А где же, собственно, Восток? Барт задается вопросом: «Сегодня, сотню лет спустя, каким сегодня мог бы быть восточный фантазм лейтенанта Лоти? Какие-нибудь арабские страны, Египет или Марокко; наш лейтенант сегодня скорее был бы молодым профессором, занявшим антиизраильскую позицию, как когда-то Лоти встал на защиту милой сердцу Турции в войне против России… Турция или Магриб – неважно, Восток всегда ставка в игре, маркированный полюс в выборе: Запад или нечто другое» [83]. Книга (восточный любовный роман Лоти) возможна только до тех пор, пока «нечто» не конкретизируется, не оборачивается означаемым. По мере приближения реального Япония (Стамбул, Марокко и т. д.) становится означаемым, а не знаком; фантазм Востока улетучивается, сменяясь разочарованием. Эти этапы деградации фантазма представлены у того же Лоти: туризм, пребывание (резиденция), экспатриация (натурализация). Для Барта это существенно: после первой поездки он постоянно помышляет о новом отъезде в Японию – туда, где место его желания и письма. Кроме того, через это предисловие Барт получает очередную возможность как будто бы повторить опыт ИЗ и исполнить некогда задуманное совместно с Франсуа Валем: письмо о путешествии на край безумия как письмо-путешествие. Но на этот раз субъект пребывания (резидент) живет уже не в конкретной восточной столице, но в некоем «нейтральном» городе, составленном из разных возможных «восточных» городов, это некий другой город, куда или где он может «сбежать, спрятаться, ускользнуть, захлебнуться, впасть в забвение, исчезнуть, устраниться, умереть для всего, что не является его желанием» [84]. Ему случается «выйти вовне», «расположиться снаружи» от Запада, о чем писал Валь. В этом курсиве слышится фраза Клоделя о великом жителе «комнаты знаков», Стефане Малларме: тот научил его «смотреть извне, но не как на спектакль <…>, а как на текст» [85]. «Кабинет знаков» Малларме – Клоделя нередко называют непосредственным источником названия ИЗ.
В специальном выпуске Tel Quel о Барте, во многом центрированном вокруг только что вышедшей ИЗ, Барт – скорее герой и бенефициар, нежели автор, хотя его анкета (ответы на вопросы) помещены отдельной рубрикой, а программный текст Писатели, интеллектуалы, профессура (Écrivains, Intellectuels, Professeurs) открывает номер. Вся компания авторов-активистов – Филипп Соллерс, Юлия Кристева, Марселен Плейне, Франсуа Валь, Северо Сардуй – пишет о некоем «Ролане Барте» или же посвящает ему свои тексты. Кроме Валя, по сути «повторившего» вслед за Бартом ход ИЗ, описав близким образом свой опыт Индии, выпуск примечателен появлением писателя «Р. Б.»: Филипп Соллерс пишет текст R. B., превращая автора в персонажа и тем самым как бы предвещая будущую книгу Ролан Барт о Ролане Барте, которая выйдет в 1975 году. Меньше всего R. B. Cоллерса похож на «университария или скандально известного писателя, неизменно готовых поддержать разговор об их местечковых „делах“ образовательных институций или успехах в нарциссизме» [86]. «Не говорил ли я уже неоднократно, – риторически вопрошает Соллерс, – что Р. Б. – один из величайших писателей нашего времени, а ИЗ, Сад, Фурье, Лойола – настоящие шедевры?»; «он изобрел письмо-ветвление, хрупкий монтаж, прозаический блок в текучем состоянии, классификацию по принципу музыкальности, мерцающую утопию одной детали, <…> синтаксическое сатори, языковой прорыв к истине языка» [87].
Среди прочего, Барт получил письма от Клода Леви-Стросса и Луи Альтюссера. Первый очень тепло принял ИЗ: книга помогла ему в теле другого побывать в стране, с которой были связаны его детские читательские впечатления, – побывать, не повредив фантазма, сохранив его [88]. Второго поразило предисловие к Азиадэ: Альтюссер счел эту статью «блистательной» [89]. Лакан в своей Лекции о литературе назовет ИЗ «работой поистине сенсационной» [90].
В Японии на сегодняшний день (со-)существуют два перевода ИЗ: в 1974 году книгу перевел известный японский поэт (!) Со Сакон [91] (宗左近, 1919–2006), а в 2004 году, в рамках подготовки полного собрания сочинений Барта на японском, вышел второй перевод ИЗ, который осуществила Исикава Ёсико [92]. В том же 2004 году вышел первый перевод ИЗ на русский язык в издательстве Праксис. Он был благосклонно принят читателями и быстро стал библиографической редкостью, при этом сведущие в японской культуре читатели были оправданно критичны по отношению к нему.
