…Оба царевича получили воспитание, предписанное древним законом всем сыновьям царского рода. Их обучили справедливости и обузданию чувств, они стали воинами, а в час счастливого сочетания звезд вступили в брак.
У слепого Дхритараштры родилось сто сыновей. Детей украшали многие добродетели, но старший среди них, Дурьодхана был зол, коварен и завистлив, чем не раз погружал сердце отца своего в тяжкую скорбь.
А царь Панду совершил в своей жизни роковую ошибку: однажды на охоте он убил оленя в миг его любовного сочетания с избранницей. И вдруг оказалось, что это не олень, а отшельник, обернувшийся оленем, и отшельник проклял Панду, сказав ему, что он тоже умрет в миг свершения своей любви. Испуганный таким проклятием Панду не приближался к женам много лет и поэтому не имел потомства. А это большое несчастье, особенно для царя. И тогда сами боги взошли на ложа его юных супруг и подарили им пятерых сыновей, пятерых несравненных героев, которые со времен «Махабхараты» известны под именем Пандавов т. е. «сыновей Панду»…
Вот так все и описано в эпосе. И цари и их потомки, — все они правили вот здесь, в Хастинапуре, на этой земле? Я оглянулась вокруг.
Машина ехала мимо маленьких селений, мимо ровных сухих полей, в ее стекла бил горячий воздух, а из-под колес взметались вихри мелкой песчаной пыли. На ветвях деревьев то тут, то там виднелись сгорбленные силуэты грифов — «санитаров индийских деревень».
…Панду мудро правил страной вместо своего слепого брата, и в царском роду все было спокойно. Но настал миг, когда сбылось предсказание отшельника: гуляя в ясный день в цветущем лесу со своими супругами, он, охваченный порывом страсти, приблизился к младшей из них и погиб.
Злой Дурьодхана, подобный коварной змее, таил зависть к достоинствам и славе юных Пандавов, но умело скрывал это, лишь изредка пытаясь извести своих двоюродных братьев хитрыми заговорами, но безуспешно…
Что же еще говорится в «Махабхарате»?
…Хастинапур — «Город Слонов». Он день ото дня становился все краше. Площади были всегда политы ароматной водой, каналы и фонтаны источали прохладу, сады цвели, и деревья круглый год приносили плоды…
— Подъезжаем, мэдам, — ворвался в мои мысли Кеваль.
— Уже? Так быстро?
— Да. Наверное, это где-то тут.
Действительно, три мили — не расстояние. Появились какие-то не то холмы, не то курганы. И слева, и справа. Некоторые с такими крутыми склонами, как будто под ними стены, остатки стен. Или мне только кажется?
«Улицы его были подобны драгоценным ожерельям от обилия прекрасных зданий и дворцов».
Холмы и насыпи каменисты, песчаны, сухи и покрыты колючими пучками травы и низкими кустами. Пусто, пусто. Только коршуны кружат в горячем небе да пыль вихрится за машиной.
— Где же Хастинапур, Кеваль? Это он?
— Кто знает. Сейчас спросим у кого-нибудь.
Подъехали к небольшому поселку. Спросили в храме. Молодой жрец вызвался проводить нас к месту раскопок. Зашагали по песку и камням.
— И много уже раскопали? Многое нашли?
— Говорят, средств не хватает. Да и уверенности нет, что именно это тот самый Хастинапур. Видите, и реки-то нет.
— Но ведь она и уйти могла. Мало ли индийских рек меняют свои русла.
— Конечно, могла. Вероятно, и ушла. Ну вот, смотрите, это раскопки. А я прощусь с вами, мне пора в храм. Только осторожно — здесь змей много.
До змей ли мне было! Под ногами лежал глубокий раскоп, открывавший остатки стен, сложенных из огромных кирпичей. Одни стены шли вдоль, другие поперек. Одни были выше, другие ниже.
Цепляясь за их выступы, я слезла вниз. Я ходила по дну раскопа, оглядывала каждый кирпич, стояла перед их изломами. Думала, что хорошо бы случиться чуду — этим камням заговорить со мной на пустынном кладбище древней культуры. Как хотелось найти на них хоть слабое подобие той естественной волшебной фотографии, так чудесно выдуманной и описанной И. А. Ефремовым в его рассказе «Тень минувшего».
Ведь когда-нибудь обязательно изобретут способ проявлять все, что запечатлено в материи, но я-то не доживу до этого дня. А вот сейчас стою тут между стен какого-то из строений Хастинапура — может быть, дворца царей рода Куру?! — стою и плакать готова от своего бессилия преодолеть время. Один шаг отделяет меня от этих стен, один мой шаг и три (или пять?) тысячелетия.
…Благородные Пандавы всю жизнь свою посвятили борьбе со злом и несправедливостью. И победили…
Кеваль окликнул меня сверху:
— У вас будет тепловой удар, мэдам. И потом — здесь, правда, есть кобры. Поедемте. Вас ждут в колледже, вы опаздываете на лекцию.
И я послушно поднялась из раскопа и поехала в колледж и, извинившись за опоздание, стала читать обещанную лекцию о сходстве русского языка с санскритом, языком древней Индии.
