ь мысли. Ч-черт.
Лаури подхватила стопку и опрокинула в себя одним глотком. Томатный сок кислил, а водка обожгла нёбо.
Фреда зааплодировала, затем, не ограничившись аплодисментами, заорала:
— Браво!
В этом была вся Фреда.
Моносумато никогда не присоединялся к их рассветным сборищам. Бои в клубе длились часов до пяти утра, а затем все рассасывались. Моносумато, например, отправлялся пить жиденький зеленый чай в компании верной супруги, а затем баиньки. Лукас, а с ним часто и Лаури, шел к Шеймасу. Ирландец держал легальный бизнес, вот этот самый паб на перекрестке Расёмон и улицы Трех Молебствий. В своей непревзойденной наглости он так и обозвал заведение: «У Шеймаса, где мох и клевер». Самый дешевый домишко в этом районе, дом, который никто не решался перекупить у прошлых хозяев. Никто, кроме ирландца, упрямо верившего в свою звезду. Дом под проклятым номером 42. «Си-ни». По-японски «смерть»… Так, что это за мысли о смерти?
— Еще одну!
Шеймас жил в квартирке над пабом, а Фреда, покинув заведение госпожи Белой Ласки, часто его там навещала. В такие дни Шеймас бывал в ударе и даже один раз порывался сыграть на волынке, но его, к счастью, отговорили.
Окошко в столешнице открылось, и оттуда выплыл заказанный коктейль. Вечером здесь работали настоящие официанты, кажется, через одного соратники Шеймаса и его земляки. К утру переходили на самообслуживание, но сегодня Шеймасу так не хотелось вылезать из-под сладкого бремени, что он включил автомат.
— За что пьем? — осведомился педантичный Вигн.
— За прекрасных дам, — предложил Роб Стентон, человек с техасским акцентом и напоминавшими медуз глазами.
Эти холодные и липкие глаза на загорелом лице уже давно обшаривали взглядом Лаури. Кажется, еще с того первого дня, когда она так неудачно навестила притон икэсугиру. Роб вызывал у Лаури омерзение, и все же — вот глупость — его навязчивое внимание льстило.
— За то, чтобы они сдохли, — подал мысль Шеймас. Но Фреда тряхнула серебряной головой и хрипловатым голосом воскликнула:
— За Геод!
И все выпили за Геод, причем Лукас поморщился: «заглушка» вызывала у него колотье в виске. Лаури отставила стопку и потребовала:
— Если уж мы пьем за Геод, пускай Фреда расскажет о Геоде.
Роб и Шеймас при этих словах почему-то захихикали и выжидающе уставились на Фреду, как будто в предвкушении интересного. Та выгнулась по-кошачьи — отчего даже под кожаным лифчиком отчетливо проступили соски, — запустила пальцы в серебряную гриву и выдала:
— На Геоде лошади летают.
— Что? — удивилась Лаура.
Шеймас расхохотался и хлопнул подружку по колену так, что на светлой коже отпечаталась красная пятерня. Фреда зашипела.
— Это у них такая проверка на вшивость. Фредди, растолкуй.
Поморщившись, среброволосая пояснила:
— Есть такая геодская поговорка. Скажи глупцу, что в твоем поместье лошади летают, — и он прекратит расспросы, решив, что его обманывают. Скажи обидчивому человеку, что он глупец, — обидится и уйдет. Скажи равнодушному, что он обидчив, — пожмет плечами и двинется дальше. Если же человек не глуп, не обидчив и не равнодушен, можешь рассказать ему о своем доме.
— Поня-атно. За это следует выпить.
Что и сделали.
Лаури стремительно пьянела, а пьяной ей все было трын-трава.
— Фреда, а вы правда там все поклоняетесь Разрушителю?
Девица сощурилась:
— А то как же. Все как один поклоняемся. Земные поклоны бьем.
— Он же плохой!
— В этом весь, как говорит наш друг Либович, цимес.
Лаури не помнила, кто такой Либович и почему он был «нашим другом», но идея ее взволновала.
— Значит, вы все — плохие?
— Девочке больше не наливать, — тихо сказал Стентон.
— Молчи, убийца с глазами медузы, — парировала Лаури, и Стентон поперхнулся своим бурбоном. — Ты, — она ткнула пальцем в Фреду, — отвечай: вы плохие или хорошие?
Фреда зевнула, показав острый язычок. Кошка кошкой.
— Мы невинны. Невинны, как боги, звери и дети, и в этом-то и весь ужас.
— Объясни.
— Сначала надо выпить.
Выпили.
— Ну?
— Так вот. Та Хеспер, как известно, являлся неоднократно в годину бедствий и в последний час, бла-бла. Но примечательно не это, а то, откуда он вообще взялся.
— Откуда?
Геодка ощерила в гримасе мелкие острые зубы:
— Был когда-то, в давние времена и не в нашем мире, один удачливый полководец… — Рассказывая, она вновь запустила руку в шевелюру Шеймаса и накручивала на палец его жесткие вихры; ирландец одновременно хмурился от боли и блаженно ухмылялся.
