В «Варшаве» или «Берлине»? «Варшава» ближе. Так же, как и в географии. Поэтому я направляюсь туда. Инстинкт подсказывает мне, что объект — вряд ли среди тех, кто увлекается мороженым. Под звуки музыки пересекаю зал. Это не моя мелодия.
Спустившись по лестнице, заглядываю в бар. Затем — в соседнее помещение. Мне нужно разыскать Жанну по каштановым взбитым волосам, бледно-розовой губной помаде и модному бежевому пальто. Данных маловато. Приходится обратиться к официантке. Она глазами показывает мне столик в углу. Там сидит девушка и к тому же совсем одна.
Я подхожу и отодвигаю стул.
— Занято, — сухо замечает Жанна.
— Вижу, но готов примириться, — усаживаюсь я удобней.
— Я позову официантку, — грозится Жанна.
— Прекрасная идея. Рюмка коньяку в такую сырость будет очень и очень кстати. Но давайте сперва поговорим.
— Я с незнакомыми не разговариваю.
— Ну что же, познакомимся и, как знать, может быть, полюбим друг друга. Я, между прочим, из милиции.
Жанна рывком вскидывает голову, но тут же придает себе безразличный вид. Справедливости ради следует признать, что она действительно привлекательна. В этом чуточку бледном лице с вздернутым изящным носиком и капризно изогнутыми губами есть своя прелесть.
— Я искал вас в связи с Мариновым, — говорю я как можно галантней. — С ним — вы, наверное, уже знаете — произошла вчера неприятность.
— Я слышала, что он умер.
— Вот именно. И так как я со своей стороны слышал, что между вами существовала, может быть, чисто духовная близость, я позволил себе…
Тут мне приходится прервать на полуслове — к нам, что бывает редко в этих местах, подходит официантка.
— Что вам заказать? — спрашиваю Жанну.
— Ничего.
— Но все-таки…
— Чашку кофе, — сдается она с досадой.
— Чашку кофе и рюмку коньяка.
Затем возвращаюсь к нашей теме.
— Я говорил, что позволил себе отнять у вас сегодня немного времени, так как узнал, что между вами существовала близость.
— Зря теряете собственное время, — хмуро бросает Жанна. — Никакой близости — ни духовной, ни иной — между мной и Мариновым не существовало.
— Но он был явно неравнодушен к вам, — осмеливаюсь я напомнить факты.
— Я тоже к тысяче вещей неравнодушна, но неравнодушие — это одно, а реальность — совсем другое. Маринов хотел жениться на мне, но — вы сами знаете — для этого нужно согласие двоих.
— И все же, чтобы такой практичный человек мог питать известную надежду, он должен был рассчитывать на что-то.
— Рассчитывал на мою тетку. Я ему так и заявила:-«Раз ты договорился с теткой — женись на ней и не порти мне больше пейзажа!»
— Со старшими так не говорят.
— Я привыкла говорить, что думаю.
— Это мы сейчас установим.
К нашему столику подходит пара. Это уже не полунесовершеннолетние, а просто несовершеннолетние, особенно девушка. Тем не менее они держатся с самоуверенностью светских людей. У парня — дымящаяся сигарета в зубах и горьковато-пресыщенное выражение человека подземного мира. Подземного мира Чикаго, например.
Они выдвигают свободные стулья, собираясь без церемоний расположиться за нашим столиком.
— Занято! — отрубаю я.
— Ничего, мы сядем, где не занято, — снисходительно смотрит на меня потусторонний человек и морщится, потому что папиросный дым попадает ему в глаза.
— Что, получили? — торжествующим шепотом спрашивает меня Жанна.
Я только собираюсь доказать, что нет, как рядом с нами вырастает фигура еще одного пришельца. Он гораздо старше тех двоих — ему уже, может быть, все двадцать. Роста не ахти какого, но телосложение хорошее. Физиономия тоже не уродливая: если б на наглые масляные глаза…
— Эй, ты, представитель низших классов! — обращается он к малолетнему. — Ступай, пока тебя не нашлепала мамка. И смотри не забудь по дороге отвести девочку в детский сад.
Для вящей убедительности он кулаком подталкивает незадачливого кавалера.
— Как вы смеете… — возмущается кавалер, оглядываясь по сторонам.
Но помощи ждать неоткуда. Дым в зале настолько плотный, что вряд ли кто замечает что-либо вокруг.
— Давай сматывайся, пока цел! — настаивает старший и нетерпеливо тянет молоденькую даму за рукав. Девушка вынуждена встать. Повернув к столику возмущенные, но не очень героические лица, малолетние отступают.
Победитель небрежно опускается на стул и тут только замечает мое присутствие. Губы его складываются в недоуменно-презрительную гримасу.
— Познакомьтесь, — спешит вмешаться Жанна. — Тома Симеонов. Мы зовем его просто Том.
— Петр Антонов, — сообщаю я. — Можете звать меня просто Пепи.
— Охота еще знакомиться со всякими, — лениво рычит Том.
Потом поворачивается к Жанне.
— Где ты откопала этого старика?
— Товарищ…
Я трогаю Жанну за локоть. Она умолкает. Но Том, хотя он и под мухой, успевает уловить этот жест и истолковывает его по-своему.
— А, уж и локотки начинаем пожимать…
И неожиданно дает мне под столом сильный пинок ногой. Ботинок у парня не только острый, но и твердый.
— Я случайно вас не задел? — осведомляется он со сладчайшей улыбкой.
