Этот дуплет – «горячая» тема на злобу дня плюс высокое качество драматургии – станет фирменным знаком Владимира Киршона.
К началу тридцатых – он один из популярнейших, если не самый популярный драматург страны, его пьесы идут везде, от Владивостока до Бреста.
И все у него хорошо.
Но вот меткая фраза из его дебюта – «В каждом подлец сидит, и скажу я вам, господа писатели, вот в эту самую подлость человеческую верую — в ржавчину» – зацепила многих.
Хотел Киршон или нет, но он оказался пророком.
И проявилось это достаточно быстро.
Вот только не в творческой составляющей жизни "господ писателей" – а в административной.
Князь
Несмотря на впечатляющие творческие успехи, в административном плане ни один из ростовских «понаехалов» на первые роли не пробился.
По самой тривиальной причине – это место уже было занято.
И занимал его
Леопольд Леонидович Авербах.
Ольга Бергольц, тогда еще молодая девушка, жаждущая пробиться в литературу, называла его «Князем» и восторженно писала будущему мужу: «Колька, что это за человек, наш Князь!».
Почему Князь?
Потому что, если бы советским вождям пришла охота учинить в СССР аристократию, то Леопольда Авербаха пришлось бы делать рюриковичем, настолько он был знатен.
Почему? Потому что у него была семья.
Даже скорее – Семья.
Судите сами и следите за руками.
Давным-давно, задолго до революции, в городе Нижнем Новгороде жила семья Свердловых. Вот в этом доме.
Глава семьи, Моисей Израилевич, был гравером, владел печатной и типографской мастерскими, а его жена Ита-Лея Соломоновна воспитывала детей.
Детей было много – шестеро.
Старший сын, Ешуа-Соломон (Залман) Моисеевич, сдружился с нижегородским босяком Алексеем Пешковым, который называл себя писателем. В 1901 году они даже вместе были подвергнуты аресту по обвинению в использовании мимеографа в целях революционной пропаганды. Потом Залман решил принять православие и перекрестился в Зиновия, Горький стал его крестным, дал ему свою фамилию и отчество. Родители от выкреста отреклись, а вот Горький – наоборот, по факту Зиновия Пешкова усыновил. Тот долго жил с ним за границей, затем переехал во Францию, с началом мировой войны поступил в Иностранный легион, под Верденом потерял правую руку по плечо.
Получил французское гражданство, стал профессиональным военным и исполнял дипломатические обязанности – в том числе и в России. В целом же, по итогу стал французским генералом, послом Франции в Китае и личным другом де Голля.
Второй сын - Яков-Аарон Моисеевич стал профессиональным революционером, одним из вождей большевиков. После революции Яков Свердлов стал Председателем ВЦИК, то есть формальным главой Советской России. В августе—сентябре 1918 года, после покушения на Ленина, исполнял обязанности председателя Совнаркома РСФСР, первый и единственный председатель Секретариата ЦК РКП(б).
Третий – Беньямин – уехал в Америку, стал банкиром и через частный банк Свердлова проходили средства, собранные в США на помощь еврейским революционным организациям в Российской империи. После революции Яков вызвал брата в РСФСР, где тот вскоре стал наркомом путей сообщения и членом Президиума ВСНХ.
Четвертый и младший из братьев – Лев – умер еще до войны, в 1914 году.
Кроме мальчиков, у Свердловых были две дочери – Соня и Сара, обе стали врачами. Софья вышла замуж за Меер-Шолома Носоновича Авербаха, владельца типографии в Саратове.
У них было двое детей: старший сын Исер-Лейб, ставший Леопольдом, о котором, собственно, и идет речь, и дочь Ита-Лея, которую чаще звали просто Идой.
Ида стала юристом, заместителем прокурора города Москвы и хорошо вышла замуж – за родственника по материнской линии. Родственника звали Енохом, и его отец, золотых дел мастер Гершон Фишелевич Иегуда, приходился двоюродным братом Моисею Израилевичу Свердлову, отцу всех вышеперечисленных Свердловых.
Правда, ко времени нашего рассказа Енох Гершонович Иегуда немного русифицировал свое имя и стал Генрихом Григорьевичем Ягодой, наркомом внутренних дел СССР. Вот они с Идой.
Таким образом, наш герой Леопольд Леонидович Авербах приходился родным племянником Якову Свердлову, через второго дядю Зиновия был тесно связан с семейством Горького, а третий дядя Вениамин был наркомом, правда, ко времени нашего рассказа уже бывшим. Зато действующим наркомом оставался Генрих Ягода, доводившийся ему зятем.
Ну и в довершение, так сказать, аристократического древа сам Леопольд женился на Елене Владимировне Бонч-Бруевич – дочери личного секретаря Ленина и управляющего делами Совета народных комиссаров РСФСР Владимира Дмитриевича Бонч-Бруевича.
Я думаю, вы не удивитесь, узнав, что с такими родственными связями мальчик оказался чрезвычайно талантливым.