— Наукой пока точно не установлено, какие исторические связи существовали между предками славян и древних арьев, пришедших в Индию, возможно, из причерноморско-прикаспийских областей через Среднюю Азию…Факты родства славянских, в том числе древнерусского, языков с индо-иранскими, особенно с санскритом, поразительны. Да и в современном русском языке, прямо на его поверхности, если мне будет позволено так выразиться, лежат не десятки, а сотни слов, почти неотличимых от санскритских, — говорила я внимательно слушавшим меня студентам.
— Вот, например, санскритское слово «матри» близко к немецкому «муттер», латинскому «матер» и древнерусскому «матерь», но слова «праматерь» и «праматри» встречаются только в некоторых славянских и, в частности, в русском, и санскрите, равно как и слова «деверь» и «девар», «сноха-сношенька» и «снуша» или многие совсем или почти совсем одинаковые числительные: «два» — «два», «две» — «две», «двое» — «двая» и т. д. (Да неужто эти слова звучали там, откуда я только-что сюда приехала?!) Заметное сходство сохранилось доныне в строении русских и санскритских глагольных форм, приставок, суффиксов, а также в тех смысловых изменениях, которые придают приставки и суффиксы именным и глагольным формам…(А ведь и кто-нибудь из Пандавов мог употреблять слово «параплавате», как мы употребляем слово «переплывает», или «уткрита» в смысле нашего «открыто», «вскрыто», или «харша» в смысле «хорошо», или «вар» в смысле «вар», «варить», или «свара» в смысле «свара», «крик», или «суха» в смысле «сухо» или…или…). Это большая проблема, которой следует уделить первостепенное внимание именно сейчас, когда легко осуществить совместную исследовательскую работу русских и индийских лингвистов, — закончила я свою лекцию.
Затем я была приглашена на обязательную чашку чая в кабинет директора. Осмотрев колледж и отобедав с его преподавателями, разговор с которыми походил скорее на продолжение лекции — до такой степени их интересовало все о русском языке, — я, наконец, уехала домой, да и то только после того, как дала моим гостеприимным хозяевам обещание основать у них школу русского языка и приезжать давать уроки два раза в неделю.
Я не смогла выполнить это обещание. Просто немыслимо, физически невозможно ездить по жаре дважды в неделю за 100 миль, хотя меня очень манила перспектива попутно завернуть еще не раз и не два в Хастинапур, герои которого и доныне близки каждому в Индии.
В городе Гургаоне, например, имеется колледж имени Дроны— древнего мудреца и воина, наставника Пандавов в искусстве боя. Перед колледжем стоит и памятник Дроне, будто он жил в этом или самое большее прошлом веке.
Пожалуй, одна из наиболее своеобразных черт индийской культуры — удивительное умение помнить. И не только помнить, но и перебрасывать мостики из древности в современность. Когда встречаешь в газете или слышишь по радио имена героев эпоса, словно это имена всем известных современных политиков, тогда очень четко ощущаешь, что разрыва в культурной преемственности нет, что время в Индии одинаково несет на своих волнах и многие традиции прошлого и свершения настоящего. Народ, весь народ в целом, тысячелетиями хранит в глубине своей души заветы мужества и самоотречения, благородства и высокого патриотизма, — заветы своих далеких-далеких предков, отраженные в эпических поэмах. И когда бы ни поднимался он на борьбу, когда бы ни требовалось ему объединить свои усилия против врагов и притеснителей, — всегда становился он под стяги этих заветов, этих светлых идеалов, отражавших самые лучшие человеческие чаяния.
Есть в Индии места, где очень явственно сгущены столетия. Кажется, что, если бы мог произойти сдвиг во времени, все увидели бы слои минувших веков, подобно тому, как видят обнажаемые обвалами геологические пласты.
Таким местом и является город Мирут. Здесь, в Мируте, в 1857 г. началось великое антианглийское восстание, прославленное «восстание сипаев», зарево которого охватило половину неба Индии. Именно отсюда, с этой земли, двинулись полки индийских солдат в поход против сил угнетения и зла, за правду, за победу справедливости.
В Мируте стоит памятник героям восстания. Я не раз бывала там, сидела возле него на скамейке, в тени цветущих деревьев, разговаривала с людьми. Многие мирутцы приходят в парк к памятнику, гуляют, отдыхают, рассказывают гостям города о его прошлом, о двухлетней истории восстания и трагическом кровавом его разгроме.
Рассказывают они и о другом, более позднем событии — о суде-расправе, о суде-демонстрации, суде, который, по замыслу судей, должен был показать миру, как сильна власть колонизаторов в Индии, а показал, как она слаба: о суде над вождями коммунистического и рабочего движения, начавшегося в 1929 г.
Подсудимых привезли со всей Индии сюда, в небольшой городок, казавшийся тихим, незаметным, провинциальным и далеким от кипучей жизни таких городов, как Бомбей или Калькутта. Но громкое эхо этого суда прокатилось по всем уголкам Индии, по всему земному шару и потрясло основы неправой власти.
И когда я услышала, как один из мирутцев, вспоминая процесс, назвал его героев «Пандавами нашей эпохи», я нисколько не удивилась: на земле Пандавов кому же и бороться за правду, как не Пандавам?!