– Вот так вот, – сказал Дон. – У нас повсюду глаза, мы можем щелкнуть твои права с тридцати километров. В инфракрасном диапазоне, в ультрафиолетовом, в рентгеновском излучении – как угодно. Эти кадры, я так полагаю, были сделаны с орбитального спутника-шпиона.
– Если только это не фальшивки. Ну, то есть – это ведь фальшивки?
– Увы, – если снимки и были поддельными, то Дон не смог этого определить, ни опираясь на свой опыт, ни при помощи техники. Они выглядели пугающе настоящими.
– Бог ты мой! Ты знаешь этих людей? – Ронни посмотрел на фотографии, запечатлевшие моменты смерти Луиса и Куйи. – Откуда они у тебя, кстати?
– Мне сказали, если я кому-нибудь сболтну, этого человека закатают в паркет.
– Что?…
– Ничего. Короче говоря, в эти выходные меня прижали двое агентов. Секретных до мозга костей. Я так думаю, эти снимки – предупреждение. Я пока не могу понять, чего они добиваются.
– Смотри поосторожней. Похоже на мошенничество. Ты удостоверения их видел? Если нет, то всякое может быть. Пара аферистов пытается провернуть дело.
– Окажи мне услугу. Ты все еще дружишь с тем парнем с Видби [102]?
– С Ферраром? Да.
– Не мог бы ты попросить его проверить эти снимки?
– Я ему позвоню – но я почему-то уверен, что он не упустит случая взглянуть на это дерьмо, – Ронни тщательно собрал фотографии в конверт и сжал его в своей гигантской руке с подобием благоговения.
Они закончили обед, вернулись в офис и разошлись, пообещав друг другу оставаться на связи.
Наказание настигло Дона к концу рабочего дня, когда в дверях вырос Уэйн с непроницаемо бесстрастным выражением лица и сообщил, что утром Дон должен лететь на полуостров Олимпик в составе собранной на скорую руку команды, включающей в себя адвоката, доктора и архитектора. Какие-то осложнения с картографированием месторождений в горной местности.
Согласно контракту, «АстраКорп» должна была провести сейсмический анализ, взять образцы воды и полезных ископаемых – обычный набор. Лагерь был плохо обустроен, а группа состояла из чертовски недружелюбных особей, но там всего делов-то на пару-тройку дней – ну максимум на неделю, ха-ха! Извини, что сообщаю в последнюю минуту, но ты же знаешь, как такие вещи сваливаются на голову, знаешь, да? Кстати, не доводилось ли Дону когда-нибудь изучать психологию? Дон объяснил, что прослушал курс по патопсихологии – учился бороться с последствиями стрессов, связанных с долгим пребыванием в глуши и на подземных работах. Дав боссу переваривать эту информацию, Дон сказал:
– Как-то все очень загадочно, да, Уэйн?
Уэйн закатил глаза и прорычал, что консультанты – это вечная головная боль, давай-ка делай что положено и захлопни варежку, спасибо большое.
Не удостоив этот выпад ответной реакцией, Дон пожал плечами, собрал бумаги и отбыл домой на час раньше, чтобы собрать вещи. Он попытался припомнить все, что говорили ему агенты в Спокане; они настойчиво интересовались проектом в «Слэнго», и вот спустя пару дней он собирается лично туда отправиться. Такое совпадение не могло не вызывать тревоги.
Он тихонько вошел в дом, который продолжал мысленно считать домом Мишель, с досадой ослабляя на ходу галстук, и увидел юного господина Курта, вернувшегося из колледжа и растянувшегося на диване с наушниками на голове и журналом «Хэви метал» в руках, на обложке которого красовалась грудастая комиксная принцесса. Вокруг валялись пакетики от чипсов и пустые банки из-под газировки, журнальный стол был засыпан крошками и залит лужицами. Дон подумал, что Курт прогулял колледж, а домой его подвез один из зажиточных дружков-дегенератов, коих у него были толпы. Дон не стал читать нотации, он скрипнул зубами и пошел наверх, чтобы переодеться, принять душ и проглотить аспирин.
Он присел на край незастеленной постели в одних носках и трусах, бездумно глядя перед собой. Тяжелый красный солнечный луч падал сквозь круглое окно, превращая сучки на деревянной обивке в ледяные глаза, а разводы штукатурки – в воющие пасти, запавшие щеки и оскаленные зубы. Дон перевел взгляд на фотографию улыбающейся женщины в очках-авиаторах. Его дорогая мамочка в те годы была похожа на старлетку из немых фильмов компании «Эм-Джи-Эм». Очень старая фотография – с краю виднелся отец, совсем еще мальчишка: размытая ухмылка и приподнятая рука, обнаженный торс, словно у ожившей статуи Геракла. Прекрасный, как Адонис, убийца с глазами Сфинкса, вступивший в ряды армейских рейнджеров [103], несмотря на природную предрасположенность к наукам. В те дни отец получал больше удовольствия, знакомясь с новыми интересными людьми, а затем убивая их. Салют, ребята! Не надо ли тут кого-нибудь пристрелить, дружище? Дон всмотрелся в знакомое лицо этого незнакомца. О чем ты не рассказывал мне, пап? Зачем тебе было сходить с ума и ложиться под пули? А ты, дед, старый ты матерый сукин сын, сколько же грязного белья после тебя осталось! Нанкин. Какого черта ты забыл в Нанкине?
