Книппердолинк: Подойди ко мне, Ротманн. (Книппердолинк и Ротманн о чем-то переговариваются вполголоса.) Вот наши условия. Епископ снимает заставы с дорог, возвращает нам товары, а мы отпускаем на волю его богословов. Что же до приходских церквей, то сделанное — сделано и изменению не подлежит. Под властью епископа и в его ведении остаются кафедральный собор и монастыри.
Вальдек: Усматриваю в вашем предложении дьявольскую дерзость, злой умысел и нежелание идти на уступки. Но во исполнение высочайшей воли нашего императора и в силу сложившихся обстоятельств принужден принять его. Римская церковь дождется своего дня, ибо вы должны знать — время принадлежит ей. И трижды тридцать раз заплатите вы мне за это оскорбление. Ваш епископ его не забудет, и государь — не простит.
Вальдек уходит, уводя своих солдат. Богословов освобождают, и они убегают в собор, с грохотом затворяя за собой двери. Советники магистрата, понурив головы, входят в ратушу. Протестанты торжествуют.
На площади происходит избрание нового магистрата. Горожане явно разделены на два лагеря — католиков и протестантов. Но при этом уже должны чувствоваться отличия между протестантами — ортодоксальными приверженцами Лютера, и теми, кто настроен непримиримо.
Бургомистр: Граждане Мюнстера, кто из вас ещё не подал свой голос? (Несколько человек выступают вперед и опускают бюллетени в урну, стоящую перед зданием ратуши.) Больше никого? Все изъявили свою волю так, как хотели и смогли? Смотрите — пусть потом никто не жалуется и не сетует, что в должное время не сделал это, ибо те, кто не принял участия в голосовании, несут такую же ответственность за его исход, как и те, кто отдал свой голос за одного из кандидатов. Приступим к подсчету голосов. (Бюллетени высыпают на стол и подсчитывают. Они образуют две кучи неравной высоты. По тому, как ведет себя Бургомистр, можно понять, что он разочарован итогами. Окончив подсчет, Бургомистр объявляет результат.) Граждане Мюнстера, отныне в магистрате нашего города большинство мест будет принадлежать протестантам. Вы так хотели. Вы это получили. Верю, что для вас настанет час прозрения и раскаяния, и молю Бога, чтобы он не настал слишком поздно.
Протестанты ликующими криками приветствуют новый магистрат. Католики робко рукоплещут своим немногочисленным представителям. Члены прежнего совета растворяются в толпе, новоизбранные — входят в ратушу. На сцене остаются Книппердолинк и Ротманн.
Книппердолинк: Благословим этот день. Уже не в семи мюнстерских приходах будет звучать отныне истинное слово Божие, реформой очищенное от скверны. С сегодняшнего дня и на заседаниях магистрата ему будут внимать и повиноваться. Тернистая тропа, которой движется реформа, станет в Мюнстере ровной и гладкой дорогой. Вера выпрямит её, мощь цехов и гильдий укрепит, власть, обретенная нами, упрочит.
Ротманн: Будь благословен этот день, Книппердолинк. Однако поверь мне — мы все ещё в самом начале пути, ибо безмерно большего по сравнению с достигнутым потребует от нас Господь. Ему не нужны магистраты на небе — он хочет, чтобы вся земля сделалась зеркалом царства Божия.
Книппердолинк: Но для исполнения этой цели нужны будут Господу силы человека, а мы с тобой знаем, сколь скудны они.
Ротманн: Господь, сотворив всякую тварь земную, каждой дал осознание дарованных ей сил. Но сотворенный последним — человек, не зверь и не птица — не ведает своих сил. Ибо сила человека приходит к нему от Господа, и только Господь знает, когда, как и для чего наделять его силой, о которой тот даже не подозревал и не мечтал.
Книппердолинк: Что ты задумал?
Ротманн: Мы покажем Господу, что, быть может, прежней силы — той, которой были наделены доныне, нам уже мало. Мы заслуживаем большей.
Книппердолинк: И как же мы это покажем?
Ротманн: Всеми путями, какие только возможны. Господь рассудит и сам возьмет на себя труд выбрать наилучшие. Прежде всего перестанем крестить новорожденных, будем причащаться хлебом и вином, сделаем так, чтобы мораль, религия, общественное устройство нашего Мюнстера строилась по строгим правилам, предписанным церковью. Мы реформируем Реформу, и тем самым скажем свое слово. А Господь потом скажет свое.
Уходят.
Множество людей на площади перед церковью Св. Ламберта. Атмосфера напряженного ожидания. На столе — несколько ковриг хлеба и кувшин с вином. Ропот среди католиков. Протестанты-консерваторы, среди которых находится и новый бургомистр Фон дер Вик, также выказывают недовольство.
