Цирм снова поднял руку, которая была слишком массивна для человека его профессии, и указал на третий портрет.
«Здесь изображен доктор Зеллербек, – сказал он, – каким он был в 1877 году. Я вырезал эту фотографию из журнала и поместил в рамку. Зеллербек тогда работал в офтальмологическом отделении больницы Шарите в Берлине. Возможно, его имя вам знакомо…»
Я отрицательно покачал головой. Кое-что из того, что Цирм рассказывал ранее, было мне известно, но имени Зеллербека я никогда до этого не слышал.
«О Зеллербеке никому ничего не известно, – кивнул Цирм, – хотя, насколько я знаю, он был первым, кто сумел преодолеть заблуждения: он понял, что попытки пересадить человеку роговицу животного бесплодны. Тринадцатого июня 1878 года Зеллербек впервые пересадил человеку роговую оболочку человеческого глаза, поскольку к тому моменту окончательно убедился, что прижиться и долгое время функционировать сможет только родственная ткань. Он прооперировал двадцатиоднолетнего молодого человека, почти ослепшего из-за тяжелой формы конъюнктивита, распространившегося также на роговицу. Назначенное Зеллербеком медикаментозное терапевтическое лечение не помогло, и сразу после выписки из больницы врач ненадолго забыл о нем, так как в Шарите поступил ребенок с опухолью в области сетчатки. Ребенку было два года, и его больной глаз пришлось удалить. До операции оставалось совсем немного времени, когда Зеллербек вспомнил о молодом человеке, которому не смог помочь. Роговица детского глаза, который предстояло удалить, была здорова. Так как же пересадить участок роговицы детского глаза в глаз ослепшего?! Этим вопросом, по своему собственному признанию, задавался Зеллербек, когда готовился сделать решительный шаг. С помощью своего начальника, руководителя офтальмологического отделения, профессора Швайггера, ему в конце концов удалось разыскать молодого человека и привести его в клинику. И в тот самый день, тринадцатого июня, Зеллербек изъял из глаза ребенка круглый фрагмент роговицы диаметром 7 миллиметров, вырезал аналогичное отверстие в оболочке глаза слепого, поместил туда здоровую роговицу и стал ждать».
Цирм немного помолчал и продолжил: «Сегодня я знаю, что означает это ожидание. Также я знаю, в каком настроении он пребывал, когда роговица ребенка прижилась без всяких побочных симптомов и когда через четырнадцать дней после операции пациент уже мог разобрать написанное шрифтом средней величины. Попробуйте представить себя на месте Зеллербка и его пациента. В молодости я часто пытался сделать это. Он был первым, кто пересадил роговую оболочку человека, и казалось, что успех не может ускользнуть от него. Но его уже поджидало огромное разочарование. На двадцать первый день больной пожаловался на то, что уже не может видеть так же хорошо. Края пересаженной роговицы помутнели. Четыре месяца спустя все было кончено. Роговица полностью потеряла прозрачность. Случилось то же, что и в экспериментах с роговицей животных. Зеллербек оставил свою работу. А за ним и все остальные занимавшиеся схожими опытами. Так обстояли дела, когда я снова взялся за то, что забросил этот ученый…»
Цирм поднялся из кресла и принялся ходить по комнате взад и вперед. «Если бы я заявил, – проговорил он, склонив вперед массивную голову с копной черных волос, – что догадывался, каков верный путь, это было бы совершенным вздором. Я лишь полагал, что пересадка роговицы от человека к человеку должна удастся. Разумеется, в моем распоряжении были последние достижения в области антисептики и анестезии, поэтому исходные условия были абсолютно иными, чем прежде. Что касается техники, то для своих операций я избрал технику Гиппеля, по моим представлениям, лучшую».