Дон угрюмо разглядывал в зеркале растяжки на коже и седеющие волосы на груди, когда позвонила Холли. Ему пришлось нестись в коридор к телефону. После того как оператор соединил их, удостоверившись, что Дон оплатит звонок, Холли сразу спросила: «А мама дома?» Связь была отвратительной. На заднем плане раздавалось гудение и завывание чего-то, похожего на музыку. Его ненаглядная Холли почти не вылезала из пабов, чувствуя себя как дома в изысканной компании разной швали, исполнителей фолк-рока и активистов в беретах.
– Привет, дорогая. Как тебе во Франции?
– Угу, привет, Дон. Я в Глазго – вы что, не получили мою открытку? А мама дома? – У нее был явный европейский акцент, она говорила, как дикторша с Би-би-си, которая читает сводки международных новостей.
– Она, моя милая, как ты можешь сама догадаться, на работе.
– Хм. В университет я уже звонила.
Надо полагать, звонила Холли неоднократно – она отрывала мать от работы раза три в неделю, докладывая о происходящем или прося прислать денег. Такая у нее была специфическая патология.
– Ну тогда не знаю. Что-нибудь случилось?
– Что? – Она пыталась перекричать буйные звуки музыки. Шотланский хэви-метал.
– Стряслось что-нибудь?
– Нет! Все отлично! Передай маме, я вечером попробую перезвонить!
– Я тебя люблю, – но в трубке уже была тишина.
Дон запустил телефоном в стену – он развалился на несколько приятно острых осколков, которые с известной долей воображения можно было принять за куски черепушки Большого Уэйна. Надев рубашку, Дон выбросил останки телефона в мусорную корзину и лениво прикинул, как бы получше скрыть этот проступок от своей зоркой жены. И тут же махнул рукой. От нее ничего не скроешь.
Вернулась Мишель, не меньше его раздосадованная на весь свет, гневно сетуя на то, как трудно женщине работать в сфере, оккупированной мужчинами, и выражая желание накормить хорошим слабительным научное сообщество в целом и антропологический сегмент в частности. После возвращения из Спокана она пребывала в состоянии бешенства. Она прошла прямиком к бару, налила себе выпить и с мрачным видом села за кухонный стол. Дон, собиравшийся сделать сэндвич, на ходу чмокнул ее в щечку и между делом упомянул, что улетает на несколько дней. Мишель пожала плечами и закурила, стряхивая пепел в опустевший стакан. Встрепенулась она, только когда он упомянул, что звонила Холли, и немедленно стала допрашивать, записал ли он ее номер. Он, как обычно, забыл это сделать, и взгляд Мишель из сердитого превратился в невыносимо страшный.
Дон вылетел из кухни. Он сел в кресло напротив Курта, бросившего на него подозрительный взгляд. Дон жестом попросил его выключить доносившуюся из наушников музыку, явно грохотавшую на опасной для мозга громкости, и спросил:
– Что ты думаешь о соседском мальчике – Бронсоне Форде? Как он тебе?
Курт нахмурился, и это выражение сразу сделало его похожим на человекообразного грызуна-альбиноса:
– БиЭф? Я с мелкими не тусуюсь, пап.
– Да? Он живет в соседнем доме…
– Кхм, ну ему ж, типа, лет двенадцать? – Курт закатил глаза.
– Ну ты с ним, наверное, видишься время от времени?
Дон не знал, как половчее выведать, не имеет ли пацан Рурков доступа к наркотикам (явно имеет) и не подторговывает ли он ими на стороне. Йо, сынок, ты не покупаешь травку у маленького эфиопа по соседству? А, и кстати, ты там, в кустах, не приметил пары амбалов? Ну такие, похожи на агентов бюро по борьбе с наркотиками.
Что же все-таки говорили на приеме эти громилы в дешевых костюмах? Он не мог ничего вспомнить, весь разговор словно заглушала статика. Мысль о них внушала Дону страх. Так же, как и мысль о Бронсоне Форде. Более того, когда он думал о мальчике, руки у него начинали ходить ходуном. Дон скрестил их на груди, чтобы не заметил Курт, и дал повторный зарок не налегать больше на выпивку.
– Будь реальным пацаном, – подпел Курт кому-то в своих наушниках. Глубокомысленно помолчав минуту, он приподнял одно «ухо» и произнес: – Господи, пап. Вы с мамой очень странно себя ведете.
Кстати, о странном, ночью, когда Дон и Мишель лежали в постели, отдыхая после раунда быстрого и бурного секса, Мишель, в смятой ночнушке, покачивая ногой, которую Дон чуть раньше закинул на спинку кровати, закурила и взглянула на мужа:
– Куда ты едешь?
– Да никуда. Одно место на Олимпике.
– Похоже, что все же куда-то конкретно.
– Лагерь «Слэнго». Старое поселение в горах. «Астра» проводит там тестирование. Уэйн попросил меня слетать и проверить, как там дела. Ты что-то слышала об этом?
Она внимательно смотрела на него, и ее глаза были темны и огромны, как всегда после секса, или в приступе гнева, или от алкоголя, или в те моменты, когда она испытывала на нем свои чары:
– Я слышала о «Слэнго».
– Ну вот. Туда меня Уэйн и посылает.
– Я устала смотреть на то, как Уэйн тобой помыкает.