Фон дер Вик: Берегитесь, граждане Мюнстера. Перед всяким человеком лежит не один путь, но многие пути, и разные судьбы могут быть уготованы ему. Первый шаг, сделанный нами, привел нас к цели, но следующий — может увести нас в сторону, увлечь на другую стезю. Жизнь — это кривая и ломаная линия, и Бог выпрямляет её, делая внятной нашему разумению, лишь в смертный наш час. Последнее мгновение жизни — оно одно — проявляет и объясняет смысл всего бытия. И потому, граждане Мюнстера, проживайте каждое мгновение своей жизни так, словно оно — последнее, ибо лучше избежать ошибки, чем исправлять её.
Книппердолинк: А ещё лучше, чем избегать ошибки, иметь смелость совершить её, если такова цена за постижение истины. Я слушал тебя, фон дер Вик, и не мог отделаться от ощущения, что такие речи пристали скорее католику, чем нашему единоверцу.
Фон дер Вик: Я боюсь всякой чрезмерности. Зачем здесь этот хлеб и это вино? Кто принес их?
Ротманн: Этот стол — для тайной вечери Господа, хлеб и вино — его плоть и его кровь.
Фон дер Вик: Ты слишком далеко зашел, Ротманн, дерзость твоя чрезмерна.
Хор католиков: Ересь, ересь.
Ротманн: Приблизьтесь, братья, причастимся хлебом и вином.
Хор католиков: Только в священной гостии заключена плоть Христова.
Ротманн: Господь преломил хлеб и сказал: «Ешьте, то плоть моя». Потом взял чашу и сказал: «Пейте, то кровь моя, что будет пролита за многих.» А я говорю — вот хлеб, вот вино, и, стало быть, здесь плоть и кровь Христовы.
Хор католиков: Ересь, ересь.
Из собора выходят католические священники в сопровождении верующих. Они несут святые дары.
Хор священников: Вот хлеб причастия, замешенный и испеченный на земле, чтобы стать вместилищем небес. Подойдите, католики, вкусите плоть Христову, ощутите её на языке, пусть растает она у вас во рту, и пройдет по крови и, проникнув в душу, смешается с нею.
Ротманн: Этот хлеб, преломленный мною, есть плоть Христова, это вино, которым я окропил его, есть кровь Христова. И потому это — единственное и истинное причастие, которое Господь разделил на тайной вечере со своими учениками. Подойдите, протестанты, вкусите плоти Христовой, испейте крови Христовой, станьте его учениками.
Католики и протестанты-радикалы причащаются — каждая группа по-своему. Протестанты-консерваторы колеблются и, хотя не причащаются, приближаются к католикам.
Книппердолинк (обращаясь к Фон дер Вику): Называете себя протестантами, именуете себя лютеранами, но теперь я вижу, что вам милее католики, к ним вы склоняетесь, к ним тяготеете. Вы уже предали нас в помыслах своих — берегитесь же Божьей кары, если измените и деяниями.
Хор радикалов: Мы — ученики Господа, и отныне в наши руки вверена власть взвешивать, сосчитывать и разделять. А потому запомните — гнев Господень станет нашим гневом, и во имя Его судить станем мы.
Хор консерваторов: Такая самонадеянность вас погубит, от такой гордыни обретете вы вторую и вечную смерть.
Хор католиков: Присоединяйтесь к нам, вместе противостанем тем, кто тщится разрушить Церковь Христову. Изгоним из города дерзновенных и наглых нарушителей долга, извратителей учения, лжетолкователей слова Божия.
Хор католиков и Консерваторов: Вон! Вон!
Ротманн: Если хотите войны, то считайте, что вы её получили.
В руках людей из обеих противоборствующих групп появляется оружие. Кровопролитие кажется неизбежным, но в последнюю минуту из толпы появляется Женщина с ребенком на руках.
Женщина: Вы все — вложите мечи в ножны! Я пришла сюда окрестить мое новорожденное дитя. И не кровью, но водой должно окропить его голову, где косточки ещё так хрупки и податливы. Для него ещё так нескоро придет время хлеба и вина, его уста знают пока лишь вкус молока из моей груди, и запах его не отличен ещё от запаха моего тела. (Обращаясь к Ротманну.) Окрести его — и это будет так, словно я свершила таинство вторично.
Ротманн: Тебя я готов был бы окрестить, если бы твоя вера заслуживала этого. Но сына твоего — нет!
Женщина: Почему?
Ротманн: Потому что у новорожденного младенца нет ещё ни разума, ни веры.
Женщина: На моей памяти, на памяти моих дедов и прадедов — всегда обряд крещения совершали над новорожденными.
Ротманн: С моего отказа начнется иная память. Забудется все, что зналось, и дух наш станет чистой страницей, на которой рука Господа начертает Его имя — то, которое мы никогда не сможем прочесть, но пронесем в себе, как Его живое присутствие.
Женщина: Окрести моего сына, чтобы он не умер.
Ротманн: Нет.
Женщина: Почему?
Ротманн: Крещение — это омовение, которое человек желает и получает как верный знак, как самое истинное свидетельство того, что он умер для греха. Как самое истинное свидетельство того, что он был погребен с Христом и ныне воскресает к новой жизни. С этой минуты он будет жить не для того, чтобы ублажать свою плоть, но чтобы покорно следовать воле Божией. (