Любой переводчик ИЗ сталкивается с объективной сложностью бартезианского замысла и исполнения: вопреки описанию Пэнге этот текст не сводится к наивным впечатлениям туриста, за ним стоит долгая библиотечная работа. Вместе с тем, несмотря на отсылки к японским реалиям и дзэнским понятиям, текст ИЗ совсем не похож на экскурс даже начинающего японоведа. В этом заключается отличие от упомянутых «японских» книг Пэнге и Леруа-Гурана: эти двое, хоть и в разной степени, все-таки были профессиональными исследователями Японии.
При переводе приходится делать выбор (выбор этот стоял и перед японскими переводчиками, и перед французскими издателями): сохранить ли эффект «записной книжки» Барта со всеми ее неточностями, приблизительностями, ослышками или же «нормализовать» текст, исправив по возможности «ошибки» с учетом современного уровня знаний о Японии, канонических переводов классических хайку и поняв, что в том или ином случае «на самом деле» имел в виду Барт.
Несмотря на то что сотрудники и друзья издательства Skira (среди которых был Рене Сиффер, переводчик Басё и специалист по японской поэзии) активно помогали Барту в подготовке издания, они воспроизвели авторскую версию текста, включая изящную бартезианскую верстку. В ИЗ нет ссылок на цитируемые тексты; японские сочинители хайку, к которым обращается Барт, не всегда названы по имени; пять хайку приводятся Бартом в собственном переводе с английской версии, в свою очередь не всегда верной японскому источнику. Авторизованной «неточностью» отмечен не только собственно японский пласт текста, но в данном случае именно это чувствительно: японистическая «некомпетентность» этой книги о Японии поразительным образом компенсируется ее точностью в каком-то ином смысле слова. Автор первого перевода, поэт Со Сакон, переводил с французского на японский хайку именно в том виде, как они были воспроизведены Бартом, притом что в большинстве случаев это были тексты «n-ной итерации» (японский → английский/немецкий → французский → японский), в которых с трудом угадывались известные оригиналы хайку (их Со Сакон также нашел и поместил в текст перевода). Этот же бартезианский «принцип деликатности», уважения к чужому фантазму и его личным смещениям, был соблюден и в английской версии ИЗ. Дилемма «Книга Барта» vs. «Книга о Японии» не разрешается: и то, и это. В определенной степени текст ИЗ уходит корнями в историю и традицию западной японистики – как современной Барту, так и довоенной, на структурном уровне в чем-то с неизбежностью повторяя ее ходы и аберрации, но как бы уже на следующем, «закавыченном» этапе.
Первыми европейцами, увидевшими настоящую Японию, были, как известно, португальцы [93], однако не будет излишним преувеличением заметить, что именно Франция (разумеется, среди прочих), явилась законодательницей западной моды на Восток и все восточное. Сейчас уже можно наверняка сказать, что это сюжет известный, избитый, «раскрученный» и даже, как следовало ожидать, у многих вызывающий неприязнь и отвращение (начиная с ориентализма вообще, с «шинуазри», с первого выставочного «japonisme», или японизма, с его коллекционированием лаков, ширм, масок, гравюр Хокусая, – и далее, через американизированный и популяризированный битниками дзэн под командованием Дайсэцу Судзуки, вплоть до относительно недавних субкультурных веяний/увлечений вроде манга-аниме-каваии).
Западные путешественники, дипломаты, писатели и художники создавали образ «прекрасной Японии» для широкого западного потребителя товаров и образов, но нельзя забывать, что из этой очарованности в какой-то момент возник и профессиональный, научный интерес к Востоку. Французский, британский, американский и русский научные подходы к изучению различных культур Востока развиваются «ноздря в ноздрю». Если португальцы и голландцы в свое время «открыли» Японию и попытались ее «обратить», то «форсированным вскрытием» ее в XIX веке занимались уже британцы, русские и американцы. Последние в лице коммодора Мэтью Перри и его эскадры в 1853‒1854 годах в итоге преуспели. Перл-Харбор и Хиросима спустя сто лет явились самыми мощными маркерами в истории японо-американских отношений, однако, несмотря на это или даже, скорее, благодаря этому американская японистика на сегодняшний день считается и является самой сильной в мире, притом что во время японского вторжения Перри будущие пионеры американского японоведения Лафкадио Хёрн (1850–1904) и Эрнест Феноллоза (1853–1908) только-только появились на свет.
Британские дипломаты и исследователи Японии предпочли консервативный дипломатично-энциклопедичный подход. Уильям Джордж Астон (1841–1911), Эрнест Сатоу (1843–1929), Бэзил Холл Чемберлен (1850–1935) – три величайших имени из числа тех, кто написал первые книги о Японии на английском языке. Основной жанр, в котором специализировались эти люди, – «Guide»: путеводитель, методичка, пособие по обращению с Японией и японцами. Британцы создавали энциклопедии быта и нравов японского царства. Литература, словари, грамматика – само собой, без этого никуда. Чуть позднее Реджинальд Блайс (1898–1964) уже переводил хайку и интересовался буддизмом. Труды Блайса стали одним из основных источников Барта в его японской одиссее.