отточить его. – Голос Слоан стал тише. – Знаете, что есть исследования о таких людях, как Лия? Я их прочитала. Все.
Я поняла – так, как всегда понимала, даже не задумываясь, что для Слоан чтение статей о распознавании лжи – способ связи с Лией. Остальные понимали людей интуитивно. Слоан же проще с вещами, с цифрами, с фактами.
– У взрослых усиленная способность распознавать ложь обычно связана с сочетанием врожденной способности и целенаправленной тренировки. Но у детей иначе. – Она шумно сглотнула. – Есть особая категория детей, которые превосходно распознают ложь.
– И что же это за категория?
Слоан потеребила край рукава.
– Это те, кто познали взлеты и падения. Жили в постоянно меняющейся обстановке, сталкивались с насилием. – Слоан помолчала, а потом продолжила говорить, и ее речь ускорилась. – Эти факторы взаимодействуют друг с другом – по статистике, лучше всего распознают ложь дети, которые не склонны к послушанию, растут в неблагополучных условиях, но борются за то, чтобы сохранить какое-то ощущение контроля.
Когда Бриггс говорил о том, что такое быть прирожденным, он часто использовал слова вроде «потенциал» или «дар». Но Слоан говорила, что чистого таланта недостаточно. Мы не родились прирожденными. Что-то в детстве Лии сделало ее человеком, который может непринужденно лгать и при этом знать, когда кто-то пытается соврать ей. Что-то научило Майкла фокусироваться на эмоциях. Мама научила меня считывать людей, чтобы я помогала ей разводить их на деньги. Мы постоянно переезжали, иногда меняя город каждую неделю. У меня не было дома, не было друзей. Забираться в головы людям, понимать их, пусть даже они не знали о моем существовании, – это самый близкий аналог дружбы, который я могла получить в годы своего детства.
– Ни у кого из нас не было нормального детства, – тихо сказала Слоан, – если бы было, мы не стали бы прирожденными.
– И на этой ноте я, пожалуй, пойду. – Майкл встал. Он старался говорить непринужденно, но я знала, что он не любит упоминать о своей семье. Однажды он рассказал мне, что его отец обладал взрывным темпераментом. Я старалась не думать о том, для чего именно мальчику могло понадобиться стать экспертом в считывании эмоций других людей, если он рос с таким отцом.
На пути к двери Майкл остановился рядом со Слоан.
– Эй, – тихо сказал он. Она посмотрела на него. – Я на тебя не злюсь, – сообщил он, – ты ничего плохого не сделала.
Слоан улыбнулась, но ее глаза остались серьезными.
– Есть данные, которые позволяют предположить, что я говорю или делаю что-то не так по меньшей мере в восьмидесяти шести целых пяти десятых процента случаев.
– Говоришь как человек, который хочет, чтобы его кинули в бассейн, – откликнулся Майкл. На этот раз Слоан сумела искренне улыбнуться, и, бросив на меня еще один взгляд, Майкл вышел.
– Как думаешь, Дин пошел в гараж? – спросила Слоан после того, как мы несколько минут провели в молчании, оставшись вдвоем. – Когда он расстроен, он обычно идет в гараж.
Дин не просто расстроен. Я не знала, через что ему пришлось пройти в детстве, но когда я спросила Дина, знал ли он, что его отец делал с теми женщинами, он ответил: «Сначала не знал».
– Дину нужно побыть одному, – сообщила я Слоан, объясняя ей на случай, если она не догадалась сама. – Некоторые предпочитают, чтобы их друзья были рядом, когда им тяжело, а другим нужно побыть в одиночестве. Когда Дин будет готов, он заговорит.
Произнося эти слова, я поняла, что не смогу просто сидеть, ничего не делая. Не смогу ждать. Мне нужно что-то сделать, – вот только я не знала что.
– С ним все будет в порядке? – спросила меня Слоан еле слышно.
Я не смогла соврать ей.
– Не знаю.
Глава 9
В итоге я пришла в библиотеку. Полки, которые занимали все стены от пола до потолка, хранили больше книг, чем я смогу прочесть за свою жизнь и даже за две. Я застыла в дверях. Мне здесь нужна не книга. Третья полка слева, вторая снизу. С трудом сглотнув, я подошла к нужной полке. Интервью двадцать восемь, двенадцатая папка.
Я заставила себя взять нужную папку. Это вторая попытка прочитать интервью двадцать восемь, при первой я остановилась, как только прочла фамилию его участника.
Лия права. Я не понимала в полной мере, через что прошел Дин, но хотела понять. Мне нужно понять, ведь, если бы в бездну падала я, Дин понял бы.
Я села на пол, положила папку на колени и открыла ее на странице, на которой бросила чтение несколько недель назад. Интервью с заключенным проводил Бриггс. Он попросил отца Дина подтвердить личность одной из жертв.
Реддинг: Ты задаешь мне неправильные вопросы, сынок. Дело не в том, кто они, дело в том, какие они.
Бриггс: И какие они?
Реддинг: Они мои.
Бриггс: Ты поэтому связывал их стяжками? Потому что они твои?
