Большая перемена
Я хочу знать все
Николай подозрительно осмотрел одежду, которую Ольга достала из своих необъятных сумок.
– Хм, господа, а вы уверены, что именно это я должен надеть? – с сомнением сказал царь, разглядывая тонкие светлые брюки, летнюю клетчатую рубашку с короткими рукавами и серую жилетку-разгрузку.
Окончательно его добили летние туфли без задников, именуемые в народе «ни шагу назад». Не сумев точно установить размер обуви императора – Николай категорически отказался от услуг Ольги, попытавшейся измерить его ступню, – «кузина белошвейка», не мудрствуя лукаво, решила купить безразмерные туфли. Благо погода стояла в Питере теплая, и ходить в подобной обуви было очень даже приятно.
Но Александр и Ольга сумели убедить императора в том, что именно в такой одежде он не будет бросаться в глаза прохожим. С грехом пополам, с помощью Шумилина, Николай переоделся и переобулся.
Скажем прямо – атлетическая фигура, гордая осанка и правильные черты лица делали царя весьма привлекательным для особ женского пола. Зная слабость Николая к амурным приключениям, Шумилин решил не спускать с него глаз, чтобы какая-нибудь смазливая красотка не вскружила голову монарху и не завлекла его в свои сети.
Когда переодевания закончились, все вышли из бокса. Переступив порог, Николай застыл в изумлении. Его окружал незнакомый и удивительный мир. Ведь одно дело – наблюдать на экране ноутбука за самобеглыми повозками, именуемые у потомков автомобилями, и совсем другое дело – самолично лицезреть их. Предметы эти были для XXI века вполне заурядными, а вот для века XIX – вершиной технической мысли. Но помимо автомобилей присутствовали также дороги с асфальтовым покрытием, по которым эти самые автомобили сновали туда-сюда в огромном количестве, и пригородная электричка, промчавшаяся с шумом и свистом по железнодорожному полотну, совсем рядом с авторемонтной мастерской.
– Проходите, ваше величество, – пригласил Сергеев-младший царя, галантно распахивая перед ним дверцу своей легковушки. Николай неловко втиснулся в салон, поворочавшись, разместился на сиденье, а потом в автомобиль загрузились Александр, Антон и Ольга. И путешествие императора Всероссийского в будущее началось…
Автомобиль по Торжковской доехал до станции метро «Черная речка», потом, перемахнув через Большую Невку, помчался по Каменоостровскому проспекту. Николай с удивлением крутил головой, удивляясь увиденному. Вот слева от них, на Аптекарской набережной, вознеслась в небо гигантская телевизионная башня, а вот за чугунной решеткой и зеленью деревьев мелькнул знакомый красно-кирпичный силуэт храма Иоанна Предтечи.
– Помните, ваше величество, – спросил Шумилин, указывая на храм, – именно здесь мы встретились с вами пару часов назад, или сто семьдесят пять лет тому назад – это как считать…
Николай машинально кивнул, продолжая с любопытством разглядывать проносящиеся перед ним виды Северной столицы. У Петропавловки они попали в небольшую пробку. Машины еле ползли, самые нетерпеливые водители сигналили. Пользуясь случаем, царь стал с Троицкого моста рассматривать панораму Невы со снующими по ее глади речными трамвайчиками и катерами.
– А все-таки красивый город Санкт-Петербург, господа, – сказал он, любуясь раскинувшейся перед ним картиной, – только этих вот ваших авто, по-моему, слишком уж много…
– Что поделаешь, государь, – ответил Шумилин, – сие есть издержки технического прогресса. За все приходится платить… Порой цена бывает слишком дорогой.
С грехом пополам они выбрались, наконец, из пробки и по набережной Кутузова доехали до Литейного моста, свернули на Литейный проспект, а с него на Кирочную улицу. Здесь в своей холостяцкой квартире проживал Шумилин. И его гостем на ближайшие два дня станет император Николай I.
Дом, в котором жил Александр, находился неподалеку от Таврического сада. Он был еще дореволюционной постройки, но после «олимпийского» капремонта, имел все удобства. Поднявшись по лестнице на третий этаж, Шумилин и его августейший спутник вошли в квартиру и перевели дух. Первым делом хозяин включил напольный вентилятор, который закрутил своими огромными лопастями и стал гонять по квартире воздух. Александр открыл окна, и дышать стало еще легче.
– Вот, ваше величество, – сказал он Николаю, с любопытством осматривавшему квартиру, – это мое жилище, располагайтесь в нем и чувствуйте себя как дома. Если есть желание, то можете принять ванну или помыться под душем.
Александр проводил царя в ванную комнату и объяснил Николаю, как следует пользоваться смесителем. Потом дал ему шампунь, чистое полотенце и махровый халат. Из ванны Николай вышел посвежевший и довольный. Шумилин предложил своему гостю полистать какой-то толстый иллюстрированный журнал, валявшийся на столе, и сам тоже отправился в ванну.
Вернувшись, он увидел, как Николай с большим удовольствием и интересом разглядывает фотографии сексапильных красоток в журнале, наряженных в весьма откровенные пляжные костюмы. Александр усмехнулся про себя, вспомнив о несколько странном хобби Николая I – коллекционировании картинок и предметов эротического и порнографического содержания. Говорят, что за долгие годы он сумел собрать огромную коллекцию, которую сейчас стыдливо прячут от посетителей в запасниках Эрмитажа. Шумилин решил, что перед отъездом надо будет зайти с царем в ближайший секс-шоп, чтобы тот пополнил свою коллекцию.
Увидев, что Шумилин уже сполоснулся и застал его за не совсем приличным занятием, Николай немного сконфузился и положил глянцевый журнал на стол.
– Ничего, ваше величество, смотрите, – с улыбкой сказал Александр, – у нас подобные картинки считаются вполне приличными. Есть, конечно, и другие, не совсем пристойные. Но я их у себя в доме не держу.
Заметив некоторое разочарование на лице царя, он решил сменить тему и предложил Николаю попить чаю.
Налив воды в электрический чайник, Шумилин включил его, а сам, достав жестяную коробку с заваркой, насыпал крупный листовой чай в заварной чайник. Николай с любопытством наблюдал за его манипуляциями.
– Господин Шумилин, – сказал царь, – вот вы все делаете сами и обходитесь без кухарки и горничной… А почему вы не наймете их, ведь, как я понял, вы не из самых бедных людей в Петербурге?
– Ваше величество, – ответил Александр, – денег у меня вполне достаточно для того, чтобы нанять прислугу. Только мне это ни к чему. После смерти Маши мне уже не хочется видеть у себя в доме других женщин. Сын мой уже взрослый и живет отдельно от меня. Да и с домашними делами я сам вполне справляюсь…
Николай задумчиво покачал головой. Впрочем, он понимал, что у людей будущего свои привычки и свои взгляды на жизнь.
– Ваше величество, – сказал Шумилин царю, после того как они попили чая и Николай съел свой традиционный соленый огурец, – если я буду дальше продолжать титуловать вас как самодержца в присутствии незнакомых с нашими делами лиц, то это будет выглядеть весьма странно и подозрительно. А посему, если вы не возражаете, я буду называть вас при посторонних по имени и отчеству – Николай Павлович…
Император немного поморщился, но, подумав некоторое время, улыбнулся и кивнул.
– Тогда, уж и мне, господин Шумилин, позвольте именовать вас по имени-отчеству. Тем более что и отчества у нас с вами схожие, – пошутил царь.
– Ваше величество… – начал было Александр, но царь улыбнулся и погрозил пальцем, – …виноват, Николай Павлович – давайте решим с вами, с чего мы завтра начнем? Что именно вы хотите увидеть в первую очередь?
– Александр Павлович, – ответил, немного подумав, император, – давайте начнем с Зимнего дворца и Петропавловского собора. С тех мест, где рождались русские цари, и где они находили свое последние упокоение.
А пока, если вы пока еще не собираетесь ложиться спать, расскажите мне о том, что произошло в России за эти годы…
Шумилин вопросительно взглянул на императора.
– Николай Павлович, это будет не совсем приятный для вас рассказ. Ведь в нашей истории произошло немало трагических событий…
– Я понимаю, – тихо сказал Николай, – но ведь это было… Возможно, если я узнаю обо всем плохом, что случилось у вас, то в нашей истории это плохое удастся предотвратить…
– Ну, если так, то я готов, – сказал Шумилин, – только в этом случае нам вряд ли придется сегодня ночью поспать.
– Ничего страшного, – улыбнулся царь, – я порой ложусь спать в два, а то и в три часа пополуночи. Знаете, сколько вопросов приходится мне решать лично, сколько документов прочитать…
– Тогда я схожу на кухню, заварю крепкого кофе, и мы начнем, – сказал Шумилин…
– …А начнем мы с того, что произойдет в самое ближайшее время, – сказал Шумилин, разливая по чашкам ароматный кофе и, с согласия Николая, добавляя в напиток немного бальзама «Старый Таллин».
– На будущий год, – продолжил Александр, сделав глоток, – Российско-американская компания продаст гражданину Мексики швейцарского происхождения, некоему Иоганну Зуттеру, Форт-Росс в Калифорнии со всеми прилегающими к нему землями. Продажа, кстати, будет убыточная для нас – по условиям сделки, Форт-Росс продадут за 42 857 рублей и 14 копеек серебром. Эти деньги должны быть выплачены в четыре этапа: первые две выплаты хлебом, а последние две – деньгами. Но Российско-американская компания реально получит только 5 373 рубля. А потеряет она при этом… Знаете, сколько она потеряет? – спросил Шумилин у царя.
