Надо отметить, что индийская философия и учения привлекала и раннехристианских писателей, хотя они относились к ней по-разному – в меру своего умственного развития и широты кругозора: от непонимания и осуждения, как у Тертуллиана (ок. 160 – ок. 230 гг.) и Блаженного Августина (354–430 гг.), до настороженного исследования, как у Климента Александрийского (ок. 150 – ок. 215 гг.) и Блаженного Иеронима (ок. 346 – ок. 420 гг.) и, наконец, принятия и высокой оценки, как у Ипполита Римского (ок. 217–235 гг.). Тертуллиан заявил: «Но мы (христиане. – Е.С.) не брахманы и не индийские гимнософисты, которые обитают в лесах и отрекаются от жизни» («Апология», 42). «(Философы) испугались [установить начало и конец миру], как бы сущности этого мира, будучи столь значительными, не утратили божественный статус, сущности, которые почитаются и магами персов, и верховными жрецами египтян, и гимнософистами индусов» («Против Маркиона», I, 13).
Климент обстоятельно и довольно похвально пишет об индийских брахманах и философах, отмечая, в частности, что «философия – весьма полезное достояние, с давних пор процветала среди варваров, освещая (своим блеском) народы, а потом уже пришла к эллинам. А представляли ее среди египтян пророки, среди ассирийцев – халдеи, среди галлов – друиды, среди бактрийцев – саманеи, среди кельтов – философствующие, среди персов – маги… среди индийцев – гимнософисты… Есть среди индийцев и такие, которые верят наставлениям Будды, они его за наивысшую благочестивость почитают как бога… (это первое упоминание о Будде в европейской литературе! – Е.С.). (Брахманы) презирают смерть и совсем не ценят жизнь, ибо убеждены, что существует повторное рождение» («Строматы», I, 15, 71; III, 6, 60). «Брахманы, которые живут в горах и дышат чистейшим воздухом, проводят жизнь наиболее совершенную и насыщенную по сравнению с другими людьми» (фрагмент FHRI, с. 107). Но вот и элемент критики: «(Самоубийства язычников) не носят характера мученичества за веру, так как они не познали настоящего Бога и предают себя смерти бесполезно, так же как индийские гимнософисты напрасно бросаются в огонь» («Строматы», VI, 4, 17). Вообще стоит отметить, что Климент располагает довольно обширной информацией касательно Индии, из которой мы привели далеко не всю. Г.М. Бонгард-Левин полагает, что источником информации для него мог послужить его учитель Пантен, в конце II в. ездивший с миссионерской целью в Индию, как о том свидетельствует «отец церковной истории» епископ Евсевий Кесарийский (ок. 260 – ок. 340 гг.): «(В Александрии) обучением верующих руководил человек, известный своей образованностью, по имени Пантен… муж, воспитанный в правилах стоической философии. Он, по рассказам, проявил такое горячее рвение к слову Божию, что явился смелым проповедником Христова Евангелия у язычников на Востоке и доходил даже до земли индийцев… и, говорят, нашел у местных жителей, познавших Христа, принесенное к ним еще до его прибытия Евангелие от Матфея. Христа проповедовал им Варфоломей, один из апостолов; он оставил им Евангелие от Матфея, написанное еврейскими буквами; оно сохраняется и доныне» («Церковная история», V, 10). Отметим, что перед нами – фактически первое свидетельство о проповеди христианства в Индии, но к этому вопросу мы вернемся отдельно несколько позже.
Ипполит Римский вставил брахманскую философию в свой свод «Опровержение всех ересей» (I, 24), излагая это учение так, что современные ученые видят в них порой дословное изложение упанишад. Нельзя не видеть, как уважительно христианский автор относится к нехристианским верованиям и словно пытается найти что-то общее, оперируя знаменитым Логосом – порожденным Гераклитом и приспособленным Филоном Александрийским (ок. 25 г. до н. э. – ок. 50 г. н. э.; кстати, в его учении безличный, бескачественный и логически непостижимый Бог напоминает ведийского Брахмана) в качестве посредника меж Богом и человеком, откуда эта мысль разовьется в христианского Бога Сына, Бога Слова, Бога Логоса: «Они проводят жизнь нагими, утверждая, что тело – это одеяние души, данное Богом. Они считают, что Бог – это свет, но не такой, какой может видеть всякий, и не подобный солнцу и огню. Ведь для них Бог – это Логос, не изреченный, но Логос знания, посредством которого скрытые тайны природы становятся видимы мудрецам… Этот самый Логос, который они называют Богом, является, по их мнению, телесным, а тело обволакивает его снаружи, подобно тому как человек носит одежду из овечьих шкур, и когда он снимает ее, то становится видимым тело, которое было одеждой закрыто. Брахманы говорят, что в теле, их окружающем, идет война, к которой они подготовлены, как к сражению с врагами… Они также говорят, что все люди – это пленники их собственных врожденных врагов: желудка, половых органов, глотки, гнева, радости, скорби, желания и ими подобным. И только тот приближается к Божеству, кто воздвигнет трофей в битве с этими врагами». Отметим, правда, что принадлежность этого сочинения св. Ипполиту некоторыми исследователями оспаривается – но в данном случае важнее суть, что все же был такой христианский писатель, который сделал это прекрасное сопоставление.