Леопольд Авербах бросил гимназию в пятом классе и ушел на партийную работу, всю жизнь он потом острил в анкетах: «Самообразование – высшее!». В 16-летнем возрасте Леопольд был избран членом ЦК комсомола первого созыва (именно ЦК, это не опечатка), затем — секретарем Московского комитета РКСМ. В 17 лет переведен на работу за рубеж, но там что-то не срослось, Авербах был арестован в Германии и выслан на Родину.
Вскоре после возвращения из-за границы по рекомендации Льва Давыдовича Троцкого подающий большие надежды молодой человек был назначен редактором журнала «Молодая гвардия». В том же году «Лев Революции» самолично написал предисловие к дебютной книге Леопольда Авербаха «Ленин и юношеское движение».
Именно тогда, похоже, юный Авербах и решил делать карьеру в сфере советской литературы.
Сразу оговорюсь – велик искус представить Леопольда Авербаха невежественным ничтожеством, которого всю жизнь тянули за уши влиятельные родственники. Авторы большинства статьей об Авербахе примерно так и поступают – и зря.
Отрицать значимость родственных связей бессмысленно, но и сам по себе, как и все Свердловы, Авербах был весьма недюжинным человеком. К примеру, он прекрасно понимал, что его номенклатурная карьера, начавшаяся с подросткового возраста, несет ему не только плюсы, но и минусы. В сравнении с крещеными сталью и кровью Фадеевым или Ставским, да даже в сравнении с воевавшим Киршоном, Авербах был мальчишкой, не знающим жизни.
Выросший в кругу советской элиты и практически не покидавший этот круг, он, по большому счету – не знал и не понимал страну, одним из властителей которой ему было предназначено стать. Но в отличие от многих сегодняшних мажоров, все проблемы, вытекающие из этого незнания, Авербах прекрасно понимал, поэтому считал необходимым пройти школу жизни на низовой партийной работе и периодически пытался удрать из литературы «знакомиться с народом» то инструктором в Баку, то парторгом на Урал. В конце концов, ему это удалось, но об этом позже.
Кроме того, Авербах был блестящий аппаратчик – его административных способностей не отрицают даже злейшие враги. Многие его всесилие даже демонизировали. Николай Асеев, например, в поэме «Маяковский начинается» писал о нем так:
Николай Асеев. 1921 г.
Тогда-то
и возник в литературе
с цитатою лужёной
на губах,
с кошачьим сердцем,
но в телячьей шкуре,
литературный гангстер
Авербах.
Он лысину
завёл себе с подростков;
он так усердно тёр её рукой,
чтоб всем внушить,
что мир —
пустой и плоский,
что молодости —
нету никакой.
Он чёрта соблазнил,
в себя уверя б:
в значительности
своего мирка.
И вскоре
этот оголённый череп
над всей литературой
засверкал.
И ведь действительно – засверкал. Именно возглавляемая Авербахом РАПП задавила все остальные литературные группировки страны. А это было очень непросто и сам по себе административный ресурс высокопоставленных родственников ничего не решил бы – другие группировки тоже имели покровителей в верхах.
Руководство РАПП (слева направо) - А.П. Селивановский, М.В. Лузгин, Б. Иллеш, В.М. Киршон, Л.Л. Авербах, Ф.И. Панфёров, A.A. Фадеев, И.С. Макарьев. Конец 1920-х
А соперников было много. Если честно, отечественная литература в 1920-е годы – это какие-то «банды Нью-Йорка», причем этим бандам не было числа. «Скифы», комфуты, ЛЕФ, «Серапионовы братья», конструктивисты, имажинисты, обэриуты, «Перевал», Пролеткульт, «Кузница», «Октябрь», Всероссийское общество крестьянских писателей, «неокрестьянские» писатели – и это я перечисляю только самые заметные литературные объединения 20-х.
Вы уж простите, но если писатель тогда не входил ни в какую группировку, то, перефразируя Хармса, это был не писатель, а говно. Дело доходило до того, что не взятых в банды писателей вполне официально в стенограммах заседаний именовали «дикими».
И вот в 1925 году на 1-й Всесоюзной конференции пролетарских писателей возникает Российская ассоциация пролетарских писателей (РАПП), генеральным секретарем которой избирается 22-летний малоизвестный критик Леопольд Авербах.
После этого новоявленный литературный функционер начинает «зачистку поляны». Как всегда, о специфике деятельности Авербаха, а также о целях и методах РАПП полезнее всего послушать очевидцев. Слово Валентину Катаеву:
«Не могу вспомнить, было ли это весной или осенью 1929 года. Представители РАППа приехали в Ленинград и пригласили «попутчиков», как мы тогда назывались, в «Европейскую» гостиницу, где остановился Леопольд Авербах. Я видел его в Москве месяца за три до этой встречи и удивился перемене, замеченной не только мною.
Он был маленького роста, в очках, крепенький, лысый, уверенный, ежеминутно действующий, - трудно было представить его в неподвижности, в размышлениях, в покое. И сейчас, приехав в Ленинград, чтобы встретиться с писателями, которые существовали вне сферы его активности, он сразу же начал действовать, устраивать, убеждать. Но теперь к его неутомимости присоединился почти неуловимый оттенок повелительности - точно существование «вне сферы» настоятельно требовало его вмешательства, без которого наша жизнь в литературе не могла обойтись.