– Где-то 37 484 рубля, – быстро подсчитал в уме Николай, – но ведь это настоящий грабеж!
– Полностью согласен с вами, – сказал Шумилин, – это самый настоящий грабеж, только и это не самое страшное. Дело в том, что через семь лет после продажи в окрестностях Сан-Франциско, неподалеку от Форт-Росса, будет найдено золото. Причем в больших количествах. Начнется настоящая «золотая лихорадка». Десятки тысяч людей забросят все свои дела и помчатся промывать грунт, рыть шахты, надеясь разбогатеть. В порту Сан-Франциско будут стоять у причалов брошенные командами корабли, экипажи которых сбежали на берег.
Всего же за время золотодобычи в Калифорнии будет добыто драгоценного металла на сумму более пятидесяти миллионов долларов! Вы можете представить – как велика эта цифра?
Николай удрученно посмотрел на своего собеседника.
– Александр Павлович, – сказал он, – поверьте мне, я всего этого не знал. Мне и так уже прожужжали все уши, рассказывая о том, что наши владения в Америке приносят лишь убытки, и чем быстрее мы от них избавимся, тем будет лучше.
– Эх, Николай Павлович, – ответил Шумилин, – хорошо, если советчики говорили все это исключительно по своей глупости. А если по злому умыслу? Если бы вы знали только, какие богатства мы потеряли, отказавшись от этих самых «убыточных» заморских владений. Кстати, не из ведомства ли господина Нессельроде были эти советчики?
И еще – вы, наверное, помните, как несколько лет назад Фердинанд Петрович Врангель, будучи в Мехико, вел переговоры с правительством Мексики о том, чтобы заключить между нашими странами торговый договор. Мексиканцы предложили признать законным нахождение российских подданных на территории Калифорнии и даже не возражали против того, чтобы расширить границы территории, которой владела Российско-американская компания. Ну, а если еще приплатить им… Словом, была реальная возможность получить во владение огромный кусок плодородной земли, удобной для земледелия и скотоводства. К тому же с золотом, лежащим в ее недрах. Для того чтобы сделка состоялась, требовалось лишь одно – установить дипломатические отношения с Мексиканской республикой. Но вы на это не согласились…
Николай даже покраснел от возмущения.
– Помилуйте, Александр Павлович, да как же такое возможно – признать власть мятежников, которые отделились от Испанского королевства, выступив с оружием в руках против своего монарха.
– Николай Павлович, пожалуйста, успокойтесь, – Шумилин говорил с царем тоном человека, вразумляющего непослушное и капризное дитя, – а зачем нам надо было быть большими испанцами, чем сами испанцы? Если Испания смирилась с потерей своей заморской провинции – кстати, Мексика отделилась от Испании еще за пятнадцать лет до того, и испанский король давно уже махнул на нее рукой, – то почему мы должны не признавать ее?
– Ну, знаете, Александр Павлович, – угрюмо сказал Николай, – этак вы можете до самых опасных мыслей дойти…
– Помилуй Бог, Николай Павлович, – парировал Шумилин, – у меня наоборот – все мысли направлены на укрепление державы и монархии. Только делать это все можно по-разному…
Немного успокоившись, Николай подождал, когда хозяин нальет ему еще кофе, и уже нормальным тоном спросил:
– Александр Павлович, вы только не обижайтесь. В России я монарх, чья власть от Бога. И мой долг – когда настанет смертный час, передать державу, Всевышним мне доверенную, моему наследнику в полной целости и сохранности, в порядке и в благоденствии…
– Я понимаю вас, Николай Павлович, – тихо ответил Шумилин, – но, к сожалению, в нашей истории все случилось как раз наоборот. Вы скончались в момент, когда враг вторгся в пределы России, войска наши терпели поражение, а недоброжелатели торжествовали…
– Когда же это произошло? – угрюмо спросил Николай.
– Император Всероссийский Николай Первый скончался в нашей истории второго марта одна тысяча восемьсот пятьдесят пятого года от пневмонии на своей походной кровати в Малом кабинете Зимнего дворца, – спокойно, безо всяких эмоций, словно читая статью в энциклопедии, ответил Шумилин.
– Через четырнадцать с лишним лет… – тихо сказал Николай. Потом перекрестился и внимательно посмотрел на Александра. – А что значат ваши слова о вражеском вторжении и торжестве недоброжелателей?
– К тому времени уже больше года шла война, получившая позднее название Восточной, или Крымской. Объединенные силы Англии, Франции, Турции и Сардинского королевства осадили Севастополь и нанесли несколько поражений русским войскам, которые пытались прийти ему на выручку.
А недоброжелатели наши – это в первую очередь Австрия, которая незадолго от этого была спасена вами, Николай Павлович, от развала. За это сия держава отплатит России и вам лично черной неблагодарностью, вступив сначала в союз с Англией и Францией, а потом предъявит нам ультиматум и потребует уступить Австрии часть Бессарабии. В случае непринятия ультиматума император Франц-Иосиф, которого вы называли своим сыном, грозил России войною.
– Вот как, – растерянно произнес Николай, – значит, все в Европе были против нас…
– Да, практически все, – ответил Шумилин, – лишь прусский король Фридрих-Вильгельм IV держался до последнего, но и он, под давлением Англии, Франции и Австрии, был вынужден – правда, всего лишь на словах – присоединиться к антироссийской коалиции. Так же поступил и шведский король, который формально вступил в антироссийский союз с Британией и Францией, но дальше слов и обещаний дело не пошло.
– Ну, а Севастополь выдержал осаду? – с надеждой в голосе спросил Николай.
– Нет, Николай Павлович, – ответил Шумилин, – врагу, после нескольких кровопролитных штурмов, удалось овладеть его южной частью. Наши войска отошли на северную сторону.
– Но почему? – с горечью воскликнул Николай. – Почему все так случилось? Неужели русские солдаты были недостаточно храбры, а русские офицеры и генералы не преисполнены решимости сражаться за Отечество до последней капли крови? Что же случилось с Россией и ее армией?
– Войска наши сражались храбро, а многие из военачальников честно сложили головы, защищая Севастополь, – ответил Александр. – Например, у моего друга, Виктора Ивановича Сергеева, предок был рядовым Селенгинского пехотного полка. Он отличился во время обороны Севастополя, сумел вывести в офицеры своих детей, и его род вот уже на протяжении полутора веков честно служит Родине, защищая ее от врага.
– Похвально, похвально, – сказал Николай, – но вы так ничего мне и не сказали про то, что послужило причиной захвата врагом части Севастополя? И почему моя армия, которой я уделял столько внимания и тратил на нее столько денег, оказалась неспособной отразить вражеское вторжение?
– На это, Николай Павлович, есть много причин, – сказал Шумилин. – Кстати, вы будете не против, если я предложу вам выпить еще кофе?
– С большим удовольствием, Александр Павлович, – ответил царь, – а вы пока будете его готовить, подумайте над моим вопросом. Я понимаю, что ответить на него будет непросто, но я вас не тороплю.
Когда Александр вошел в комнату с кофейником в руках, Николай, поднявшись с мягкого дивана, внимательно разглядывал картины в рамках, висевшие на стенах комнаты.
– Александр Павлович, – спросил он, – а что за люди изображены на этих картинах? Например, вот этот военный, – и Николай показал на репродукцию портрета художника Серова, изображавшего императора Александра III, стоявшего подбоченясь, с рапортом в руке.
– А это, Николай Павлович, ваш внук, император Александр III, – ответил Шумилин. – Очень умный и талантливый человек.
– Вот он какой, мой внук, – сказал Николай, с интересом посмотрев еще раз на портрет, – только почему-то борода у него как у мужика. А ростом и статью – весь в меня.
– Да, Николай Павлович, – сказал Александр, поставив перед императором чашку с дымящимся кофе, – стать и силушка у него были действительно богатырскими. Жаль только, что поцарствовать ему довелось сравнительно немного.
Но вернемся к вашему правлению. Вы, действительно, задали мне очень трудный вопрос. И ответить на него так сразу будет непросто. Начну с самой болезненной для России проблемы – с крепостной зависимости крестьянства…
– Александр Павлович, – царь укоризненно посмотрел на Шумилина, – если бы вы знали, сколько сил я потратил на то, чтобы как-то разрешить этот вопрос. Вы правы, крепостная зависимость – наше проклятие. Но нельзя вот так просто освободить крестьян и дать им землю. Что же мы – британцы, которые своих мужиков согнали с земли, дав им свободу? А потом сотнями и тысячами вешали их за бродяжничество. И что же делать с дворянством, которое является опорой нашего государства?
– Знаю я все, что вы уже сделали и еще сделаете, Николай Павлович, – ответил Шумилин, – я помню, что к концу вашего царствования сократилось численности крепостных крестьян с 57–58 процентов в 1817 году, до 35–45 процентов в 1858 году. Именно при вас прекратилась раздача государственных крестьян помещикам.
Знаем мы и про облегчения и льготы, которые получили при вашем правлении помещичьи крестьяне. Ваш сын, император Александр II, завершит вашу работу, в 1861 году отменив крепостное право. Правда, при этом он заложит такую мину под фундамент государства, что… Впрочем, об этом лучше поговорить отдельно.
