Империя должна озвереть. «Военная операция» как кейс практического применения имперской идеологии — Новая газета Европа
novayagazeta.eu · by Андрей Колесников
Ещё несколько лет назад, даже несмотря на взятие Крыма, многим наблюдателям казалось: режим Путина настолько коррумпирован, что его интересуют исключительно деньги и никакой идеологии у баснословно богатых «верхних людей» нет. Дети и внуки за границей, активы — там же, а потому все эти игры в «скрепы» и «вставания с колен» — исключительно для внутреннего употребления, чтобы народ держать в консолидированном вокруг вождя состоянии.
Однако начало «специальной военной операции» оказалось настолько иррациональным и самоубийственным актом, что ничем иным, кроме идеологических фанаберий, объяснить его невозможно.
Это не клиническое безумие. Это — клиническая идеология.
Сайт «Новой рассказ-газеты» заблокировали в России. С разрешения коллег «Новая газета. Европа» публикует этот материал .
Иллюстрация: «НО»
Битвы на полях антиутопии
«Спецоперация» — это и активная идеологическая операция, практическое применение фактически сложившейся и даже закреплённой в Конституции в виде «традиционных ценностей» государственной идеологии. Собственно, зафиксированный в 2020 году отказ от ротации высшей власти в России (обнуление президентских сроков) — не просто политический или технический инструмент её сохранения, но и идеологический. Просто потому, что возможность ротации власти — основа любой либеральной и демократической идеологии. Несменяемость власти, возведённая в принцип, — это категория идеологии ультраконсервативной и сознательно архаичной.
Вымышленный «Русский мир» — империалистическая антиутопия, в которую Путин поселил российскую нацию.
В этой идеологии есть и некоторые фундаментальные сюжеты, и специфически постсоветские. Например, фактический — и очень давний — отказ руководства России считать суверенитет Украины чем-то полноценным. Но и эти специфические особенности — следствия не только и не столько политических зигзагов авторитарного режима, сколько фундаментальных идеологем и мировоззренческих подходов. А именно,
во‑первых, имперского мышления и,
во‑вторых, восприятия постсоветских территорий (да и мира в целом) как сфер влияния и интересов.
Во многом это личная идеология первого лица государства — как минимум в том, что касается своеобразной трактовки им советской истории, где Ленин с Хрущёвым неправильно поделили границы, а Путин их поправил. И собственно,
историческая миссия сегодняшнего президента России — правильным образом перечертить карту мира в границах того, что он и его идеологи называют «исторической Россией».
В терминах Путина — «возвратить и укрепить» утраченные территории империи: именно так он определил миссию Петра Великого, не столько модернизатора, сколько императора и собирателя земель.
Путин видит себя в истории вторым Петром. Историческая справедливость восстанавливается силой русского оружия, которое заряжено ещё и идеологической энергией.
Фото: Sefa Karacan / Anadolu Agency / Getty Images
Поскольку в идеологии российского государства больше нет марксизма-ленинизма, его место занимают так называемые традиционные ценности (ещё недавно их называли «духовными скрепами») и славная мифологизированная — или, как выражается Путин, «тысячелетняя» — история России. Историческая политика тоже обретает прикладной политический смысл, становится инструментом управления страной.
Внутри этой политики существуют свои стандартные нарративы, казалось бы, забытые, но теперь извлекаемые из идеологического арсенала ещё сталинского времени.
Например, нарратив «освобождения» , согласно которому, как часто повторял до «специальной военной операции» пресс-секретарь президента, Россия никогда ни на кого не нападала — она осуществляла и осуществляет исключительно освободительные миссии. Логика очень похожа на несколько широко известных сталинских кейсов:
освобождение «единокровных братьев» западных украинцев и белорусов в 1940-м;
освобождение финского рабочего класса от плохого финского правительства с организацией провокации для оправдания вторжения в Финляндию и с заключением договора о дружбе с искусственно созданным «правительством» Отто Куусинена в 1939-м.
В то время СССР всерьёз полагал, что советское вторжение будет с восторгом воспринято рабочим классом Финляндии: братья Покрасс вместе с поэтом Д’Актилем быстро соорудили песню «Принимай нас, Суоми-красавица». Заключение договора с кабинетом «Финляндской демократической республики» (аналог нынешних «ЛНР», «ДНР» и прочих НР) сопровождалось следующим риторическим обоснованием, которое отзовётся в далёком будущем:
«Теперь, когда героической борьбой финляндского народа и усилиями Красной армии СССР ликвидируется опаснейший очаг войны, созданный у границ Советского Союза прежней плутократической властью в Финляндии в угоду империалистическим державам…»
Произошло же совершенно обратное: финны встали на защиту своей страны, невзирая на классовую принадлежность и гнёт «плутократической власти».
