<…> Каждый говорил о своем, но почти никто - я впервые наблюдал это в кругу писателей - о самой литературе. Потом выступил Авербах, который и прежде бросал реплики, направляя разговор, не всегда попадавший на предназначенный, по-видимому предварительно обсуждавшийся, путь. Сразу почувствовалось, что он взял слово надолго. Он говорил энергично, связно, с настоятельной интонацией убежденного человека, - и тем не менее его речь состояла из соединения пустот, заполненных мнимыми понятиями, которым он старался придать весомость.
Впечатление, которое произвела на меня его речь, я помню отчетливо, без сомнения по той причине, что это было совершенно новое впечатление. Новое заключалось в том, что для меня литература была одно, а для Авербаха - совершенно другое. С моей литературой ничего нельзя было сделать, она существовала до моего появления и будет существовать после моей смерти. Для меня она, как целое, - необъятна, необходима и так же, как жизнь, не существовать не может. А для Авербаха она была целое, с которым можно и нужно что-то сделать, и он приглашал нас сделать то, что собирался, - вместе с ним и под его руководством.
Прежде всего необходимо было, по его мнению,отказаться от лефовской идеи, что писатель - это кустарь, далекий по своей природе от коллективного, содружественного труда. Он говорил, приподнимаясь на цыпочки, поблескивая очками, и я вспомнил Селихова из бунинской «Чаши жизни»: «Самолюбивый, как все маленькие ростом». Такова была критическая часть его речи. Но была и положительная. Когда различно думающие и различно настроенные литераторы соединятся под руководством РАППа, литература быстро придет к неслыханному расцвету. «Нам нужны Шекспиры, - твердо сказал он, - и они будут у нас.»
Валентин Катаев в 1929 году.
Другая черта, в особенности поразившая меня, касалась поведения самого Авербаха. Он вел себя так, как будто у него, посредственного литератора, автора торопливых статей, написанных плоским языком, была над нами какая-то власть. <…>
Вышли вместе, но на углу Невского расстались, и я пошел провожать Зощенко, который жил на улице Чайковского. У Авербаха он не проронил ни слова и теперь, когда я заговорил о встрече, неохотно поддержал разговор.
«Это антинародно, - сказал он. - Конечно, все можно навязать, но все- таки, я думаю, не удастся. Это все-таки сложно с такой литературой, как наша. А может быть, и удастся, потому что энергия адская. К ней бы еще и талант! Но таланта нет, и отсюда все качества».
Я не буду подробно описывать все перипетии борьбы рапповцев за власть, это очень долгая и «многонаселенная» история, перейду сразу к результатам.
Результаты проявились к началу 1930-х и состояли в том, что никаких других литературных группировок, кроме РАПП, в стране де-факто не осталось. Только РАПП и множество неорганизованных «попутчиков», которых рапповцы в меру сил прорабатывали, критиковали и учили жизни.
Схема выноса конкурентов была отработана. Один за другим в РАПП вступают ведущие писатели и поэты страны, ранее состоявшие в других объединениях. Дело даже не в том, что ассоциация пролетарских писателей стала самой многочисленной и самой влиятельной литературной группировкой страны – хотя и это, разумеется, было более чем весомым аргументом для многих практичных неофитов.
Но все-таки гораздо важнее было то, что Авербах сотоварищи убедили всех, что именно они являются полномочными представителями коммунистической идеи в литературе и проводниками линии партии, а все остальные в той или иной степени – мелкобуржуазные и заблуждающиеся.
В тогдашней предельно идеологической стране, обитатели которой в большинстве своем были искренними строителями социализма – это было более чем серьезно.
Этот процесс достиг своего пика в феврале 1930 года.
Сначала в РАПП вступают два знаменитых поэта-конструктивиста, едва ли не самые крупные фигуры в этой группировке – Владимир Луговской и Эдуард Багрицкий (Луговского запомните, он еще не раз появится на страницах этой книги). Оставшийся, по сути, в одиночестве, основатель «Литературного центра конструктивистов», поэт Илья Сельвинский через несколько месяцев заявляет о самороспуске объединения.
И в том же самом феврале 30-го в РАПП приходит Владимир Маяковский – самая крупная фигура в литературе Советской России, еще недавно возглавлявший главного конкурента РАППа – почивший к тому времени в бозе «Левый фронт искусств» или просто ЛЕФ.
Произошло это на юбилейной выставке Владимира Владимировича «20 лет работы» и вот знаменитая фотография этого достопамятного события, обычно именуемая «Маковский с лидерами РАПП». Слева направо – Алексей Сурков, Александр Фадеев, Владимир Маяковский, Владимир Ставский.
Правда, будущий классик озарял своим авторитетом РАПП недолго. Вступив в ассоциацию в конце февраля, уже в апреле Маяковский, как известно, «лег виском на дуло».
Хоронили его рапповцы, вот фото с прощальной церемонии, Юрий Либединский и Александр Фадеев выносят гроб.