А вот насчет армии российской – это особый разговор. Мне известно, что она для вас, Николай Павлович, любимое детище. Только, к сожалению, армия наша оказалась не готова к войне с европейскими державами. Знаю, что продолжение нашего разговора касаемое армии будет для вас неприятно. Может быть, отложим его?
– Нет уж, Александр Павлович, – сказал Николай, криво усмехнувшись, – замахнулись – бейте. К тому же лекарство большей частью бывает горькое на вкус. Придется его принять. Итак, я слушаю вас.
Шумилин посмотрел на Николая с жалостью. Все-таки неприятно лишать человека веры в то, чему тот посвятил всю свою жизнь. Но иначе нельзя – трудно будет потом что-либо изменить в той реальности. И снова все может повториться: Восточный кризис, Крымская война, поражения при Альме и Евпатории, а потом – смерть от пневмонии на железной походной койке под солдатской шинелью…
– Николай Павлович, – осторожно начал Александр, – я знаю, что армия для вас все. Вы никогда не жалели денег на ее оснащение и содержание. Но тратились ли они с толком?
– У вас есть сомнения в этом? – встрепенулся Николай. – Я готов выслушать их.
– Есть, и немалые. Причем для начала я процитирую записки некоторых ваших современников, не называя, впрочем, их фамилий. Это не суть важно.
Вот мнение человека, который позднее станет военным министром в правительстве вашего сына, и неплохим, кстати, министром: «…Даже в деле военном, которым император занимался с таким страстным увлечением, преобладала та же забота о порядке, о дисциплине, гонялись не за существенным благоустройством войска, не за приспособлением его к боевому назначению, а за внешней только стройностью, за блестящим видом на парадах, педантичным соблюдением бесчисленных мелочных формальностей, притупляющих человеческий рассудок и убивающих истинный воинский дух»…
– Александр Павлович! – возмущенно воскликнул Николай. – Неужели вы считаете, что армия любой страны мира может существовать без дисциплины, умения держать строй и соблюдать общепринятые воинские ритуалы?
– Нет, я так не считаю, – ответил Шумилин, – без дисциплины армия – это стадо баранов. Да и строевая подготовка нужна, спору нет. Но все должно быть в меру. Солдат предназначен не для парада, а для войны. Он должен уметь не тянуть носок на плацу, а убивать своего противника в бою, причем делать это он должен лучше, чем противник – иначе убьют его. И учить солдата надо прежде всего стрелять, причем быстро и метко, передвигаться и маскироваться на местности. Ну, и уметь думать. Как говорил Суворов, «каждый воин должен понимать свой маневр». А ведь сейчас как случается – порой не каждый генерал может разобраться в том, что происходит на поле боя.
– Все это так, но разве мы не учимся всему тому, о чем вы сейчас сказали? – возмутился Николай. – К тому же те, о которых вы уничижительно говорите, заслуженные командиры, отличившиеся во многих сражениях!
– Генералы должны не саблей рубить и штыком колоть, – заметил Шумилин, – а управлять войсками на поле боя. Тут одной личной храбрости мало. Нужно еще и умение думать, причем думать быстро и не шаблонно. А у некоторых военачальников часто отсутствует умение принимать верные и своевременные решения на поле боя.
Я уже не говорю о том, что многие люди, носящие шитые золотом эполеты, считают военную службу чем-то вроде синекуры. То есть используют свое служебное положение в личных целях. Вам привести наиболее вопиющие примеры казнокрадства в военном министерстве?
– Не надо, – буркнул недовольно Николай, – здесь я с вами спорить не стану. Но только таких жуликов и взяточников из армии удаляют, лишая их чинов. Ну, а насчет умения думать… Я полагаю, что для военного важнее умение повиноваться и исполнять приказы вышестоящего начальника.
– Вот-вот, – ответил Шумилин, – в ожидании приказа этого самого вышестоящего начальника и были проиграны сражения в Крыму. Например, во время Инкерманского сражения, когда русские войска успешно атаковали англичан, срочно понадобились резервы для того, чтобы развить успех. Но генерал Данненберг со своим двенадцатитысячным резервом не тронулся с места, так же как и генерал Горчаков, простоявший с двадцатидвухтысячным отрядом в полутора верстах от поля боя. И наши войска потерпели поражение, так и не сумев деблокировать Севастополь.
– Не может такого быть! – воскликнул Николай. – Данненберг и Горчаков – подлецы! Как только я вернусь в Петербург, то сразу же уволю их со службы.
– А как вы поступите с князем Василием Андреевичем Долгоруким, который сейчас полковник, а во время Крымской войны будет военным министром? Так вот, он отказался прислать командующему русскими войсками в Крыму карту полуострова, потому что карта сия была в России всего в одном экземпляре и хранилась у военного министра.
– Безобразие! – воскликнул Николай. – Неужели, Александр Павлович, так все и было? Это же уму непостижимо!
– Было, Николай Павлович, – печально сказал Шумилин, – именно так все и обстояло. А князь Меншиков, командующий русскими войсками в Крыму? Его ведь там станут называть «Изменщиковым». Кажется, он сделал все для того, чтобы Россия потерпела поражение…
– А ведь Александр Сергеевич сейчас командует флотом! – воскликнул император. – Я знаю его как храброго воина и опытного дипломата. Князь отличился во время штурма Анапы в прошлую войну с турками, а во время осады Варны был в войсках и был ранен ядром в ноги. Нет, я не верю в это…
– Ваше право, Николай Павлович, – сказал Шумилин, – но все было именно так. А я уже не говорю об обычном нашем российском разгильдяйстве. К примеру, полушубки, которые были заказаны к зиме, хотя и крымской, но все же холодной, пришли в Севастополь лишь к лету, когда надобность в них отпала.
Я лишь чуть-чуть коснусь такого мерзкого явления, как неимоверная алчность интендантов! Они беззастенчиво воровали продукты и имущество у защитников Севастополя, оборванных и полуголодных. Дело дошло до того, что за выдачу жалования сражающимся на бастионах героям, эти тыловые крысы требовали, как говорят в наше время, «откат» – шесть-восемь процентов от общей суммы жалования.
Генералы Бутович и Халецкий умудрились в разгар военных действий переслать в Петербургский банк по сорок тысяч рублей серебром. Естественно, отнюдь не накопленных в течение многих лет воздержанием от доступных им радостей жизни. Генерал же Ковалев отправил домой фортепьяно, завернутое для сохранности инструмента в корпию! И это тогда, когда раненые в Севастополе остро нуждались в перевязочном материале.
– Какой позор! – простонал Николай, закрыв лицо ладонями. – Какие мерзавцы! Александр Павлович, что же делать, ведь я увольняю их от службы, отдаю под суд, а жуликов меньше не становится.
– Человеческую натуру исправить невозможно, – хмуро сказал Шумилин, – но все же возможно заставить этих, как вы говорите, мерзавцев бояться закона, не действовать так нагло и беззастенчиво. Трудно это, но попробовать стоит…
Хотя… Вы помните, Николай Павлович, управляющего делами Комитета министров, некоего Гежелинского? Он в течение пяти лет регулярно бывал у вас с докладами, но при этом не исполнил двадцать четыре Высочайших повеления и шестьдесят пять прочих важных документов. Некоторые лежали в его канцелярии аж с 1813 года! Получается, что даже ваши указы не исполняют – что же тогда говорить о каких-то законах и правительственных постановлениях!
– Довольно, Александр Павлович! Прошу вас, хватит! – воскликнул Николай. – Неужели все так плохо? Лучше расскажите, что у нас можно сделать с армией. А о жуликах и казнокрадах мы еще поговорим, только чуть позднее…
– Хорошо, Николай Павлович, – сказал Александр, – если вернуться к неудачной для России Крымской войне, то следует вспомнить и об устарелости нашего вооружения. Особенно это касается стрелкового оружия.
Наша пехота была вооружена гладкоствольными ружьями, тогда как в Европе уже вовсю использовали нарезные дальнобойные ружья. Нельзя сказать, что их у нас не было вообще. Нарезными ружьями – бельгийскими («люттихскими», льежскими) и отечественными систем Гартунга и Эрнрота, штуцерами – было вооружено лишь четыре-пять процентов пехоты: стрелковые батальоны и двадцать четыре «застрельщика» в каждом пехотном батальоне. Основным же видом массового стрелкового оружия были гладкоствольные кремневые и капсюльно-ударные ружья с дальностью прямого выстрела в двести шагов. Английские и французские пехотинцы поражали наших солдат на немыслимой дистанции. Да что там солдат – союзники выбивали расчеты наших гладкоствольных артиллерийских орудий, не опасаясь получить в ответ заряд картечи.
– Почему же так произошло? – спросил Николай. – Ведь мы пытались вооружить нашу армию новым и совершенным оружием.
– Все дело в том, что вы не готовились к войне со всей Европой, – сказал Шумилин, – для войны с Турцией или Персией вооружения и снаряжения вполне было бы достаточно. А вот для войны с армиями Франции и Британии вам тягаться оказалось явно не по силам.
Ошибка ваша, Николай Павлович, заключалась в том, что неверно выстроенная внешняя политика привела к войне с самыми сильными государствами Европы, с неблагоприятным для России нейтралитетом остальных стран. Фактически Россия осталась одна.