Спустя десятилетия та же история почти буквально повторилась в Украине.
Идеологема фактического раздела сфер влияния между большими игроками при игнорировании интересов «малых стран» — тоже оттуда, из 1939-го. В этой идеологической логике Украина — сфера влияния России. А концепция Путина — украинцы и россияне как один народ — предполагала, что у Украины в том виде, в каком она сложилась, нет права на субъектность и суверенитет.
Фото: Игорь Селиванов / специально для «Новой газеты»
Мнимая «денацификация» обернулась фактической деукраинизацией на основе имперского нарратива.
Идея империи, подкреплённая идеологемой «Русского мира», отчасти совпадающего с «канонической территорией православной церкви», из умозрительной конструкции превратилась в практический инструмент ещё со времён квазилегальной инкорпорации Крыма в состав России. И конечно, имплементация идеи империи неизменно предполагает наличие внутренних и внешних врагов, которых надо подавлять:
на внутреннем фронте — как, по определению Путина, «национал-предателей» и «пятую колонну»,
на внешнем — как супостатов, которые намерены на нас напасть, после чего у нас не остаётся иного выбора, как атаковать первыми, чтобы «освободить» своих братьев от чуждого им гнёта.
Поскольку в российском массовом обыденном сознании справедливость навсегда связана с победой над нацизмом, а враг у ворот — это обязательно НАТО и США, на выходе получается:
Запад «руками славян», то есть украинцев, формирует АнтиРоссию и пытается уничтожить Российскую Федерацию.
При этом «славяне» — все как один неонацисты, поэтому корректным считается оценивать «спецоперацию» как своего рода продолжение Великой Отечественной войны.
Фото: Игорь Селиванов / специально для «Новой газеты»
История — едва ли не главное поле битвы Путина с Западом, атаковавшим Россию. Угрозы, исходящие оттуда, носят культурный и исторический характер.
Поэтому история, культура, информация и образование — поле битвы с Западом.
А разные придворные «исторические общества», Министерство культуры, Роскомнадзор, Министерство науки и Министерство просвещения, не говоря уже о Московском патриархате РПЦ, — в полном смысле слова силовые ведомства, чья задача — купировать угрозы и повергать внутренних и внешних врагов в сферах своей ответственности. Об этом, например, незадолго до «военной операции», получая награду от Путина, прямо сказал митрополит Иларион: «В последние годы мы всё больше ощущаем себя неким подобием оборонного ведомства, потому что нам приходится оборонять священные рубежи нашей церкви».
Ярмарка угроз
Широкая распродажа оптом и в розницу разнообразных угроз — важнейший элемент идеологической техники, вершина которой — тезис о том, что у Путина «не было другого выхода», как начать упреждающую нападение врага «операцию» против «неонацистов».
Постоянная западная/американская угроза является одним из элементов российской идеологии и пропаганды, направленной на внутреннюю аудиторию. Конечно, в периоды конфронтации с Западом акцент на этом усиливается. В периоды либерализации (эпохи Горбачёва и Ельцина; в некоторой степени — время президентства Медведева) он ослабевает.
Продажа угроз населению позволяет убедить людей в правильности антизападной и изоляционистской политики Кремля.
Кроме того, во внутренней управленческой иерархии структуры, отвечающие за ликвидацию угроз, продают их высшему руководству, чтобы получить больше бюджетных денег для своих органов (механика описана в работах Симона Кордонского).
В условиях политического режима, предполагающего тотальное присутствие государства в политике, экономике и культуре, общество становится колонией государства. Государство не просто навязывает обществу идеи и мнения, оно формирует официальный дискурс, которого следует придерживаться. Если, например, государственные органы запрещают использование слов «война», «нападение», «вторжение» и применяют санкции за их использование, предписывая пользоваться исключительно термином «военная операция», — это не просто авторитарно навязываемый идеологический диалект, а предписание, свойственное тоталитарной системе.
Фото: Игорь Селиванов / специально для «Новой газеты»
Государственная идеология транслируется и правоохранительной системой. Симптоматичен в этом смысле суд по запрету деятельности «Мемориала» *. Главная организация российского гражданского общества была обвинена прокурором в том, что она «создаёт лживый образ СССР как террористического государства». Аргументация не правовая, а публицистическая и идеологическая. «Почему вместо гордости за страну, освободившую мир от фашизма, нам предлагают каять