Аккуратно ступая большими ногами в мягких домашних шерстяных носках, она вернулась в соседнюю проходную комнату, где бумкнула дорожным чемоданом. Мальчишки же внимательно разглядывали новое чудо – за тёткой вертелась рыжеволосая девица лет шестнадцати, лукаво стрелявшая глазами. Все «филипповские бандиты» – от Яктыка до Алёшки – насупились и сделались чрезмерно безразличными.
– Знакомьтесь, мальчики! Это – Тамара, моя старшенькая, – опять бабахнула выпившая рюмочку тётя Варя. – Мы с вами соседями эту ночку будем.
«Здесь? Зачем?! Ого. Рыжая. Смеётся, зараза!» – «адмиралы» только молча кивнули.
– Здравствуйте, мальчики! – засмеялась Тамарка. – Вы всегда так – как дураки – по росту спите?
– Тамарка!
– Ой-ой-ой! Ну прям уже и сказать нельзя! – Тамара развернулась к матери, копавшейся в чемоданах и узлах. Её красное в белый горошек платье смотрелось настолько неуместно, что Жорка аж расстроился. Лёшка подсмотрел выражение лица брата и надулся ещё больше. Яктык же тайком разглядывал рыжеволосую девочку и, незаметно для самого себя, засмущался и покраснел.
Николенька, подлиза и любимчик всех тётушек, демонстративно рванулся помогать тёте Варе с узлами, справедливо полагая, что награда найдёт героя. И не ошибся. Спустя пять минут он уже распределял пять конфет на троих.
– Аф фы, Фыдёнысь! – стал ссориться Жорка, держась за раздувшуюся синюю губу и щёку. – Фы фиво эфо заффал ффё фефе? Фавай! А Алёффе?!
Николенька, не ожидавший Жоркиного наскока, в поисках справедливости оглянулся на Яктыка. Витька лежал на полу, на большом тюфяке, где он и Жорка должны были спать ночью, пока не уедут гостьи. Лежал Яктык и делал вид, что читает книгу.
– Фифя! – Жорка подождал ещё. – Фитя!.. Ой! Яффык!
– Чего тебе?
– А фево ой зафав кофефу Фёшке?
– Отдай. Конфету. Брату. Поровну, – Яктык зыркнул на Кольку.
– Ему ещё дадут. Маленьким всегда дают. Он – маленький, своё получит, – Николенька начал издалека, но не успел. – Ай! Ты что?!
Потрёпанный томик свистнул у него над головой и врезался в стену. Яктык уже поднимался.
– Витя, ты это… Витя! Я маме… – забормотал Николенька. – Я…
Яктык уже был в опасной близости.
– Маме скажешь, Коленька?!
Коля струсил. Жорка уселся на тюфяк и наблюдал. Сидевший на диване Алёшка восторженно молчал. Уже второй раз! Второй раз сам Яктык вмешался в его судьбу за последний день!
Яктык навис над прижавшимся к косяку Колькой. Коля даже вспотел. Его веснушчатое лицо покраснело. Он молча положил на ладонь брата две конфеты.
– Вот так. Не хитри, – тихо заявил Яктык.
– Мальчики! Вы ссоритесь? – на шум заглянула Тамарка. – Витя? Витя. Тебя же Витя зовут?
Её зелёные глаза смеялись.
– Ничего себе дядечка вымахал! А зачем тебе такой чубчик?
И не успел оторопевший от такого нахальства Витя отшатнуться, как Тамара уже потрепала его чуб, светло-пшеничной волной ложившийся на выпуклый лоб.
– Ты чего боишься? Боишься? Меня боишься?
– Перестань! Те.
Яктык резко отпрянул и повернулся к запотевшему окну, где малиново цвела герань в здоровенных жестянках.
– Те-те-те! – задразнилась Томка, довольная произведённым эффектом. Она топнула ногой и ускакала в большую комнату, где начала вертеться и раскладывать вещи, как сорока.
– Георгий! Алёша! Витя! Мальчики, идите обедать! – Александра позвала их из кухни, откуда выплёскивались мощные волны ароматов большого семейного обеда.
Запах жареной рыбы, тушёной капусты, чего-то ещё, такого забытого и такого знакомого… Пироги! Александра действительно умудрилась быстро завести тесто, и теперь запах пирогов с капустой, рыбой и яйцом наполнял маленькую кухоньку, всю квартиру, подъезд, и даже на улице было ощутимо, что где-то совсем рядом живёт настоящая хозяйка. Жорка и Алёшка затопали наперегонки, а Яктык задержался.
…Он стоял у окна и смотрел на улицу. Под окнами рвалась к синему небу мощная сирень. На другой стороне улицы, у дощатого барака, одноногий дядя Коля Синицын смолил старенькую лодку. Он иногда брал с собой Яктыка на рыбалку. Когда был трезвый. То есть нечасто. Тётя Нюра Степанова развешивала постиранное бельё, перегородив полдвора. Мокрые простыни надувались белыми парусами на лёгком ветерке. Пробежал рыжий кот. За ним серый. Обычный двор. Обычная весна. Не такая хмурая, как в Ленинграде. Не такая внезапная, как свист стылого ветра вдоль прямых улиц. Обычная весна – с ватой облаков, белыми овцами бегущих от горизонта до горизонта. Со сверкающим солнцем. И всё равно такая весна брала за душу – даже если за гранитными скалами в углу двора ещё лежали на снегу синие тени. Даже если не лезла в голову эта проклятая математика и строгая Зинаида Петровна расстраивалась. Даже лужи и бесконечные дощатые мостки с брызгающими в щели фонтанчиками грязной воды – всё было весенним. По двору бродили белые и рыжие курицы. Откуда-то свалился чёрный петух и, скоро клюнув в затылок самую большую и ленивую курицу, по-хозяйски взгромоздился на неё. Вернее, куру, как здесь говорили. Самая большая за последние пять минут туча отпрыгнула в сторону, и солнечный луч щёлкнул по носу Витьку. Он отвернулся, поморгал ослеплёнными глазами.