– Да, – задумчиво сказал Николай, – я все понял… Но почему же так получилось?
– Генерал Карл фон Клаузевиц, который во время войны с Наполеоном сражался в составе Русской армии, говорил: «Война – есть продолжение политики иными насильственными средствами». Следовательно, если война началась в неблагоприятной для России обстановке, то виноваты те, кто отвечает за внешнюю политику империи… Вы понимаете, Николай Павлович, о ком я говорю?
– Понимаю, – мрачно сказал царь, – я уже не раз слышал о том, что Карл Васильевич не всегда принимает правильные решения…
– Это еще слишком мягко сказано, – с саркастичной улыбкой ответил Шумилин. – Вице-канцлер Нессельроде порой принимает весьма странные решения. И тому немало примеров. Только… – тут хозяин квартиры бросил взгляд на висящие на стене часы, – скоро уже три часа. Заболтались мы с вами, однако…
– Вы правы, Александр Павлович, – сказал Николай и потер ладонью глаза, – знаете, у меня голова уже плохо соображает от бессонницы и всех этих разговоров. Давайте поспим хотя бы пару часов, а потом продолжим беседу.
Паролем пусть будет это…
Пока царь гостил в будущем, в его времени тоже происходили не менее важные события. Главный надзирающий за Российской империей граф Александр Христофорович Бенкендорф самолично познакомился с гостями из будущего. Как умный человек и хитрый царедворец, он сразу же понял всю выгоду от такого знакомства.
В тот вечер граф засиделся в квартире Одоевского допоздна. Он жадно расспрашивал Сергеева о том, что произошло с Россией за сто семьдесят с лишним лет. Оберегая нервы и рассудок Бенкендорфа, Виктор на некоторые его вопросы отвечал весьма уклончиво и неопределенно.
Впрочем, как человек опытный, и сам Александр Христофорович прекрасно понял, что не все ему положено знать, и особо не настаивал на доскональных ответах на свои вопросы, если чувствовал, что тема, им поднятая, находится за пределами его компетенции.
Но даже то, что удалось узнать графу, повергло его в ступор. Это прежде всего Крымская война, кончина Николая I, и воцарение нового императора Александра II. К известию о своей близкой кончине (в реальной истории Бенкендорф умер в сентябре 1844 года в возрасте шестидесяти двух лет) он отнесся довольно спокойно. В конце концов, генерал был старым воякой, не раз смотрел в глаза смерти, был ранен, причем неоднократно. А вот смерть его покровителя и друга, униженного неудачами в Крыму и потрясенного предательством союзников, тех, кого император считал своими друзьями, изумила графа.
– Как же это так можно, господа? – растерянно проговорил Бенкендорф. – Мы ведь заключили договор о союзе с Австрией и Пруссией… А они пригрозили ударить нам в спину. Какая подлость!
– Александр Христофорович, голубчик, – ответил ему Сергеев, – вы же знаете, что политика – это такая вещь, в которой договоры между государствами соблюдаются лишь до тех пор, пока они выгодны. Вон, посмотрите на британцев – для них важнее всего то, что касается их любимого острова. Как скажет в недалеком будущем один из премьер-министров королевы Виктории, «у Британии нет постоянных врагов и постоянных друзей – у Британии есть только постоянные интересы».
– Но… но это же… Это мерзко и недостойно государственного деятеля! – воскликнул потрясенный Бенкендорф. – Конечно, политика – штука довольно грязная и циничная, но не настолько же…
– Александр Христофорович, – наставительно, как взрослый обычно говорит подростку о прописных истинах, произнес Сергеев, – вы ведь в молодости сами были кем-то вроде дипломата и, гм… не только дипломатом. Париж тысяча восемьсот восьмого года… Напомнить вам – чем вы занимались там вместе с графом Чернышевым?
Услышав эти слова, Бенкендорф усмехнулся. Ему было приятно вспомнить молодые годы, службу в Париже в составе русского посольства, где он занимался тем, что некоторые люди скромно называют военной разведкой, а некоторые – шпионажем. Он вспомнил и очаровательную французскую актрису, пышнотелую мадемуазель Жорж, любовницу Наполеона, которую юный Бенкендорф сумел соблазнить и с которой сбежал из Франции в Петербург. После этого Бонапарт зачислил его в список своих личных врагов.
Потом разговор вернулся к сегодняшним реалиям. Граф попросил Виктора рассказать ему о том, что в самое ближайшее время произойдет в империи. К сожалению, Сергеев знал историю XIX века намного хуже, чем его одноклассник, который отбыл в Петербург века XXI с Николаем I.
Поэтому он честно признался, что многое из того, что должно случиться, ему неизвестно, и предложил Бенкендорфу по прибытии Шумилина поговорить с тем начистоту. Тем более что он мог быть полезен как специалист. Правда, Александр Павлович занимался борьбой с уголовной преступностью, а не с врагами государства, но основы розыскного дела сыщикам из III отделения узнать не помешало бы.
– Виктор Иванович, – спросил задумчиво Бенкендорф, – возможно, я буду выглядеть в ваших глазах не совсем… – граф замялся. – Но я хочу узнать – что вы думаете о моем помощнике, полковнике Леонтии Васильевиче Дубельте. Ведь это именно я ходатайствовал, чтобы его приняли на службу в жандармский корпус. А потом я взял его в свою канцелярию. Сейчас же я чувствую, что он метит на мое место. В то же время Леонтий Васильевич прекрасный служака, знает свое дело и за короткое время сумел создать сеть информаторов. Теперь мне, а соответственно и государю, хорошо известно, что происходит в Петербурге и губернских городах.
– Эх, Александр Христофорович, – сказал Сергеев, – это вам так кажется. Во-первых, нельзя до конца доверять человеку, который, по его собственному признанию, состоял сразу в трех масонских ложах, одна из которых, союз «Соединенных славян», являлась своего рода филиалом тайного общества декабристов. Я понимаю вас, Александр Христофорович, среди ваших друзей тоже были те, кто потом оказался под следствием по делу 14 декабря… Но вы, граф, заслужили доверие и уважение государя своим поведением в тот роковой день. А вот Леонтий Васильевич…
Ну, а во-вторых… Знаете, Александр Христофорович, чем вы отличаетесь от него, несмотря на то что фактически делаете одно и то же дело? Вы служите России и самодержцу не за страх, а за совесть, понимая, что работа сия, несмотря на ее внешнюю неприглядность, очень нужна и важна для государства нашего.
А вот Леонтий Васильевич в первую очередь видит в службе возможность что-то сделать для себя лично, служит не столько царю и империи, а своему тщеславию. Вспомните дело Пушкина… Точнее, историю с его дуэлью. Ведь Дубельт получил от вас и государя четкий приказ – всеми возможными средствами не допустить дуэли между Пушкиным и Дантесом. И что Дубельт – справился с переданным ему Высочайшим повелением? Как бы не так! Он, по его словам, всячески стараясь помешать той роковой дуэли, проявил между тем чудовищную халатность, и Пушкин – гордость нашей словесности, погиб.
И еще есть за господином Дубельтом грешок стяжательства. Именно сейчас начинается одна афера, о которой станет известно лишь через двенадцать лет. Я пока не буду о ней говорить – поймите меня правильно, Александр Христофорович, об этом первым должен узнать государь. Скажу только, что в ней будет замешен и Леонтий Васильевич. Так что господин Дубельт – личность, с моей точки зрения, вызывающая недоверие.
Бенкендорф хмуро кивнул.
– Виктор Иванович, я в общем-то думаю так же, как и вы, но мне хотелось лишний раз убедиться в своей правоте. Если даже вы, в своем XXI веке придерживаетесь того же мнения, то тогда…
Бенкендорф не договорил и махнул рукой. Потом он немного подумал и продолжил:
– Господин Сергеев, я не хочу вмешивать вас в мою междоусобицу с Дубельтом. Лучше будет, если он о вас вообще ничего не будет знать. Но те из моих людей, которые имели «счастье» познакомиться с некоторыми из вас… – сказав это, Бенкендорф достал из кармана мундира обрезки пластиковых стяжек. – В общем, я хочу, чтобы рядом с вами всегда теперь был мой человек, который помогал бы вам лучше разбираться в том, что происходит у нас, и решать возникающие проблемы. Завтра утром он будет у вас.
Зовут его Дмитрием Григорьевичем, фамилия его простая – Соколов, чин – ротмистр. Для того чтобы вы были уверены в том, что к вам пришел человек именно от меня, я попрошу вас, Виктор Иванович, дать какую-нибудь вашу вещь, которую вы сразу бы узнали. Утром я передам ее ротмистру, а он предъявит ее вам при встрече. Ну, это будет что-то вроде пароля.
Вполне понятно, что я не стану рассказывать ему, кто вы и откуда. Ну, а вам самим решать – продолжать считаться отставным майором Сергеевым, или прямо рассказать ему о вашем пришествии из будущего в наш мир. Скажу лишь одно – человек этот честный, верный государю и России. Ротмистр послужил в свое время на Кавказе, где проявил немалую храбрость и смекалку. Как вам мое предложение?
Сергеев на мгновение задумался. С одной стороны, появление рядом с ними человека графа Бенкендорфа создало бы определенные сложности в общении пришельцев из будущего с людьми XIX века. Но с другой стороны, лучше знать в лицо того, кто будет за ними следить, чем каждый раз озираться, выискивая тайного соглядатая. Виктор не был наивен и прекрасно понимал, что с этого дня они будут постоянно находиться «под колпаком» ведомства, возглавляемого его сегодняшним собеседником.