— Ничего, со всяким случается, — наступаю я ему на ботинок всей тяжестью.
Том от боли меняется в лице. Он пытается освободить ногу и, когда ему это удается, цедит сквозь зубы:
— Не прикидывайся чурбаном. Выйдем, поговорим!
— Я заказал рюмку коньяка, но, чтобы вас не задерживать…
Мы одновременно встаем. Мне, как старику, предоставляется честь идти к выходу первым. Бросив беглый взгляд через плечо, я убеждаюсь, что и Жанна, отстав на несколько шагов, движется за нами следом.
Ночная улица почти пуста. Дождь льет как из ведра. Не успеваю я это констатировать, как ощущаю удар в затылок. Разворачиваюсь и, взяв в железные клещи шею парня, тащу его, как мешок, в соседний подъезд. Продолжая сжимать ему шею, я прислоняю его к стене.
— Слушай, ты, маленький подонок! Я сказал «чтобы вас не задерживать», но имел в виду обратное…
— Том, не глупи, прошу тебя! — кричит появившаяся в подъезде Жанна. — Товарищ Антонов из милиции…
Том, делавший тщетные попытки высвободиться из моих объятий, тут же перестал трепыхаться. Я убираю руки.
— Позже не могла сообщить? — бурчит он, потирая шею.
Затем поворачивается ко мне.
— Что же вы молчали, что из милиции? И даже если из милиции, это не значит, что вы можете хватать за локоть мою невесту.
— Ты кем работаешь? — спрашиваю я, не прислушиваясь к его вяканью.
— Я не работаю. Учусь.
— Чему? Сомнительно, чтобы твоей специальности обучали в университете. Ну, как бы то ни было, все это мы установим в отделении…
— Пожалуйста, не задерживайте меня, — хнычет, как мальчишка, Том.
— Чего ты так испугался — справки? Или, может, она не первая? Может, десятая или пятнадцатая?
— Простите, прошу вас, — повторяет он.
— А ты к тому же еще и подлец. В спину норовишь ударить. Сейчас я вижу, что у тебя к тому же ни капли человеческого достоинства.
— Какое тут достоинство, — лепечет Том. — Против силы не попрешь.
— А против кого? Против детей? Или под столом, ногой? Да ладно, убирайся! Но не строй никаких иллюзий: я тебе дал отсрочку.
Он поворачивается и покорно, не взглянув на свою невесту, плетется назад, к «Варшаве». Жанна, готовая последовать за ним, нерешительно смотрит на меня.
— Вы останетесь, — говорю. — С вами я еще побеседую.
— Как у вас быстро испортились манеры…
— Манеры зависят от обстоятельств. С такими типами, как ваш жених, поневоле забудешь о хорошем тоне.
— Пока он мне еще не жених. Но это не исключено.
Обмениваясь подобными любезными репликами, мы, не сговариваясь, машинально двигаемся вниз по улице.
— Что вас связывает с этим типом? Вместе, что ли, занимаетесь?
— И это имеет отношение к делу?
— Это имеет отношение к вам. А возможно, и к делу.
— По-моему, каждый хозяин своих вкусов.
— Можно сделаться их рабом. Когда вы в последний раз были у Маринова?
— Никогда я не была у Маринова, то есть никогда одна.
— А вообще?
— Раза два заходила с тетей. Послушать, как было бы разумно зажить своим домом, наконец.
— А что это тете так приспичило выдать вас замуж?
— Очень просто — хотела устроить мою судьбу. А это был человек с деньгами. Не то, что прежде, конечно, но все-таки… От брата из-за границы получал, дачу недавно продал…
— Кроме суммы, полученной за дачу, — он положил ее на книжку, — других денег у него не нашли.
— Не знаю. Деньги у него всегда водились. Может, успели обобрать.
— Кто, по-вашему, мог это сделать?
— Не задумывалась. Да и вряд ли бы надумала. Я не инспектор из милиции.
Девушка останавливается и поворачивается ко мне.
— А куда мы, в сущности, идем?
— Вот вопрос, который нам следовало бы почаще задавать себе.
— Я спрашиваю в самом прямом смысле.
— Откуда мне знать? По-моему, к вам… Но, может, вы хотите вернуться в «Варшаву»?
— Да нет. Поздно. Пора домой.
Мы двигаемся дальше.
— Вы всегда так рано возвращаетесь?
— Как ни странно, да.
— А где вы были вчера?
— Вашим вопросам нет конца. И к чему вам такие подробности?
— Эта подробность мне нужна. А еще она нужнее вам. Вы не слыхали слова «алиби»?
Жанна вскидывает на меня глаза и тут же опускает: на тротуаре лужи.
— Алиби, насколько мне известно, бывает необходимо человеку, которого в чем-то подозревают, — медленно говорит она.
— Ну, что ж, пусть будет так. Где же вы были вчера вечером? Вы, конечно, уже придумали ответ?
— Ночевала у подруги.
— Когда вы говорите, по возможности называйте фамилии и адреса, — терпеливо объясняю я. — Формализм, но ничего не поделаешь.
— Вы ужасны, — вздыхает девушка. — Я была вчера у Тома.
Меня передергивает. Не от признания, а от ливня, который вдруг обрушивается на нас. Порывы ветра колеблют плотную пелену дождя, светящуюся вокруг уличных фонарей и мутную в тени высоких зданий. Жанна быстро раскрывает зонтик.