видеть перспективу. И Мариэтта начала понимать, что, когда она с Артуром, ей кажется, будто на свете нет ничего невозможного. Для него не существовало такой вещи, как непреодолимое препятствие. Более того, к тому времени как Мариэтта узнала, что у Артура Саклера, мужчины, с которым она встречалась, есть жена и двое детей, Артур описал это как малозначимую деталь, мелкую техническую подробность, которая ни в коем случае не должна стоять на пути у них двоих.