Реддинг: Ты хочешь, чтобы я сказал, будто связывал их, чтобы они не сбежали. Ваши модные фэбээровские психологи слюнями истекут, если услышат, как я рассказываю про всех женщин, которые меня бросили. Про мою мать и мать моего сына. Но вам вообще приходило в голову, что мне просто нравится, как выглядит кожа женщины, когда она пытается высвободиться из пластиковых стяжек? Может, мне просто нравится смотреть на белые линии на запястьях и лодыжках, нравится, как немеют их руки и ноги, как напрягаются их мышцы, как некоторые раздирают себе кожу до крови, а я сижу и смотрю… Можете представить это, агент Бриггс? Можете?
Бриггс: А клейма? Хочешь сказать, что это не знак собственности? Владеть ими, доминировать над ними, контролировать их – разве не в этом смысл?
Реддинг: Смысл? Кто говорит о смысле? В детстве ко мне относились с неприязнью. Учителя считали меня замкнутым. Меня вырастил дед, и он постоянно говорил, чтобы я не смотрел на него так. Во мне было что-то такое… словно на пару тонов темнее. Мне пришлось научиться это скрывать, а вот мой сын… Дин родился с улыбкой. Другие посмотрят на него раз – и тоже начинают улыбаться. Все любили этого мальчика. Моего мальчика.
Бриггс: А ты? Любил его?
Реддинг: Я его создал. Он мой, и если в нем есть очарование, способность вызывать у людей симпатию, то это было и во мне.
Бриггс: Твой сын научил тебя смешиваться с толпой, вызывать симпатию, вызывать доверие. А чему ты научил сына?
Реддинг: Может, спросите свою жену? Симпатичная штучка, а? Но рот у нее такой… мммм, ммммм, ммм
– Интересное чтение?
Голос заставил меня вернуться в настоящее.
– Лия!
– Ты просто не могла удержаться, да? – В голосе Лии слышалось напряжение, но она уже не казалась такой уж разъяренной.
– Извини за мои слова. – Я решила взять дело в свои руки и рискнула извиниться, понимая, что это может вывести ее из себя. – Ты права: я не знаю, через что проходит Дин. Моя ситуация с Лок не то же самое.
– Ты всегда такая искренняя, – сказала Лия, и в ее мелодичном голосе промелькнула резкость, – всегда готова признать свои ошибки. – Она посмотрела на папку у меня на коленях, и ее голос стал ровным. – И всегда готова повторять их снова и снова.
– Лия, я вовсе не пытаюсь встать между вами…
– Боже, Кэсси! Я же говорю, дело не в тебе. Ты и правда думаешь, что дело во мне?
Я не знала, что думать. Лия прилагала специальные усилия, чтобы мне было сложно составить ее профайл. Единственное, в чем я уверена, – ее верность Дину.
– Он не хотел бы, чтобы ты это читала! – Ее голос звучал уверенно, но он всегда звучал уверенно.
– Я думала, это может помочь, – ответила я, – если я пойму, то смогу…
– Помочь? – повторила Лия сквозь сжатые зубы. – Вот в чем твоя проблема, Кэсси. У тебя всегда такие добрые намерения. Ты всегда хочешь помочь. Но в конце концов не помогаешь. Кто-то страдает, и это всегда не ты.
– Я не собираюсь делать больно Дину, – убежденно произнесла я.
Лия хрипло усмехнулась.
– Так мило, что ты в это веришь, конечно, не собираешься. – Она соскользнула по стене и тоже уселась на пол. – Бриггс заставил меня прослушать аудиозаписи интервью Реддинга, когда мне было четырнадцать. – Она подтянула ноги к груди. – К тому моменту я провела здесь уже год, и Дин не хотел, чтобы я даже близко подходила к чему-то, связанному с его отцом. Но я была как ты: думала, это может помочь, но не помогло, Кэсси. – Каждый раз, когда она произносила слово «помочь», в ее голосе слышалось рычание. – Эти интервью – шоу Дэниела Реддинга. Он лжец. Один из лучших, кого я слышала. Он заставляет тебя думать, что он врет, когда говорит правду, а потом говорит то, что не может быть правдой… – Лия покачала головой, словно это поможет ей избавиться от воспоминаний. – Если ты прочитаешь, что говорил Дэниел Реддинг, это собьет тебя с толку, Кэсси, и, если Дин узнает, что ты читала, ему это тоже не поможет.
Лия права. Дин не хотел бы, чтобы я это читала. Его отец описывал его как мальчика, который родился с улыбкой, симпатичного, легко вызывающего доверие у других, но Дин, которого я знала, всегда был настороже. Особенно со мной.
– Скажи мне, что я не права, Кэсси, и я изысканно извинюсь. Скажи мне, что Дэниел Реддинг еще не проник в твои мысли.
Я знала, что врать Лии бесполезно. Какая-то часть меня воспринимала людей как загадки, которые нужно решить, она хотела получить ответы, ей необходимо найти смысл в страшных, ужасных событиях – таких, как то, что случилось с моей матерью, или то, что Дэниел Реддинг делал с теми женщинами.
– Дин не хотел бы, чтобы я это делала, – заключила я, прикусив нижнюю губу, а затем снова углубилась в чтение. – Но это не значит, что он прав.
Я была в программе первую неделю, когда Дин попытался заставить меня сбежать. Он уверял, что работа над профайлами серийных убийц меня уничтожит. Он также упомянул, что, когда агент Бриггс начал обращаться к нему за помощью в расследованиях, в нем разрушать было уже нечего.