Цирм подошел к стеклянному шкафу, открыл его и достал маленький инструмент. Он состоял из рукоятки, от нижнего конца которого начиналась буровая коронка диаметром пять миллиметров. Нижний ее конец был заточен. Она приходила в быстрое вращающееся движение от работы сходного с часовым механизма. Механизм приводился в действие нажатием кнопки, причем пальцем той же руки, в которой находился инструмент. Таким же способом он останавливался. «Это трепан Гиппеля, – сказал Цирм. – Если плавно и осторожно поместить его на поверхность глаза и запустить механизм, коронка вырежет из роговицы круглое отверстие. Основная проблема состоит в том, что предварительно следует на ощупь определить толщину роговицы. Буровая коронка не должна проникнуть в глаз глубже. Речь идет о десятых долях миллиметра. Здесь, со стороны буровой коронки помещаются подвижные ограничительные пластинки. Их функция – не допустить, чтобы глубина разреза превысила три четвертых миллиметра. Если толщина роговицы не исчерпывается этой величиной, следует запустить трепан повторно. Мне видится очень существенным, что вырезанный участок можно изъять без помощи посторонних инструментов, только посредством трепана, что делает отверстие аккуратным. После тем же трепаном из здорового глаза вырезается аналогичный участок роговицы и помещается в больной глаз. По моему убеждению, и здесь наиболее важен тот аспект, что это позволяет избежать использования других инструментов. Ведь иначе можно повредить нежную, гладкую роговую оболочку, тем самым осложнив заживление…»
Последние слова Цирм произнес очень быстро. Но теперь он замолчал и отложил инструмент в сторону. «Много лет назад, – продолжал он, – я как раз таки решил возродить идею Зеллербека. Я не придумывал ни новых методов, ни новых орудий. Я лишь с предельной тщательностью подошел к извлечению роговицы. Я избежал того, что делали все мои предшественники: они обрабатывали йодоформом и прочими сильными антисептиками отверстие в больном глазу и крохотные, тонкие участки роговицы из здорового глаза, сводя к минимуму их жизнеспособность. Но и я в течение года терпел одни только неудачи. Мне всегда приходилось очень долго ждать ампутации глаза, роговая оболочка которого была пригодна для пересадки. Меня ждало множество разочарований. Но мало-помалу я так усовершенствовал технику, что сделал возможным извлечение совершенно ровных и гладких трансплантатов. Именно тогда мне и встретился тот пациент, случай которого привел Вас сюда. Это было тридцатого августа, два года назад…»
Цирм прохаживался по комнате от стены к стене. «Фамилия моего пациента Глогар, – сказал он. – Ему было сорок пять, и он работал простым поденщиком в Барнсдорфе. Утром тридцатого августа там гасили известь, и ее брызги угодили ему в оба глаза. Его мучили сильные боли. Мы попытались извлечь частицы извести, которые пока находились под веками. Но промывание раствором нашатыря не помогло – роговица уже приобрела бело-сероватый оттенок. Случай был безнадежным. Человек должен был ослепнуть. Семнадцатого ноября он был выписан, но сохранил лишь способность различать свет и тьму. Тогда я сказал ему, что через год, когда глаза заживут, он может снова прийти на осмотр. Я надеялся, что смогу помочь ему, сделав операцию. И в конце ноября прошлого года он приехал в Ольмюц. Роговица обоих глаз полностью помутнела. Как случалось множество раз в прошлом, я отважился на операцию, которая состоялась только в декабре, поскольку только тогда нашлась здоровая донорская сетчатка. В самом начале зимы в больницу поступил одиннадцатилетний мальчик из Вюрбенталя. Несколько месяцев назад в его правый глаз попал железный осколок. Долгое время я тщетно пытался извлечь его магнитами Фолькмана. Инородное тело не удалось найти также после введения магнитов в разрез. Я вынужден был удалить глаз. Операция была спланирована так, чтобы сразу по ее окончании можно было успешно пересадить здоровую роговицу Глогару.