– Ну, что ж, Александр Христофорович, – сказал Сергеев, – пожалуй, ваше предложение вполне здравое, и действительно, с помощником от вашего ведомства мы будем чувствовать себя более спокойно… – при этом Виктор скосил глаза на лежащие на столе обрывки пластиковых стяжек. Бенкендорф, оценив намек, улыбнулся.
– Мы будем рады познакомиться с ротмистром Соколовым, тем более что мой сын уже в наше время воевал примерно в тех же местах, что и ваш протеже. Ну, а насчет нашего происхождения… – тут Сергеев развел руками. – Если ваш человек действительно умен и наблюдателен, то он довольно скоро и сам поймет, что мы за люди и откуда. Тогда волей-неволей нам придется раскрыть наш секрет.
Надеюсь, граф, что ротмистр сумеет сохранить в тайне то, что он узнает от нас. Ведь вы прекрасно понимаете, какие непоправимые последствия могут наступить в случае, если недоброжелательно настроенные к России и государю люди узнают о нашем существовании. Так что ждем завтра с визитом Дмитрия Григорьевича, а насчет вещицы… – Сергеев сунул руку в карман и достал оттуда синюю шариковую ручку с эмблемой «Зенита», – пусть вот это станет нашим паролем.
Глаза в глаза
Александр и император легли спать где-то около трех часов ночи. Но несмотря на это, в шесть Николай уже был на ногах – сказалась его привычка рано вставать. Шумилин, услышав шаги в коридоре, решил немного поваляться на своем любимом мягком диване – ничего страшного, если Николай немного побудет один. Пусть посмотрит в окно, полюбуется на жизнь Петербурга XXI века.
Но царь, видимо желая не терять времени даром, решил заняться самообразованием. Александр услышал, как скрипнула дверца книжного шкафа (черт, ведь давно собирался смазать петли!), а потом скрипнуло кресло. Обождав минут десять, Шумилин осторожно встал с кровати, надел пижамные брюки и футболку, после чего тихонечко, стараясь не шуметь, подошел к двери своей спальни. Приоткрыв дверь, он заглянул в гостиную.
Николай в мягком махровом халате сидел у окна в кресле и читал какую-то книгу, морщась время от времени – скорее всего, его раздражала новая, непривычная для человека XIX века орфография. «Интересно, что он там читает?» – подумал Шумилин.
В этот момент половица все же предательски скрипнула под его ногой, и царь, услышав посторонний звук, обернулся.
– Доброе утро, Николай Павлович, – приветствовал Александр своего гостя, – извините, заспался немного. А вы почему не спите? И что читаете, если это, конечно, не секрет?
– И вам утро доброе, Александр Павлович, – любезно поздоровался с ним Николай, – не спится мне что-то после нашего с вами ночного разговора. Да и привык я, знаете ли, рано вставать.
– Понятно, – сказал Александр, – наверное, вы такой же «жаворонок», как и я.
Заметив непонимающий взгляд царя, Шумилин пояснил:
– У нас людей делят на две категории: «жаворонки» и «совы». «Жаворонки» – это те, кто рано встают и рано ложатся. «Совы» – наоборот, любят поспать с утра и бодрствуют до полуночи и даже далеко за полночь.
Николай понимающе кивнул.
– Ясно, Александр Павлович. Только я, скорее, по-вашему и «жаворонок» и «сова» одновременно. Приходится много работать, так что на сон остается всего три-четыре часа в сутки. А сколько сейчас времени?
Шумилин взглянул на электронные часы, висевшие на стене, – по московскому времени, шесть с половиной часов утра.
Император, увидев часы, на которых вместо циферблата были большие ярко-зеленые цифры, удивился. Потом он взял со стола свои золотые карманные часы, щелкнул крышкой и взглянул на время.
– Удивительно, но на моих часах всего четыре тридцать. Похоже, что время у вас на два часа обгоняет время Санкт-Петербурга года 1840-го. Впрочем, если учесть, что ваше время убежало не только на два часа, но и на все сто с лишним лет вперед, я уже теперь ничему не удивляюсь.
Царь встал с кресла и сладко потянулся. Александр увидел обложку книги, которую тот читал до его прихода. Это был книга генерала Шильдера «Николай I, его жизнь и царствование». Генерал и историк начал писать ее в конце XIX века, незадолго до своей смерти. И написал он только первую часть, закончившуюся рассказом о польском мятеже 1831 года.
Царь, заметив, что Шумилин смотрит на книгу, криво усмехнулся и сказал:
– Вот, решил почитать о самом себе. Этот историк – не сын ли он генерала Карла Андреевича Шильдера, который в прошлую войну с турками командовал лейб-гвардии саперным батальоном? Тот еще построил подводный корабль, который мог из-под воды стрелять зажигательными ракетами…
Шумилин подтвердил, что Николай Карлович Шильдер и в самом деле сын Карла Андреевича Шильдера, изобретателя первой в мире подводной лодки, вооруженной ракетами. И что сегодня праправнуки той самой шильдеровской ракетной подводной лодки могут запросто уничтожить все живое на планете.
От этих слов Николай даже на какое-то время потерял дар речи. А потом, придя в себя, попросил более подробно рассказать о подводных монстрах, которых он назвал «всадниками Апокалипсиса».
Шумилин взял с полки книгу с фотографиями современных кораблей русского флота и кратко рассказал царю о каждом из них. Особенно потрясли Николая снимки авианосца «Адмирал Кузнецов» и атомных подводных лодок, несущих баллистические ракеты. А когда Александр сообщил своему гостю, что такие подводные лодки могут неделями находиться под водой, пересекать, не поднимаясь на поверхность, океаны и одним залпом стирать с лица земли целые города и даже страны, царь был потрясен.
– Александр Павлович! – воскликнул он. – Как страшно жить в вашем мире! Я не понимаю, как можно быть спокойным, когда знаешь, что где-то в глубинах морей плавает такое вот чудовище, и что его ракеты нацелены на вас. Как вы можете спокойно относиться к тому, что в любой момент мирная жизнь может прерваться, и на вашу страну обрушатся все силы ада, по сравнению с которыми гибель библейских Содома и Гоморры покажется пустяком! Нет, в мое время между государствами, конечно, тоже случаются войны, но ни в одной из них не ставится целью истребить всех жителей государства и превратить в прах и пепел огромные города.
– Увы, Николай Павлович, – печально ответил царю Шумилин, – но реальность нашего бытия всеми давно уже принимается спокойно, без паники. Люди предпочитают не думать об этом, делая вид, что всех сиих ужасных средств массового уничтожения как бы и не существует. А насчет вашего времени…
Да, в Европе поголовного истребления мирных жителей уже не происходит – времена Тилли и Валленштейна канули в Лету. Но те же британцы запросто вырезают жителей острова Тасмания, а граждане Северо-Американских Соединенных Штатов не так давно еще платили за скальп индейца от семидесяти до ста двадцати долларов – в зависимости от того, с кого сняли этот скальп – с ребенка или с взрослого воина. Да и британцы в Ирландии не так давно платили за голову учителя ирландского языка такую же премию, как за убитого волка.
– Я слышал об этом, – нахмурившись, сказал Николай, – и никогда не позволил бы одним моим подданным убивать других. Даже в мятежной Польше, где бунтовщики зверски расправлялись с пленным русским солдатами, мы наказывали лишь тех, кто был изобличен в убийстве и зверстве над теми, кто сохранил мне верность.
– Николай Павлович, – спросил Шумилин, – вы готовы отправиться в путешествие по Санкт-Петербургу? Или предпочтете еще немного побыть у меня?
– Нет, я прибыл сюда для того, чтобы увидеть ваш мир своими глазами, – возразил царь. – Александр Павлович, давайте собираться…
– Тогда, Николай Павлович, мы быстренько позавтракаем, соберемся и, как говорится, с богом – вперед…
Шумилин, привыкший к холостяцкой жизни, на скорую руку приготовил еду – пельмени, бутерброды с сыром и ветчиной, бисквиты и печенье. Ну, и кофе, чтобы разогнать усталость после напряженной ночной беседы.
Николай с удовольствием умял тарелку пельменей с майонезом и кетчупом, похрустел своим любимым соленым огурчиком, отдал должное бутербродам и бисквитам. После кофе хозяин и гость стали собираться в дорогу. Шумилин хотел позвонить по телефону Сергееву-младшему, чтобы тот подъехал к ним на машине, но Николай стал возражать, заявив, что он с большим удовольствием прошелся бы пешком по улицам города. Тем более что погода к тому вполне располагала.
Перед уходом император немного замялся и извлек из-под стола небольшой саквояж, который он взял с собой из прошлого. Щелкнув его замками, царь достал из него несколько золотых табакерок с бриллиантами, несколько золотых карманных часов, две или три коробочки, в которых обычно хранятся драгоценности, и замшевый мешочек, в котором что-то брякало.
– Александр Павлович, – немного смущенно сказал Николай, – мне не хочется возвращаться домой с пустыми руками. У меня есть желание купить у вас подарки для своей супруги и детей. Для этого нужны деньги, но как я понимаю, в вашем мире мои монеты и ассигнации вряд ли примут в качестве оплаты за покупки. Поэтому я хотел бы попросить вас, Александр Павлович, обменять эти драгоценности и золотые монеты на деньги, имеющие хождение в вашем времени.