Блаженный Иероним четко разграничивает буддистов и брахманов, порицая вторых в одном из своих посланий, как обманщиков и шарлатанов наподобие упомянутого нами ранее Аполлония Тианского, побывавшего в Индии в I в. н. э. В обеих книгах против Иовиниана он упоминает брахманов: во второй цитирует Бардесана, в первой – рассказывает о самосожжении индийских вдов, извлекая оттуда аргументы против второбрачия: «Индийцы, как и все почти варвары, имеют по многу жен. У них есть закон, по которому самая любимая из жен сожигается вместе с умершим мужем. Они поэтому спорят между собою за любовь мужа, и спорящие видят для себя высшее торжество и доказательство чистоты в том, чтобы быть признанною достойною смерти. После чего победительница в обыкновенной одежде и украшении ложится подле трупа, обнимает его и покрывает поцелуями, пренебрегая подложенный огонь из-за славы целомудрия. Думаю, что умирающая так не желает второго брака». Защищая девственность, он заимствует аргумент… из жизни Будды: «У гимнософистов Индии передается за действительное событие мнение, что Будду, установителя их веры, родила из бока своего дева».
Наконец, Блаженный Августин Аврелий, одна из самых светлых голов наступающего темного времени, не увидел (или не пожелал увидеть) у индусов ничего положительного в духовном плане – и в этом смысле приведенная Г.М. Бонгард-Левиным трактовка его слов в очерке «Религиозно-философские течения Древней Индии и античные свидетельства» из сборника “Индия и античный мир” совершенно ошибочна, ибо вырвана из контекста. То, что наш ученый отнес ко Граду Божьему, полагая, что Августин, борясь с манихеями, взял учение индийских аскетов (включая буддизм) и противопоставил его язычеству и манихейству как учение, приближающееся к христианской истине, сам Августин, напротив, отнес к порицаемому им граду земному, и более обширная цитата, нежели приведенная Г.М. Бонгард-Левиным, не дает в этом сомневаться: «В этом веке рождать и рождаться свойственно и тому и другому граду. Хотя град Божий имеет и здесь многие тысячи граждан, воздерживающихся от деторождения, но по некоторому подражанию имеет таких же, хотя и находящихся в заблуждении, и тот град. Ибо к последнему (земному) граду принадлежат и те, которые, уклонившись от этой веры, создали различные ереси; по человеку они живут, а не по Богу. И индийские гимнософисты, которые в пустынях Индии предаются философским упражнениям нагими, суть граждане этого града, но они при этом воздерживаются от рождения детей. Воздержание это не есть благо, если оно происходит не по вере в высшее Благо, Которое есть Бог» («О Граде Божием», XV, 20).
Вообще «родственность» учений Христа и Будды (равно как и их жития) подмечена давно, при кажущемся внешнем различии произросших из них религий. Об этом можно было бы много и подробно рассуждать, что не входит в задачи нашей работы, близящейся к своему завершению, тем паче что уже существует объемный труд Чарльза Френсиса Эйкена «Дхамма (Закон) Гаутамы Будды и Евангелие Иисуса Христа» (Бостон, 1900), в котором он кропотливо проводит сравнения, хотя и с явно предвзятой католической точки зрения: то есть он, действительно, находит множество параллелей, но только для того, чтобы, как ему кажется, разбить их в пух и прах и тем самым отвратить христиан от буддизма, завлекшего их в свои тенета. В общем, уровень его критики и аргументации предельно низок (и чудеса-то у Христа «чудеснее», и благоволение Будды меньше сострадания Христа, и многоженство Будда не запретил – в общем, ясно все), а порой ошибочен, но старательно «нарытые» им параллели проанализировать интересно: здесь и предсуществование Христа и Будды до их земных воплощений именно как Христа и Будды, чудесное зачатие (Майя, как известно, видела во сне вошедшего в ее бок белого слоника – так воплотился будущий Будда, родившийся, кстати, опять же из бока матери, т. е. вышел, как и вошел), «представление» их в храме в детском возрасте, искушение от злого духа, выход на проповедь примерно в одном возрасте, параллели свадебных пиров, дерева Боддхи и библейской смоковницы, оплакивание, сошествие во ад (есть китайская версия подобного деяния Будды) и т. д., мы привели только самую малость.
Действительно, и без этого фолианта автор той книги, что вы сейчас читаете, примечал «параллельные» места в обоих Писаниях, христианском и буддийском – вот, например, сравните фрагменты поучений из Евангелия от Матфея и «Вопросов Милинды». «Еще подобно Царство Небесное сокровищу, скрытому на поле, которое, найдя, человек утаил, и от радости о нем идет и продает все, что имеет, и покупает поле то. Еще подобно Царство Небесное купцу, ищущему хороших жемчужин, который, найдя одну драгоценную жемчужину, пошел и продал все, что имел, и купил ее» (Мф. 13: 44–46). «Скажем, государь, как человек, не имеющий богатства, нуждающийся в богатстве, отправившийся добывать богатство, пробирается по звериным тропам, сквозь бурелом и тростниковые заросли, ведет торговлю на суше и на море, телом, словом и умом добывает богатство, старается прилежно нажить богат