— Один, говорю, полководец, и пуля его не брала, и лучемет не жег. И узнал он от некоего прорицателя, мошенника не из последних, о долине Смертной Тени. Любой, кто пересечет эту долину, достигнет бессмертия и божественной власти. Одна беда — каждый шаг по дну долины стоит ровно одну человеческую жизнь. Ну, полководец тоже не дурак был — собрал всю свою армию, десять тысяч бойцов…
— Маловата армия, — заметил страдающий Шеймас.
— Да и долина недлинная. Короче, собрал эту орду, схватил жену с маленьким ребенком и айда в долину.
— А жену-то с ребенком зачем? — спросил внимательный Вигн.
— А на фиг бессмертие, если не с кем его разделить? — резонно заметила Фреда. — Так вот. Маршируют они через долину, на каждом шагу верный боец падает замертво, но полководцу, понятно, начхать. Идут. Уже выход виден. В ста шагах. А солдат мало осталось, совсем уже мало. В десяти. Всего несколько человек. В пяти. В двух. Опа! Нету больше солдат, все сдохли.
— И что? — разволновалась Лаури.
— И то. Сначала козел драный свою жену шагнуть заставил. Ну она мертвой — брык. А затем шагнул сам и, подыхая, кинул к выходу из долины ребенка. Сынка своего.
— И?
— И вот. Младенчик тот и стал Та Хеспер. Разрушителем.
Лаури тряхнула головой. В голове тихо и настойчиво звенело, словно и на нее начала действовать «заглушка».
— Не понимаю. А смысл какой?
— Смысл? А смысл простой, — осклабилась геодка и дернула Шеймаса за вихор так, что тот ойкнул. — Очень простой смысл, лапочка моя. Если тебе могущество задарма досталось, ничем ты за него не заплатил и никак не пострадал — станешь полным уродом.
Лаури нахмурилась. Что-то в этом рассказе было неправильно… Ах да.
— Ничего себе задарма! У него родители умерли.
— Мало ли у кого родители умерли, — фыркнула Фреда, потягиваясь.
И почудился в этом какой-то нехороший намек, поэтому Лаури, ощетинившись, спросила:
— И у кого же? У тебя, что ли?
— Да у меня их и не было, — равнодушно сообщила геодка. — Клон я. Обыкновенный клон.
— Необыкновенный, — поправил разомлевший Шеймас.
— Ладно, — легко согласилась девица. — Не обыкновенный. Порченый. Я, понимаешь ли, шестнадцатая в помете…
— Фи, Фредди, как грубо…
— А что? Самая маленькая и несчастная. — Тут Фреда жалобно сморщилась. — Братцы и сестрицы меня бросили. Сиротинушку. Вот вы подобрали, и ладно.
И за это, конечно, немедленно выпили. Дальше пошло что-то мутное. Пили и за прекрасных дам, и за то, чтобы все сдохли, Шеймас уже совсем откровенно лапал Фреду, а та лишь томно постанывала — и в какой-то момент Лаури поняла, что говорят о ней. Она попыталась восстановить то, что прозвучало раньше. Речь шла о каком-то клипере, а может, и не о клипере, а о крейсере или не о крейсере, а о целой барже с оружием, которая вроде бы затонула у берега еще в те времена, когда колонисты не знали ничего об особенностях Пушистых островов и хотели построить там военную базу. Вздор. Или не вздор? Шеймас сказал, что не вздор, а скептично настроенный Лукас — что вздор, а Стентон предложил проверить, а Шеймас сказал, что водолазное оборудование, если Стентон хочет, пусть сам и снимает. А Фреда сказала: зачем водолазное оборудование, ведь у них есть своя русалка. И все уставились на Лаури.
— Не буду я нырять, — выдохнула она.
— Конечно, не будешь, — подтвердил Вигн. — Шеймас, утихомирь свою подружку.
— Спорим, что я ее уговорю? — промурлыкала Фреда.
— На что спорим? — прищурился Стентон.
— На бутылку двадцативосьмилетнего «Джеймисона». Шеймас ее прячет для нашей свадьбы.
Ирландец зарычал. Фреда хрипло расхохоталась. Лаури пожала плечами:
— Не уговоришь.
— Уговорю, еще как!
Стентон, клейко блестя глазами, уставился прямо в вырез кофточки Лаури.
— А на Магнитной косе, говорят, мертвецы водятся, — ни к кому не обращаясь, сообщил он. — Страшно?
Бутылка бурбона перед ним почти опустела, но у Лаури было мерзкое ощущение, что Стентон вовсе не пьян. На пол он, что ли, лил свое пойло? Да и остальные казались трезвыми, и только она расклеилась, как последняя дура.
Наверное, это все и решило, потому что Лаури, пошатнувшись, встала. Перегнувшись через стол, девушка выдохнула в лицо Стентону:
— Спорим. Если она меня не уговорит, нырять будешь ты. Без костюма и без баллонов.
— Браво! — снова заорала чуткая на ухо геодка. — И добавила: — Пошли, подруга, курнем. Оставим этих катангов, пусть решают, у кого эго длиннее. Крутые тут все равно мы.
Снаружи было удушливо жарко, хотя день только начинался. Солнце плавило спутниковую антенну, торчащую над угловым домом. Ветер гнал пыль по пустой улице, но над центром, дальше к востоку, уже что-то клубилось, вспыхивая медными искрами. Хлопали под ветром пластиковые, расшившиеся листы крыши, гремели в недалеком порту краны, и над всем этим неслось пронзительное «няняняня» водосборщиков.