Седьмого декабря, – продолжал он, – оба пациента были подготовлены к операции. Несмотря на риск для старшего больного, оба находились под глубоким наркозом, что позволило мне сосредоточиться на технике. Энуклеация детского глаза прошла без осложнений. Глазное яблоко сразу после операции было помещено в теплый физиологический раствор поваренной соли. Затем я сразу же прооперировал правый глаз Глогара: трепаном Гиппеля я вырезал округлый участок роговицы диаметром пять миллиметров, изъял такой же величины участок из глаза ребенка и поместил его в отверстие. К несчастью, мне не удалось проделать все достаточно аккуратно, чтобы здоровый участок роговицы полностью соответствовал сделанному в больном глазу отверстию. Однако, подвигав его, я добился того, что он занял верное положение.
Роговица была зафиксирована полоской конъюнктивы нижнего века, протянутой через весь глаз и пришитой наверху. Затем я прооперировал левый глаз. Я вырезал еще один круглый участок здоровой роговицы из детского глаза и при помощи трепана разместил его между двух слоев марли, пропитанной физраствором поваренной соли. Затем я поручил моему ассистенту подержать их над емкостью, из которой поднимался горячий водяной пар. После я начал операцию на левом помутневшем глазу. После неудачной операции на правом глазу я работал особенно осторожно. Я погружал трепан лишь на десятую долю миллиметра за раз, пока он наконец не достиг дна роговицы и вырезанный участок не оказался в коронке трепана. Затем я закрыл отверстие здоровой роговицей, на этот раз без посторонних инструментов – только при помощи марли, на которой удерживался имплантат. Тогда мне впервые удалось правильно разместить оболочку с первого раза, не двигая ее. Мой ассистент и я почти одновременно воскликнули: «Как хорошо она подошла!» В этом случае я решил не перетягивать глаз конъюнктивой. Новую роговицу удерживали две перекрещенные нити, концы которых были зафиксированы на соединительной оболочке. И одна только повязка сверху!»
Цирм бегло взглянул на свои скрещенные на груди руки. «Уже в который раз, – сказал он, – мне пришлось дожидаться результатов. Так всегда происходит с операциями на глазах. Остается только ждать того момента, когда можно будет снять повязку. После всех пережитых разочарований я не смел питать больших надежд. Но тот факт, что имплантат роговицы удивительно органично подошел к отверстию в левом глазу, все же оставлял повод для оптимизма. Через восемь дней после операции роговица обоих глаз все еще была прозрачной и хорошо зафиксированной. Но в последующие десять дней больной стал жаловаться на боли в правом глазу. Сняв повязку, я увидел, что болезненная роговица отслоилась и образовала конус на поверхности глаза. На вершине конуса зыбко покоился участок роговицы, пересадка которого стоила мне стольких тягостных усилий. Результат операции на правой стороне был отрицательным. Мне пришлось удалить имплантат. Вы, наверное, можете себе представить, что я испытывал, снимая повязку со второго глаза. Но меня ждало огромное потрясение. Роговица на левом глазу прижилась. Она была почти полностью прозрачной. С расстояния трех с половиной метров Глогар определял, сколько ему показывали пальцев, и мог различать цифры. Но я не давал воли чувствам. Пока нельзя было сделать окончательных выводов. Но и в январе этого года ухудшений не последовало. В феврале также не возникло поводов для беспокойства. Постепенно зрение улучшалось. В центре мутной, бело-серой больной роговицы блестящим пятном чернела здоровая и прозрачная. Глогар стал самостоятельно перемещаться. Одиннадцатого марта он один отправился домой в Барнсдорф. Двадцать четвертого июля он приехал на первый осмотр. Его зрение стало еще острее. Он рассказал, что сам справляется с любой несложной сельскохозяйственной работой. Двадцать четвертого июня в отеле «Голиаф» я представил его Центральному объединению немецких врачей Моравии. Тогда со дня операции прошло уже шесть с половиной месяцев, но пересаженная роговица сохран