Он осматривал комнату. Что-то было не так.
Правая рука убитого была в крови. Он лежал на боку, и под ним, на светлом паркете, виднелось что-то тёмное. Хавьер осторожно приподнял плечо мертвеца.
Он перестал дышать.
Умирая, мужчина успел нарисовать пальцем в собственной крови странный символ. Он был похож на стилизованный лабиринт или кельтский узел. Это было послание.
Хавьер не понимал его смысла, но чутьё кричало, что это — ключ. Он быстро достал телефон и сфотографировал рисунок.
Тихий скрип половицы в коридоре заставил его вскинуть голову.
Он не был один.
Они вернулись.
Из дверного проёма высунулся ствол с глушителем. Хавьер откатился за диван в тот самый момент, когда пуля вонзилась в паркет там, где только что была его голова.
Короткий, глухой хлопок. Ещё один. Пули прошивали обивку дивана.
Хавьер ответил вслепую, стреляя в сторону дверного проёма. Не убить. Подавить. Заставить их спрятаться.
Он услышал приглушённый вскрик и звук падения тела. Одного зацепил. Но их было больше.
Он вскочил и рванулся к окну. Перестрелка в тесной квартире была самоубийством. Его цель — не победить. Выжить.
Ещё один выстрел чиркнул по левому боку, чуть выше пояса. Жгучая боль. Адреналин тут же приглушил её.
Морщась от боли в боку, он с разбегу ударил в раму правым плечом. Стекло разлетелось с сухим треском. Хавьер прыгнул.
Приземление на металлический козырёк подъезда было жёстким. Не останавливаясь, он спрыгнул на асфальт, перекатился и скрылся за мусорными баками. Он замер, тяжело дыша, прижимая руку к кровоточащему боку.
Из подъезда вышли трое.
Они двигались со слаженностью, которую дают годы тренировок. Никакой суеты. Один прикрывал, двое вытаскивали раненого. Они не стали его искать. Словно он был не угрозой, а досадной помехой.
Они погрузили раненого в неприметный седан и спокойно уехали.
Хавьер смотрел им вслед. Холодный ночной воздух остужал кожу. Боль в боку становилась острее, превращаясь в злой, сфокусированный огонь.
Это были не бандиты. Это были профессионалы высочайшего класса. Призраки.
И он только что попал на их радар. Он больше не был охотником. Теперь он сам стал дичью.
Шум только начинался.
Глава 2: Рекрутер
Дмитрий Воронов не любил спешки. Особенно по утрам. Спешка — удел курьеров и дилетантов. Вечная попытка наверстать упущенное суетой. Он же предпочитал начинать день с ритуала. С медленного, почти медитативного процесса, который настраивал его разум на нужный лад.
Его кабинет в одном из безликих зданий на Фрунзенской набережной был аномалией. Островком личного вкуса в океане казённой функциональности. Вместо стандартных портретов и карт мира — тёмные книжные шкафы из морёного дуба, забитые томами поэзии Серебряного века.
Вместо дешёвых репродукций с видами Кремля — одна большая, почти гипнотическая картина Ротко на стене. Два вибрирующих прямоугольника цвета запёкшейся крови и ночного неба.
Воздух в кабинете пах не пылью и бумагой, а крепким кофе и старой кожей переплётов.
Сейчас этот аромат был особенно густым. Воронов медленно, тонкой струйкой, переливал свежесваренный в медной турке кофе в маленькую фарфоровую чашку. Кофе был чёрным, вязким. Он наблюдал, как пар лениво поднимается к потолку, и только потом перевёл взгляд на женщину, стоявшую у большого настенного экрана.
Лена Орлова, его лучший психолог-аналитик, была прямой противоположностью этому кабинету. Холодная, точёная, в строгом сером костюме, она сама казалась частью мира цифр и протоколов. Её светлые волосы были стянуты в тугой узел, на лице ни грамма косметики. Она смотрела на застывшее на экране изображение — размытый снимок стамбульской улицы после бойни.
— Операция проведена грязно, — начала она без предисловий. Голос ровный, будто она зачитывала сводку погоды. — Множество свидетелей. Стрельба в жилом квартале. Для уровня Хелен Рихтер — это показательный провал. Они оставили…
— Они оставили полотно, Леночка, — перебил её Воронов, не повышая голоса. Он сделал маленький глоток кофе, задержал его на языке, смакуя горечь. — Посмотрите на эту композицию. Кровь, битое стекло, паника… Это не провал, это плохая драматургия. Дешёвый театр.
Лена на мгновение замолчала. Её губы превратились в тонкую линию. Эти его метафоры… Неэффективно. Засоряют анализ.
— Как скажете, Дмитрий Сергеевич. Наш источник из местной полиции подтвердил: цель перед смертью успела нарисовать символ на полу. Собственной кровью. Вот.
