Уже вторые сутки я снова путешествовал по массиву прибрежных руин. И далеко не всегда мой путь вел прямо. Часто, даже слишком часто приходилось лавировать и делать огромные крюки, чтобы обойти препятствия, но меня это не особо печалило. А когда я обнаружил ведущую чуть в сторону зону руин широкую протоку, почти сплошь покрытую густым лиственным пологом, то предпочел намеренно уйти с курса. И вскоре обнаружил, что невольно открыл настоящий оазис жизни. Оазис в оазисе. Прохладная и пронизанная свежим ветром и прикрытая от палящего солнца зона тянулась на десятки километров по мертвому затопленному мегаполису, давая защиту и приют сотням приспособившихся к этим уникальным условиям видов. Эволюция продолжалась. Тут было полно пресной воды и различной еды. Ее хватало всем. Жрали травоядные, жрали хищники, поджирали падальщики. Еды хватило и мне, хотя я особо не охотился, а перед долгим заплывом предпочитал слопать банку жирной тушенки. Ее энергии мне хватало почти до вечера, когда я замедлялся и, забросив удочку в воду, начинал осматриваться, выбирая место для ночлега. На ночь я предпочитал подниматься повыше и плот вытаскивал, успев понять, что с приходом ночи с глубины поднимается всякое… крупное… зубастое… голодное… Я этому не удивился. Городская жизнь как она есть, верно?
Эту ночь я провел рядом с тем, что некогда было огромным бассейном на похожей на стилизованный зиккурат крыше дорогущего отеля. Я помнил этот отель и бывал в нем прежде. Сейчас бассейн превратился в животворный источник, в сборник пресной дождевой воды, откуда брали свое начало немало причудливо изогнутых древесных стволов, прикрывших крышу утонувшего отеля густой сенью крон. Я вдоволь наплавался в чистейшей воде, загарпунил три водящиеся в огромном бассейне хищные рыбины, дав травоядным чуть больше шансов и собрал с десяток птичьих яиц, беря только по одному из многочисленных гнезд. Клювастые мамаши яростно и хрипло орали, кидались, но меня не остановили — я брал дань с этого города прежде, продолжу и сейчас. И не надо так громко орать — я всегда знал меру и заставлял других ее знать.
Тот ужин удался. Я обожрался так плотно, что еще долго просто лежал на траве, вслушиваясь в мирный шелест деревьев и стрекотание ночных насекомых. Ночью отлично выспался. А утром пришлось снова бодаться с самим собой и тоненьким мерзким голоском, опять предложившим задержаться на крыше отеля, где так много чистой воды и вкусной рыбы.
А вот хер! Я двинусь дальше!
И двинулся.
Но сначала плотно заправился тушенкой.
Завтрак на крыше самого дорогого отеля в городе — почувствуй себя элитой, гоблин!..
«Сумрачную» улицу я покидать не спешил, уже поняв, что она идет вдоль невидимого отсюда побережья и в нужную мне сторону — редкие ее изгибы не в счет. В растительной крыше имелись прорехи, откуда падал солнечный свет, и я избегал эти сияющие столпы, предпочитая обходить их далеко стороной и оставаться в прохладной тени, а заодно не попадать в поле зрения небесных глаз.
Меня искали. За мной охотились. Не могли не охотиться. Я это понимал. А даже если это не так и на меня и мою судьбу с радостью положили хер, верить в это и расслабляться я не собирался. Двигаясь вот так неспеша, я в голове — и только в голове — выстраивал будущий маршрут на ближайшие сотни километров, одновременно прикидывая способы их преодоления. Кое-что уже начало вырисовываться, и я как раз с задумчивой скорбью рассматривал сломавшийся очередной шест, когда до меня донесся знакомый тарахтящий звук — так на низких оборотах работает собранный из всякого говна разлаженный движок внутреннего сгорания. На воде трудно понять откуда идет звук, и я решил не играть в угадайку, предпочтя схватиться за одно из свисающих до воды лиан и толчком направить плот в один из темных проломов в стене затопленной высотки.