Но, кроме Маяковского, в отечественной литературе была еще одна недосягаемая вершина, без которой окончательный триумф «почти победившего» РАППа был невозможен.
Правда, этот патриарх жил за границей, на Капри.
Звали его Алексей Максимович Горький и без подробного рассказа об отношениях рапповцев с Горьким невозможно понять - почему все случилось так, как случилось.
Классик
Знакомство рапповцев с Горьким началось неудачно – с масштабной и эпической ругани.
Причиной демонического воя работающих с перегрузкой вентиляторов стал начинающий поэт и будущий автор песни «Прокати нас, Петруша, на тракторе» Иван Молчанов.
В 1927 году он опубликовал в «Комсомольской правде» лирическое стихотворение «Свидание», которое начиналось так:
Закат зарею прежней вышит,
Но я не тот,
И ты - не та,
И прежний ветер не колышит
Траву под веером куста.
У этой речки говорливой
Я не сидел давно с тобой...
Ты стала слишком некрасивой
В своей косынке
Голубой.
Но я и сам неузнаваем:
Не говорит былая прыть...
Мы снова вместе,
Но... не знаем
О чем бы нам поговорить?
На беду Ивана Молчанова, его стихотворение прочитал Владимир Маяковский, тролль 80 уровня. Будущий классик пролетарской поэзии тут же сочинил стихотворение с длинным названием «Письмо к любимой Молчанова, брошенной им, как о том сообщается в № 219 «Комсомольской Правды» в стихе по имени «Свидание».
Ответная элегия начиналась так:
Слышал —
вас Молчанов бросил,
будто
он
предпринял это,
видя,
что у вас
под осень
нет
«изячного» жакета.
На косынку
цвета синьки
смотрит он
и цедит еле:
— Что вы
ходите в косынке?
да и…
мордой постарели?
Мне
пожалте
грудь тугую.
Ну,
а если
нету этаких…
Мы найдем себе другую
в разызысканной жакетке. —
Припомадясь
и прикрасясь,
эту
гадость
вливши в стих,
хочет
он
марксистский базис
под жакетку
подвести.
Окололитературный народ развеселился, и, как это часто бывает, погонять подставившегося Молчанова набежала куча народа. Поэт Александр Безыменский, например, вслед Маяковскому также написал стихотворение - «Несостоявшееся свидание». Из критиков в драку влез Леопольд Авербах, который был непременным участником всех литературных свар. Предводитель рапповцев опубликовал в той же «Комсомольской правде» статью «Новые песни и старая пошлость», в которой трудолюбиво потоптал Молчанова ногами:
«Молчанов — поэт чрезвычайно маленький… Его поэтическая деятельность — отражение света, излучаемого Безыменским, Жаровым, Уткиным. Его пафос отдает фальшивой риторикой. Внутренняя бессодержательность молчановского творчества становилась и становится все более явной. Так рождается стихотворение «Свидание».
То-то стало весело, то-то хорошо…
Но тут жахнула из Италии главным калибром тяжелая артиллерия.
Алексей Максимович Горький вообще-то был жутко обижен на Маяковского за прошлогоднее стихотворение «Письмо писателя Маяковского писателю Горькому», в котором оставшийся на Родине Владимир Владимирович всячески троллил уехавшего Алексея Максимовича его же «Песней о соколе», а попутно еще и плюнул на тогдашнего «верхнеларсовца» Федора Шаляпина.
Горько
думать им
о Горьком-эмигранте.
Оправдайтесь,
гряньте!
Я знаю —
Вас ценит
и власть
и партия,
Вам дали б всё —
от любви
до квартир.
Прозаики
сели
пред Вами
на парте б:
— Учи!
Верти! —
Или жить вам,
как живет Шаляпин,
раздушенными аплодисментами оляпан?
Вернись
теперь
такой артист
назад
на русские рублики —
я первый крикну:
— Обратно катись,
народный артист Республики! —
Алексей Максимыч,
из-за ваших стекол
виден
Вам
еще
парящий сокол?
Или
с Вами
начали дружить
по саду
ползущие ужи?
В общем, не забывший обиды Горький встал на защиту Молчанова и изругал всех его хулителей в статье «О возвеличенных и «начинающих»», опубликованной в «Известиях». Как явствует из начала этой статьи, на тот момент «буревестник революции» даже не догадывался, кто такой Авербах:
«Недавно трое литераторов - Авербах, Безыменский и Маяковский - единодушно спустили собак своего самолюбия на Молчанова, хорошего поэта. Авербах, вероятно, поэт из племени интеллигентов, Маяковский - интеллигент- анархист, Безыменский - сын купца: все трое - люди, не нюхавшие того пороха, которым нанюхался Молчанов. Если эти именитые люди чувствуют себя способными учить и воспитывать младшую братию, они прежде всего сами должны научиться делать это в формах, не оскорбительных для «учеников».