В комнате всё было зелено. А если глаза закрыть – стояла алая пелена. Открыть – и всё зелёное. Закрыть глаза – алое. Открыть – прямо напротив стояла зелёная Тамара. И глаза зелёные. Тьфу ты!
– Эй… Тебе специальное приглашение нужно?
– Нет. Не нужно.
– Так почему ты меня боишься?
– Не боюсь, ты… вы… Ах ты ж! – Яктык сердито глянул на Томку.
Она стояла в трёх шагах, в проёме двери, и, склонив к плечу голову, рассматривала Витю. Она была ни худой, ни толстой. Крепкой. Фигуристой. Да, именно – фигуристой. Тома чуть-чуть, самую малость, выросла из красивого платья, туго обтягивавшего грудь. «Как на танцы вырядилась», – подумал Яктык. Он невольно прикрыл непослушные глаза, которые наткнулись на то, на что лучше не следовало смотреть. Почувствовав, что сейчас он начнёт краснеть, Яктык наклонился и начал передвигать здоровенный тюфяк. Но только сам себе сделал хуже. Потому что Тамара подошла к окну и выглянула наружу. Белая кожа её крепких икр и ямочек под коленками так и прыгнули Яктыку в глаза.
«Ч-ч-чёрт!»
Прошло всего две или три секунды. Тамара оглянулась. Яктыка в комнате уже не было. Тома чуть-чуть улыбнулась. Этот высокий худющий мальчик с таким упрямым лицом, слишком длинным чубом определённо её заинтересовал. Дикий только какой-то. Дикий-предикий. И смотрит так сердито… Серые глаза у него? Или голубые? Голубые. Точно, голубые. Ресницы пушистые. Даже очень…
Тамара вздохнула, посмотрела на золотистое сияние раннего вечера и поспешила на кухню.
Все – и гостьи, и хозяева – разместились на кухне в той радостной семейной тесноте, которая только поднимает настроение. Над столом летали тарелки, мальчишки вскакивали, подавали ещё вилки и ложки, а у печки крутилась счастливая Александра, чуть-чуть картинно стесняясь, как стесняется любая хорошая хозяйка, уверенная, что всё удалось, получилось и приготовилось так, что, как говорится, «ум отъешь». Солянка с сушёными белыми грибами, квашеная капуста, хрустящая, с клюквой, суп с грибами, пироги – ах, какие пироги! Таких пирогов у неё, наверное, ещё и не было. Она рискнула, поставила всё вместе – и старое молоко, и совсем прокисшую сметану, которую нашла на леднике, не поленилась просеять-пропушить муку, успела первым делом сунуть за трубу закваску. Всё получилось неожиданно и здорово: тесто само пёрло из большого ведра, удачно пожарилась половина здоровенного судака, пойманного накануне Толей, полдюжины яиц она одолжила у соседки Веры Ивановны (надо не забыть отдать), догадалась ещё сухие грибы сразу замочить – грибы, собранные в прошлом году на сувалдских островах, белые и подосиновики. Всё пошло в ход, всё металось из печурки, будто само собой.
Александра чувствовала внимание, взгляды, смех – словно актриса на сцене, она делала паузы, улыбалась, подливала водку в резные чарочки, подавала закуску. Она соскучилась по двоюродной сестре. Несколько лет не видела. И вот – на тебе! Такая встреча. Какая же молодец Варька, что собралась и приехала. И Толя молодец. И она, хозяйка, молодец. И все молодцы!
…Толя был в ударе. Рассказывал истории. Варя сидела напротив, блестела глазами. «Хороший у Саньки мужик. Старше её, конечно, но… Руки страшные, покалеченные, но ведь ко всему привыкнуть можно. Да и мужику – мужику главное, чтобы работать можно было», – смотрела Варька на Толю, держала чарочку в руке да видела перед собой своего «ненаглядного». Санька тоже был… ничего. Был. На секунду перед глазами вспыхнуло, закривлялось, зазмеилось распадающееся клочьями, мокрогубое, противное, слюнявое лицо пьяного вусмерть мужа, выкрикивавшего бредовые обещания, и стало тошно Варе так, что душу перехватило. Всем был хорош её Сашка, целым пришёл с войны. Завидовали ей. Целым. Да знали ли соседушки, что живым и целым он пришёл, да только снаружи. А как начнёт пить, да не просто, а каменно, тёмно, беспробудно, да кричать по ночам начинает, зубы в кровь растирает-скрежещет, да стонет ужасно, да в стенку лупит кулаком, всё война снится-помнится, хоть и пил до беспамятства. Хуже не было пьяного ночного Сашкиного бреда… Господи, как же она натерпелась…
– Представляешь? Так ещё мой дед рассказывал, а он знатный плотник саратовский был, – Толя потянулся к тарелке с капустой. – А ну, Витя, сынок, подай-ка тарелку отцу. Да, ты-то будешь? Чего не ешь? В капусте сила. Так доктор сказал, который в больнице. В капусте и железо, и витамины. И клюква. Чего? Чего нос воротишь – первейшая ягода, говорю. Да… Так о чём я?
Об экзамене плотницком. А ты послушай, Тамара, послушай. Тебе полезно будет, не всё тебе плясать, плясунья.
– Я слушаю, мама, – Тамара уткнулась в тарелку, а нос так и морщился в спрятанной улыбке.
Варя посмотрела на дочку и покачала головой. Ох уж эти чёртики в дочкиных глазах. Чисто Санькины. Как вобьёт себе что в голову, как напустит