Попасть внутрь оказалось легко. Плот без малейших трудностей вошел в обрамленный свисающей растительностью проем, нигде не зацепившись, ни на что не наткнувшись. И эта легкость мгновенно насторожила меня, заставила воткнуть шест в дно и навалиться на него всем телом, останавливая продвижение внутрь. Пока плавсредство замедлялось, а трещащий выгнувшийся шест думал что ему делать, оскорбленной сломаться или обиженно выстоять, я заметил несколько старых спилов на матерых мангровых стволах, уловил взглядом свежие срезы на лианах и ветвях, а через секунду едва не поймал тупой холкой рухнувший сверху бетонный блок, размером с жопу бегемота. Упавшая хрень лишь чуток задела гордый нос моего плота, выбив из него щепу и заставив брыкнуть задницей, отчего я едва не совершил полет вместе со своими пожитками. Плот закачало на поднятой волне, в воду с лязгом уходила толстая ржавая цепь и до того, как она натянулась, я уже сидел на стенном выступе, держа в одной руке рюкзак, а в другой ствол, направив его на единственного вроде как зрителя. В голове с щелчками отсчитывались секунды, стоящий на каменном шаре голый придурок ерзал жопой, стремясь убрать причиндалы с линии прицеливания, цепь дрожала в воде, плот пляса на успокаивающейся воде и… ничего больше не происходило. Я продолжал задумчиво молчать и целиться.
— Э-э-э-э-эй! — проблеял голый хреносос — Это же не я!
Я продолжал молча целиться, прислушиваясь к нарастающему звуку разлаженного мотора и смотря как мой плот прибивает к стене подо мной. Ну и оглядывался потихоньку, успев заметить замкнутость стен этого каменного мешка, куда подкрашенный зеленым свет попадал только сверху, с трудом пробиваясь сквозь выросшую на руинах шапку тропической растительности.
— Э-э-э-э-эй! Ты меня понимаешь, амиго? — хриплый голос хренососа попытался стать текуче-медовым, но дрожащая жопа сводила на нет все его потуги — Это не я!
Я молча целился. Звук движка там снаружи заглох.
— Ну ладно… ладно, амиго! Это я! — признался упырок, нервно переступая мокрыми ступнями по склизкой бурой жиже на вершине шара — Я дернул веревку, да. Но мне велел так сделать старый Мумнба Рыбак и не сделай я он бы мне кишку расширил своей навахой — а он уже обещал! Говорит сру я плохо, подкормка никакая, долг отдаю слишком долго… Вот я и дернул веревку ловушки, да! Ведь кто мечтает о навахе в жопе? Да никто, амиго, верно? Ну кроме тех что прежде жили — те говорят всякое творили со своими задницами, пока весь мир в жопе не оказался… Да что же ты молчишь, амиго? О чем думаешь, дружище⁈ Не молчи!
— Представляю полет твоих яиц — ответил я.
— Мои яйца — не птицы, амиго! Не представляй себе такое! Думай лучше о загорелых молодых сиськах! Я вот думаю! Постоянно думаю! Так в не подтертой жопе свербит меньше! И ты думай о сиськах!
— Ты мне камень на башку скинул — напомнил я — Хочешь мозгами пораскинуть на вон ту мозаику стенную? А потом приложим к ней твои яйца…
— О сиськах, амиго! — голый парень задергался как от удара током, когда я навел прицел ему на лоб и принялся забавно махать башкой от плеча к плечу с такой силой, что вода с его длинных мокрых волос разлетелась во все стороны — Думай о сиськах! И камень я скинул не на тебя!
— А на кого?
— На плот! На плот твой! Специально подгадал! Я же не убийца! Я не такой! Я простой эсклаво! Обычный эсклаво, и я хочу жить!
Выслушав его, я чуть опустил оружие и парень, сначала улыбнувшись облегченно, опять испустил испуганный вопль:
— И жить хочу с яйцами!