Шумилин задумчиво почесал голову. Действительно, он как-то не подумал – на какие шиши он купит то, что понравится царю в нынешнем Санкт-Петербурге. Конечно, всего того, что предложил Николай для обмена, вполне хватило бы не только на покупку сувениров, но и на приобретение вещей куда более ценных. Но реализовать царские драгоценности и золотые монеты быстро вряд ли удастся. Сбыть по дешевке такое жаба задушит, а продать серьезным людям – так на этих серьезных людей еще надо выйти через заслуживающих доверие посредников.
Конечно, можно начать с золотых монет. Но для их обмена на нынешние российские рубли нужно будет планировать отдельную операцию. Ну, а безделушки, небрежно вываленные царем на стол, в XXI веке стоят целое состояние.
– Хорошо, Николай Павлович, – сказал Александр, чуть помедлив, – давайте вернемся к этому вопросу чуть позднее. А пока совершим прогулку по городу. Я хочу, чтобы вы просто посмотрели в глаза вашим потомкам. Блаженный Августин говорил, что глаза – это зеркало души. Вы можете взглянуть в души моих современников!
Они вышли из дома и бодро зашагали по чисто вымытому поливальной машиной асфальту. День обещал быть хорошим – на небе ни облачка, ветра почти нет. Суббота – выходной. С утра на улицах народу мало, машин тоже.
Николай с любопытством осматривался по сторонам. Его удивляло все – и легкомысленная по меркам XIX века одежда встреченных ими представительниц прекрасной половины рода человеческого, и огромные в сравнении с каретами и пролетками автобусы и троллейбусы. Царю очень понравились светофоры. Когда Шумилин в двух словах объяснил ему, что означают эти загорающиеся и гаснущие зеленые, желтые и красные огоньки, тот одобрительно закивал. Александр же про себя подумал, что скорее всего, в Петербурге XIX века на Невском проспекте вскоре тоже может появиться нечто подобное. Вот только как они будут действовать? Возможно, что рядом с ними поставят специальных будочников, которые станут управлять светофорами вручную.
Кстати, Николая очень удивило то, что на улицах люди спокойно курят. В его время дымить в общественных местах было строжайше запрещено. А здесь – пожалуйста, доставай папироску и кури, сколько хочешь.
Гость из прошлого неплохо ориентировался в Петербурге XXI века, хотя многие дома были построены уже после 1840 года, а те, что уже были, не сохранились. На Кирочной, напротив улицы Восстания, царь остановился и долго смотрел на школу, находившуюся на том месте, где при нем стояла церковь Козьмы и Дамиана – храм Лейб-гвардии саперного батальона, которым Николай когда-то командовал.
– Нет его уже, значит, – грустно сказал самодержец, – а жаль…
– Мне тоже очень жаль, Николай Павлович, – ответил Александр, – красивая была церковь. Я, правда, видел ее только на фотографиях. Ее снесли еще до моего рождения.
Потом они вышли на Литейный проспект, где царь долго любовался зданием Дома офицеров. Далее свернули на улицу, которая при Николае называлась Пантелеймоновской – по имени церкви Святого Великомученика Пантелеймона Целителя. Царь уже стал привыкать к современной орфографии и с интересом читал таблички и рекламы, которыми пестрели фасады домов. И именно здесь с ним чуть было не случился удар.
Николай прочитал табличку с названием улицы и остолбенел.
– Боже праведный! – воскликнул он, не веря своим глазам. – Это как понимать прикажете, Александр Павлович!
На табличке было написано: «улица Пестеля».
– Вы назвали улицу именем этого висельника Пестеля?! – царь никак не мог прийти в себя от возмущения. – Вы, милостивый государь, хоть знаете, что это был за человек?!
– Николай Павлович, пожалуйста, не волнуйтесь так, – Шумилин заозирался по сторонам. Некоторые прохожие, удивленные странным поведением высокого и статного мужчины, начали на них коситься. – Николай Павлович, я прекрасно знаю, что Павел Пестель был человеком отвратительным, и что, дорвись он до власти, кровь потекла бы ручьем по всей Руси Великой.
– Александр Павлович, – продолжал возмущаться царь, правда уже не так бурно, – как можно называть именами таких людей улицы?! Вы еще скажите мне, что у вас и памятники им ставят!
Шумилин тяжело вздохнул. Врать он не умел, да и не любил, а правду говорить не хотелось. Ведь и памятники имеются, и фильмы о них снимали, и несколько поколений на примере этих самых «героев 14 декабря» воспитывали…
Он попытался отвлечь внимание царя, рассказывая тому о мемориальной доске напротив Пантелеймоновской церкви – о доблести защитников полуострова Ханко во время Великой Отечественной войны.
– Ханко – это Гангут? – переспросил Николай Шумилина. – Это выходит, что Россия воевала с Финляндией? Как же такое могло случиться?! Ведь Великое княжество Финляндское – это территория Российской империи…
– Уже почти сто лет как нет, – снова тяжело вздохнул Александр, – и Россия уже дважды успела повоевать с Финляндией. Правда, в последний раз они выступили против нас в союзе с германцами, – увидев вопросительный взгляд царя, он пояснил: – Ну, вы ведь, Николай Павлович, уже слышали о том, что была Великая война, названная у нас Второй мировой или Великой Отечественной. Мы победили, заняв Берлин. Я потом более подробно расскажу вам о ней.
Напротив Михайловского замка Николай минут пять стоял молча, пристально рассматривая этот мрачный дворец, в котором при трагических обстоятельствах оборвалась жизнь его отца.
– Александр Павлович, – повернулся он потом к Шумилину, – вы-то уж наверное знаете о том, что произошло здесь в ночь на 12 марта 1801 года? Это для моих подданных – да и то не для всех – секрет. А вам, в будущем, наверное, все уже известно…
– Знаю, Николай Павлович, – лаконично ответил Александр, – знакомые милиционеры, охраняющие сейчас это здание, рассказывали мне, что не раз своими глазами видели ночью призрак вашего батюшки, бродящий по пустынным коридорам и лестницам Михайловского замка.
Николай побледнел и вздрогнул.
– Ради Бога, Александр Павлович, – сказал он неожиданно охрипшим голосом, – пойдемте отсюда. Потом мы как-нибудь поговорим об этом, потом, не сейчас…
Пройдя через Михайловский садик, они вышли к величественному собору, который все называли храмом Спас на Крови. На самом деле это был собор Воскресения Христова на Крови.
– Красивый храм, – сказал Николай, с любопытством оглядывая его мозаики и купола, – скажите, Александр Павлович, а как он называется, и в честь какого события поставлен?
У Шумилина сжалось сердце. Ему вдруг стало очень жалко этого высокого, красивого и могучего человека, перед которым трепетала вся Россия. И вот так взять и рассказать ему про ужасную смерть любимого сына и наследника…
Николай, по-видимому почувствовав настроение спутника, снова побледнел.
– Александр Павлович, голубчик, не рвите мне душу, расскажите обо всем! Я ведь чувствую, что здесь случилось что-то страшное…
Шумилин проглотил комок, который вдруг подкатил к горлу. Потом каким-то глухим, деревянным голосом произнес:
– Ваше величество, на этом самом месте 1 марта 1881 года злодеями-террористами был убит российский император Александр II, ваш сын и наследник.
Николай шумно вздохнул. Он сдержался, но по его щекам неожиданно покатились слезы.
– Сашка, так вот как… Значит, здесь, – только и сказал он.
Постояв несколько минут, царь отвел взгляд от собора, покосился на Шумилина, отвернулся и, достав из кармана батистовый платок, вытер слезы.
– Николай Павлович, – стал успокаивать его Шумилин, – это еще не произошло… И не произойдет, если мы вмешаемся в ход вашей истории и не позволим, чтобы то, что случилось здесь в марте 1881 года, повторилось.
Царь, слушавший вполуха то, что говорил ему Александр, неожиданно встрепенулся и, крепко схватив Шумилина за руку, взволнованно сказал:
– Александр Павлович, помогите России, помогите народу русскому избежать всех этих ужасов! Я долго думал о том, кто прислал вас в наш мир – силы добра или зла? Но без вмешательства свыше здесь точно не обошлось. Послужите России, и благодарность всего нашего народа вам будет обеспечена.
Шумилин пристально посмотрел в глаза царю.
– Николай Павлович, – сказал он, – вы полностью можете рассчитывать на меня и моих друзей.
Когда нервы императора немного успокоились, они прошли по набережной Мойки, дошли до Певческого мостика. На Дворцовой площади царь долго любовался Зимним дворцом.
– А ведь я помню, какой он был совсем недавно, после пожара, – задумчиво сказал Николай, – и вот сейчас он такой же, как и был, когда я въехал в него после ремонта. Только фасад был окрашен в темно-желтый цвет… А кто в нем живет, Александр Павлович?
– Никто в нем сейчас не живет, – ответил Шумилин, – в Зимнем дворце находится величайший музей мира. Сотни тысяч людей со всего света приезжают сюда, чтобы полюбоваться на картины и произведения искусства, выставленные в нем.
Николай одобрительно кивнул.
– Это очень хорошо, Александр Павлович, – сказал он, – люди должны видеть то, что мы и мои наследники сохранили для потомков. А галерея, где выставлены портреты генералов, участников войны 1812 года, сохранилась?
– Сохранилась, – ответил Шумилин, – и мы все с гордостью смотрим на победителей Наполеона. Помните, как у Пушкина?..
У русского царя в чертогах есть палата.
Она не золотом, не бархатом богата;
Не в ней алмаз венца хранится за стеклом;
Но сверху донизу, во всю длину, кругом,
Своею кистию свободной и широкой
Ее разрисовал художник быстроокой.
Тут нет ни сельских нимф, ни девственных мадонн,
Ни фавнов с чашами, ни полногрудых жен.
Ни плясок, ни охот, – а всё плащи да шпаги,
Да лица, полные воинственной отваги.
Толпою тесною художник поместил
Сюда начальников народных наших сил,
Покрытых славою чудесного похода
И вечной памятью двенадцатого года.
Нередко медленно меж ими я брожу
И на знакомые их образы гляжу,
И, мнится, слышу их воинственные клики…
– Да, хорошо написал про эту галерею господин Пушкин, – отозвался Николай.
Они помолчали немножко, шагая по бульвару мимо Адмиралтейства. У дома Лобанова-Ростовского – того самого, со львами, где с 1828 года располагалось Военное министерство – царь и Александр свернули на Вознесенский проспект и вышли к площади, на которой стоял памятник императору Николаю I, работы барона Петра Клодта.
– А вот и памятник вам, Николай Павлович, – шепнул Шумилин царю, который удивленно смотрел на себя самого бронзового. – Как видите, у нас помнят не только бунтовщиков. Можете подойти к нему и полюбоваться.
Царь машинально кивнул, и по его щеке снова скатилась слеза.
«Да, слишком сегодня получился слезливый день для самодержца, – подумал про себя Александр, – но иногда слезы смывают с души все плохое, и это идет человеку только на пользу…»
Наша служба и опасна и трудна
Человек Бенкендорфа пришел, как и обещал граф, на следующее утро. Едва Одоевский и его гости успели позавтракать, как в гостиную вошел лакей и, нагнувшись к князю, что-то шепнул ему на ухо. Одоевский кивнул и велел слуге пригласить посланца Александра Христофоровича.
Вскоре в комнату вошел мужчина в сером цивильном костюме, лет тридцати от роду, высокий, статный, с приятным, располагающим к себе лицом. Он поклонился присутствующим и, остановив свой взгляд на Викторе, подошел к нему.
– Их сиятельство просил передать вам это, – сказал ранний гость, доставая из кармана шариковую ручку с зенитовской эмблемой.
– Если не ошибаюсь, вы ротмистр Соколов? – спросил Сергеев, поднимаясь с кресла навстречу господину из III отделения. – Дмитрий Григорьевич?
Ротмистр утвердительно кивнул, и тогда Виктор представился сам и представил свою спутницу. Соколов вел себя спокойно. По его поведению было трудно понять – рассказал ли ему граф, откуда и из каких времен прибыл человек, назвавшийся отставным майором Сергеевым. Скорее всего, нет. Но ротмистр быстро сообразил, что этот пожилой плотный мужчина с седыми усами и едва заметным шрамом на лбу совсем не похож на тех, с кем ему приходилось сталкиваться ранее.
– Дмитрий Григорьевич, надеюсь, вы не обидитесь, если я буду обращаться к вам по имени и отчеству? – спросил Соколова Виктор, и добавил, – в свою очередь, я не буду возражать, если и вы так же будете обращаться ко мне.
Ротмистр кивком дал понять, что не против, и тогда Сергеев продолжил:
– Видите ли, Дмитрий Григорьевич, нам – мне и моим друзьям, которые сейчас временно отсутствуют, очень хочется, чтобы у нас во время пребывания в Петербурге не было никаких недоразумений с вашими коллегами.
– Граф дал мне на этот счет надлежащие инструкции, – ответил ротмистр, – только вы, Виктор Иванович, поймите и нас правильно – мы можем гарантировать вам почтительное отношение служащих Третьего отделения и жандармов. Но не можем ничего обещать насчет чинов городской полиции и их руководства из министерства внутренних дел. Тем более что у Александра Христофоровича уже были некоторые серьезные размолвки с графом Строгановым – министром внутренних дел, и Сергеем Александровичем Кокошкиным – столичным обер-полицмейстером.
Сергеев усмехнулся про себя. Столько лет прошло, а соперничество среди силовиков как было, так и осталось. «Всемогущие», как их считали в народе, жандармы все время ожидали подвоха со стороны господ-полицейских. И часто их ожидания оправдывались. Происходило же сие не от дурного воспитания и желания подгадить конкуренту. Расчет был, что ни на есть шкурный – каждое раскрытое «злоумышление на порядок управления» давало повод полицейским получить новые чины и награды, а также выбить дополнительные ассигнования на «известные цели» – так в документах того времени изящно именовались деньги, выделенные на поощрение тех, кого скромно называли агентами, а попросту – доносчиков.
– Скажите, Дмитрий Григорьевич, – неожиданно спросил Виктор ротмистра, – а приходилось ли вам лично встречаться с теми, кто возмущает лиц разного сословия против монарха и правительства? Если да, то кто они были?
Ротмистр на минуту задумался, а потом ответил:
– Видите ли, Виктор Иванович, мне довелось видеть явных противников порядка управления государством. Но не они представляют опасность для общества. Их слишком мало, чтобы возмутить народ, и большей частью они не совсем здравы умственно.
Куда опасней другие. Это молодежь – дворянчики от семнадцати до двадцати пяти лет, которые и составляют наиболее гангренозную часть общества. Среди этих сумасбродов мы видим зародыши якобинства, революционный и реформаторский дух, выливающийся в разные фразы. Тенденции, незаметно внедряемые в них старшими, иногда даже их собственными отцами, превращают этих молодых людей в настоящих карбонариев.
Все это несчастие происходит от дурного воспитания. Экзальтированная молодежь, не имеющая никакого представления ни о положении России, ни об общем ее состоянии, мечтает о возможности русской конституции, уничтожении рангов, достигнуть коих у них не хватает терпения, и о свободе, которой они совершенно не понимают, но которую полагают в отсутствии подчинения. В этом развращенном слое общества мы снова находим идеи Рылеева, и только страх быть обнаруженными удерживает их от образования тайных обществ.
«А этот ротмистр умен, весьма умен, – подумал Сергеев, – только он не знает того, что страх, о котором он говорил, скоро пройдет. И эти, как он сказал, „дворянчики“ начнут из Лондона звать народ к топору, а те из них, кто останется в России, станут организовывать тайные общества. И одним из организаторов убийства сына императора Николая I будет родная дочь губернатора Санкт-Петербурга».
– Дмитрий Григорьевич, – сказал Виктор, – мы с вами еще поговорим на эту тему. А пока я хотел бы услышать, что Александр Христофорович сказал вам относительно меня и моих друзей.
– Их сиятельство, – отчеканил ротмистр, – велел мне сопровождать вас повсюду, наблюдать за тем, чтобы никто не чинил вам ни в чем препятствий и не пытался ограничить вашу свободу. О чем графом был выдан мне соответствующий документ. Вы желаете с ним ознакомиться?
– Не надо, Дмитрий Григорьевич, – сказал Виктор. – Я вам верю. Александр Христофорович сдержал свое слово. Сегодня я хотел бы прогуляться по городу. Поскольку вы должны меня при этом сопровождать, то я попрошу вас подождать меня здесь, в гостиной. Я переоденусь и минут через пять-десять буду готов к прогулке.
Вскоре Сергеев и ротмистр уже шагали по Невскому. Виктор решил выполнить поручение Шумилина и прогуляться до Таврического сада, чтобы посмотреть, что сейчас находится на том месте, где в XXI веке была его квартира. Ну, и просто пройтись по свежему воздуху.
На углу Невского и Литейного Соколов неожиданно дернул Сергеева за рукав.
– Виктор Иванович, – шепнул он на ухо отставному майору, – видите человека, который идет за нами? Ну, того, что в сером цилиндре, во фраке и с тросточкой. Вон, он сейчас отвернулся и делает вид, что смотрит на проезжающую карету.
Так вот, это человек из полиции. Я видел его как-то раз на Большой Морской улице в доме обер-полицмейстера. Он был тогда в мундире чиновника полицейского ведомства. У меня, Виктор Иванович, хорошая память на лица.
– Сие означает, Дмитрий Григорьевич, что нам на хвост сели агенты господина Кокошкина?
– Сели на хвост? – улыбнулся ротмистр. – Странное выражение, но, пожалуй, точное. Да, вполне вероятно, что господа полицейские заинтересовались вами и получили от кого-то из высокого начальства задание проследить за тем, куда вы направились и с кем будете встречаться.
– Виктор Иванович, – сказал немного погодя Соколов, – я не знаю всех подробностей вашего пребывания в Санкт-Петербурге, но по поводу вас к нам в Третье отделение пришло уже несколько доносов. Вообще-то их нам присылают каждую неделю столько, что мы и прочитать все не успеваем. В основном там пишут такие глупые вещи, что ходу им у нас не дают. Вы знаете, Виктор Иванович, во дворе нашего дома на Фонтанке каждую субботу служащие устраивают «всесожжение» – разводят костер и охапками бросают туда подобные доносы.