— Для раба у тебя слишком много желаний, гоблин — усмехнулся я и, отведя наконец от него оружие, одним шагом оказался на плоту, подхватил шест и толкнул себя в глубь каменного колодца, образованного стенами древнего здания, со сложившимися межэтажными переборками.
— Кто? Гоблин? Кто такой гоблин? — вывернувшись следом за мой так, что массивный ржавый ошейник на его шее едва не сломал ему позвоночник, парень поспешно вцепился мокрыми пальцами в веревочную сеть, зашлепал ступнями по склизкой поверхности своего насеста и все же сумел повернуться и не оказаться повешенным — Что за гоблин? Я не гоблин. Я Имбо! Имбо Сесил!
— Имбецил — кивнул я — Ясно. Какого хрена с тобой происходит, Имбецил?
Там снаружи чихнул, подавился, опять чихнул и простуженно взревел движок, пустив эхо в затопленных руинах.
— Я не Имбецил, я…
Хватило одного моего взгляда и парень подавился продолжением и просто часто закивал, продолжая медленно поворачиваться, пока я вел плот к замеченной у дальней стены колодца чуть наклоненную каменную плиту — уцелевшие остатки этажа. Плита была расчищена от растительности, часть ее была прикрыта навесом из палок и куска мутного от старости пластика, имелся выложенный камнями очаг и запас хвороста.
— Это вещи Мумнбы Рыбака! — предупредил меня Имбецил — Он сказал любому сердце через жопу выжрет, если тронут!
— Любит вкус говна — кивнул я — Ясно.
— И это звук мотора его лодки, амиго! Послушай… не надо злить Мумнбу! Он… он так человек хороший… но убил многих. У него наваха!
— У него наваха — я повторил свой понимающий кивок и шагнул с плота на плиту — А у меня вот нету навахи…
— И винтовка у него тоже есть! Не надо злить Мумнбу, амиго! Просто делай как он скажет — и вы договоритесь.
— Делать как он скажет — это не договор, а выполнение приказов — возразил я, усаживаясь у заросшей листвой дыры в стене, предварительно убедившись, что недавно ее кто-то хорошенько очистил от стволов и лиан, а затем склонил сюда тонкие побеги и замаскировал листвой, тем самым обеспечив себе еще один выход из каменного мешка.
Кем бы ни был этот рыбак Мумнба с навахой — он гоблин осторожный. И с рабами своими обращается тоже осторожно, не давая им шанса проломить себе голову — это я понял, наблюдая за мучениями Имбецила, явно поставленного сюда ради какого-то важного дела, но я пока не мог понять какого именно. Но вообще зрелище впечатляло…
Когда этажи здания обрушились и схлопнулись, превращая все в многослойный сэндвич, сюда прилетело все то, что было под самой крышей. И среди упавшего оказалась и примерно пятиметровая статуя — если судить по видимой части и прикинуть пропорции — юной гимнастки с высоко поднятым над головой гимнастическим мячом. Гимнастка утонула по пояс, прекрасно сохранившееся красивое лицо направлено к мячу, а на шаре, что не столь уж большой, переминается голый тощий коротышка лет так двадцати. Роста в нем чуть больше полутора метров, отчего он кажется пигмеем на фоне пятиметровой гимнастки. «Пигмей» частично сидит на узкой дощечке вроде качелей, чьи веревки уходят в переплетение стволов вверху, туда же тянется цепь от железного ошейника. На лодыжке парня защелкнут еще один железный браслет, обрывком цепи и скобой приделанный ко лбу явно охреневшей от такого поворота событий статуи гимнастки. Вокруг всего этого коконом висят веревки и старая рыбацкая сеть, на которой закреплено до хрена всякой всячины — мешки и мешочки, пластиковые и стеклянные бутылки, невероятно старый фонарь с раскладной панелью солнечной подзарядки — и сверху как раз падает достаточно широкий вертикальный солнечный луч. В общем все неплохо так придумано и организовано. Одного не пойму — для чего все это?