Так вот, про вас и ваших спутников, Виктор Иванович, в доносах, написанных дворником дома, в котором живет князь Одоевский, и приказчиком магазина, в который вы как-то раз заходили, чтобы купить слесарные инструменты, написано, что вы люди странного поведения, говорите странные слова, и у вас есть какие-то странные вещи, ранее нигде и никогда не виданные.
То, что вы не совсем обычные люди, Виктор Иванович, я и сам вижу. Но насчет того, что вы опасны для Российской империи – в этом у меня есть большие сомнения. Не стал бы граф Бенкендорф, верный слуга самодержца нашего, отдавать приказ оберегать вас. А доносы к обер-полицмейстеру, видимо, дошли до того, кому были адресованы. И тот решил поближе с вами познакомиться.
Сергеев задумался. Похоже, что события начинают выходить из-под контроля. И граф Бенкендорф здесь может не помочь. Придется, по всей видимости, подтягивать тяжелую артиллерию.
– Скажите, Дмитрий Григорьевич, – спросил Виктор, – а если бумагу, подобную той, которую выдал вам Александр Христофорович, вам выдаст сам государь-император? Тогда у обер-полицмейстера и графа Строганова пропадет к нам интерес?
Ротмистр удивленно посмотрел на Сергеева, а потом воскликнул:
– Виктор Иванович, вы, наверное, шутите?! Государь-император сам напишет подобный документ? Возможно ли такое!
– Вполне возможно, – невозмутимо ответил Сергеев, – но я бы не хотел, чтобы дело дошло до этого. Впрочем…
– Ради бога! – изумленно воскликнул Соколов. – Скажите мне, наконец, кто же вы такие, если за вас готов ходатайствовать сам император?!
Виктор тяжело вздохнул.
– Хорошо, я расскажу вам это, но только хотелось бы, чтобы вы мне дали честное слово офицера в том, что ни одна живая душа не услышит от вас то, что я вам сейчас расскажу…
Вот вам моя рука!
С Исаакиевской площади Александр и царь отправились в Петропавловскую крепость. Перешли Неву по Николаевскому мосту, по Университетской набережной дошли до Стрелки Васильевского острова, а потом через Биржевой мост перешли Малую Неву. И вот, наконец, она, государева твердыня, она же государева тюрьма и государева усыпальница.
Николай был очень удивлен тому, что доступ в Петропавловскую крепость теперь свободный.
– Александр Павлович, а ведь это непорядок, – сказал он, кивая на настежь распахнутые ворота крепости. – Так ведь сюда любой злодей проникнуть сможет. Нет, так нельзя, – и император осуждающе покачал головой.
– Николай Павлович, – ответил Шумилин, – так зачем же закрывать крепость-то. Она теперь музей. Пусть люди смотрят и мотают на ус, узнают от экскурсоводов – что было здесь столетия назад.
– Это, наверное, интересно, – сказал царь, – а нельзя ли и мне с этими экскурсоводами пройтись по крепости и послушать, что они будут рассказывать о моем правлении?
– Это нетрудно сделать, – ответил Александр, – только, Николай Павлович, я вас очень прошу, не комментируйте слова экскурсовода и не вступайте с ним в полемику. Нам ни к чему привлекать лишнее внимание.
– Хорошо, – немного подумав, сказал Николай, – я согласен. И обещаю вам, что не буду нарушать установленные здесь порядки.
Купив билет в кассе, они присоединились к очередной экскурсии. Молоденькая девица-гид достаточно грамотно рассказывала об истории крепости, о том, когда и что в ней находилось, и какие исторические события происходили в ее стенах. Николай слушал внимательно, лишь иногда недовольно морщась, когда девицу, что называется, заносило и она начинала клеймить «проклятое самодержавие».
Лишь у шемякинского пугала, выставленного на всеобщее позорище у дома коменданта крепости, его нервы не выдержали.
– Как этот мерзкий скульптор посмел изобразить государя Петра Великого в виде какого-то монстра! – воскликнул он.
Но этим восклицанием Николай не привлек к себе особого внимания, так как мнение прочих экскурсантов по поводу «шедевра» Шемякина вообще было нецензурным.
В тюрьме Трубецкого бастиона Николай внимательно слушал рассказ экскурсовода. Дело в том, что в реальной истории тюрьма эта была построена уже после его смерти, и ему информация о режиме содержания арестантов и о тех, кто здесь сидел, была так же интересна, как и другим посетителям.
А вот в Петропавловском соборе Александру показалось, что царь упадет в обморок. И он того прекрасно понимал. Действительно, не у каждого выдержат нервы, когда ему продемонстрируют его собственную могилу, а также места погребения детей, братьев и сестер, племянников и прочих близких родственников.
Шумилин предусмотрительно подхватил под локоть Николая и шепнул ему на ухо:
– Николай Павлович, может быть, вам стоит выйти на улицу? Или, если хотите, выпейте глоток воды, – и Александр достал из кармана купленную в киоске у входа в крепость пластиковую бутылочку с минералкой.
Но Николай быстро пришел в себя.
– Нет, Александр Павлович, спасибо, не надо. Не обращайте внимания, я просто сегодня немного устал. Впрочем, немного воды я бы выпил.
Поморщившись от того, что ему придется пить из горлышка, царь сделал большой глоток газировки. Лицо его приняло обычный цвет и перестало быть серо-зеленым.
– Александр Павлович, позвольте мне здесь побыть одному, – сказал он своему спутнику. – Вы должны меня понять…
Шумилин кивнул. Он отошел в сторону и стал разглядывать вывешенные под потолком собора трофейные шведские знамена. И тут к Александру на цыпочках подошла старушка, смотрительница музея.
– Извините, – обратилась она к нему, – вы не скажите, кто ваш спутник, и откуда он? Я раньше работала в Эрмитаже и хорошо запомнила портреты монархов, которые были у нас в экспозиции. Так вот, ваш спутник удивительно похож на императора Николая Первого. Впрочем, многие люди на кого-то похожи. Но тут просто удивительное сходство…
Шумилин усмехнулся про себя. «Интересно, – подумал он, – что станет с этим божьим одуванчиком, если я скажу ей правду? Закричит, или сразу хлопнется в обморок? А ведь может и сердечко не выдержать…»
– Это мой старый знакомый из Петрозаводска, – сказал он не в меру любопытной старушке, – а сходство… Природа порой еще не такие чудеса вытворяет.
– Посмотрите, – вдруг закудахтала смотрительница, – что он там такое делает!
Обернувшись, Шумилин увидел, как Николай встал на колени перед серым надгробием, под которым лежал убитый террористами-народовольцами его сын, и, перекрестившись, поцеловал глыбу серо-зеленой яшмы. Потом он поднялся, низко поклонился и еще раз перекрестился. И держа спину прямо, по-гвардейски, направился к выходу из Петропавловского собора.
За спиной Александра кто-то громко ахнул. Он повернулся и увидел, как старушка медленно оседает на пол. Шумилин бросился к ней, успел подхватить под руки и усадить на стоящий у стенки стул.
– Господи, да что же это? – испуганно бормотала бедная старушка. – Ведь это был сам император Николай Павлович… Вы видели это?
Шумилин воровато оглянулся по сторонам, потом приложил указательный палец к губам и быстро, почти бегом, выскочил из собора.
Николай ждал его на площади перед входом. Он уже пришел в себя и с любопытством разглядывал фасад Монетного двора. Увидев Александра, император грустно улыбнулся и сказал:
– Знаете, Александр Павлович, только сейчас наконец я понял – где нахожусь. До этого момента я представлял, что сплю и вижу какой-то интересный и немного страшный сон. Люди из будущего, странные механизмы, странные одежды и нравы. Мне казалось, что в любой момент я могу проснуться и увидеть свой знакомый кабинет в Зимнем дворце.
И только тогда, когда я своими глазами увидел и своими руками пощупал надгробия, под которыми лежу я и мой сын, я вдруг понял, что действительно где-то далеко-далеко существует другой мир, в котором все то, что мне еще предстоит, уже давно прошло… Александр Павлович, скажите, как мне теперь жить дальше-то?
Шумилин тяжело вздохнул, а потом сказал:
– Николай Павлович, мне очень жаль, что так все получилось. Только наше появление в вашем времени, как мне кажется, не случайно. Возможно, это знак свыше… – тут Николай и Александр не сговариваясь перекрестились. – Видите ли, Николай Павлович, – продолжил этот тяжелый разговор Шумилин, – конечно, мы можем закрыть портал, перенастроить его. И пусть в вашем мире все идет своим чередом, как когда-то шло в нашем. Но мы никогда не простим себе, что имели возможность вмешаться в историю нашей страны и не воспользовались этой возможностью. Это будет подло по отношению к нашим предкам. Мы не хотим, чтобы Россия прошла через унижения Крымской войны, чтобы террористы убили вашего сына. Нельзя этого допустить! И мы будем помогать вам, чего бы нам это ни стоило.
Мы, Николай Павлович, люди уже взрослые, даже чересчур. Но мы еще можем кое-что. И у нас есть дети, знакомые, которые с радостью нам помогут. Так что вы, ваше величество, можете полностью рассчитывать на нас. Вместе с вами мы можем горы свернуть. Как вы, согласны с нашим предложением?
Николай внимательно посмотрел в глаза Шумилину, потом неожиданно улыбнулся и протянул свою ладонь Александру:
– Вы меня убедили, пусть будет все так, как вы говорите. Вот вам в том моя рука!