Она нажала несколько клавиш на планшете, и изображение на экране сменилось. Крупный план. На полу, неровной линией, был начертан примитивный рисунок. Лабиринт.
— Команда Рихтер либо проигнорировала его в спешке, либо сочла бредом умирающего. Слишком были заняты зачисткой. Наши люди зафиксировали изображение через пятнадцать минут после их ухода.
Воронов поставил чашку на блюдце. Фарфор тихо звякнул. Тишина стала плотной. Он подошёл к экрану, его отражение наложилось на кровавый символ. Он смотрел не на сам рисунок, а на то, как он был сделан. На отчаяние в каждом мазке.
Рихтер, со своей корпоративной логикой, видела лишь актив, который нужно обнулить. Она не видела человека. И проиграла первый раунд, даже не зная, что партия началась.
— Лабиринт, — произнёс он задумчиво. — Лабиринт Минотавра. Кносский дворец. Нить Ариадны… Он не просто просил о помощи. Он указывал путь. Или предупреждал о чудовище в центре.
На мгновение его привычная ироничная маска спала. Он видел в этом кровавом хаосе не только тактическую возможность, но и уродливое отражение дела всей его жизни. Разведка, тонкая игра умов, вырождалась. «Эффективные менеджеры» вроде Хелен Рихтер превратили её в банальную бойню. Презрение к её методам боролось в нём с хищническим азартом.
— Они думают, что «Шум» — это просто технология, — продолжил он, обращаясь больше к себе, чем к Лене. — Протокол, который можно активировать и деактивировать. Они не понимают, что имеют дело не с кодом, а с человеческой душой. Даже сломанная, она всё равно ищет выход. Оставляет следы.
Он отошёл от экрана и вернулся к своему столу. Сделал последний глоток, осушив чашку. Ритуал был завершён.
— Цель… «актив»… он был связан с Гамбургом. Переправлял какие-то данные через порт для Aethelred, ещё до того, как его «перепрошили». Верно?
— Верно, — подтвердила Лена. — Контрабанда зашифрованных массивов. Мы предполагаем, что следующий «спящий» находится там.
— Хорошо. — Он принял решение. — Отправляйте группу «Сыча» в Гамбург. Но не для захвата. Пока что. Мы будем зрителями. Пусть Рихтер делает свою грязную работу, а мы просто подберём то, что она в своей спешке упустит.
Он снова посмотрел на репродукцию Ротко на стене. Два кровавых прямоугольника на тёмном фоне. Да, подумал он, следующий акт этой пьесы будет разыгран в холодных доках немецкого порта. И он будет дирижировать им из партера.
Запах в номере был отвратительным. Смесь затхлого табака, плесени и чего-то сладковато-тошнотворного от канализации. С улицы доносился непрерывный гул Стамбула.
Он стоял перед треснувшим зеркалом в тесной ванной. Свет от единственной голой лампочки был жёлтым, больным. Голый торс в одних армейских штанах. Треснувшее зеркало отражало тело, перечёркнутое шрамами. Каждый — напоминание.
Новая отметина — рваная рана на левом боку, чуть выше бедра. Пуля прошла по касательной, но содрала кожу и мясо.
Он стиснул зубы, открыл бутылку дешёвого виски и плеснул прямо на рану.
— Сука, — выдохнул он.
Боль была острой, чистой. Мышцы живота и спины окаменели. Пальцы вцепились в край раковины, вдавливаясь в потрескавшийся фаянс. Но эта боль была честной. Понятной. Она отвлекала от другой, той, что грызла изнутри.
Он оторвал от старой футболки длинный лоскут, плеснул на ткань остатки виски. Спирт не сделает тряпку стерильной, но это лучше, чем ничего. Туго, морщась, перевязал бок.
И пока он затягивал узел, реальность дрогнула. Перед глазами встал экран планшета. Последний видеозвонок.
Три недели назад. Он сидел в баре где-то в Маниле. На экране появилось лицо Люсии. Она говорила быстро, возбуждённо, её тёмные глаза лихорадочно блестели — тот самый фанатичный блеск, который он так хорошо знал. За её спиной виднелась пробковая доска, утыканная вырезками и схемами.
«…это не просто коррупция, Хави, ты понимаешь? — тараторила она. — Это что-то большее. Aethelred Consortium. Они делают что-то с людьми. Стирают их прошлое… У меня есть свидетель, он боится, но он готов говорить…»
Он слушал её вполуха. Усталость, выпитое пиво — всё это делало её слова далёким фоном. Он видел её одержимость, но не видел опасности.
«Люсия, тормози, — сказал он тогда. — Просто будь осторожнее, ладно? Не лезь на рожон».
«Ты не слушаешь! — её голос дрогнул от обиды. — Это важно! Я почти у цели…»
«Я слушаю, — соврал он. — Просто… береги себя».
Он закончил звонок, пообещав перезвонить завтра. И не перезвонил. А через неделю она исчезла.
Теперь, глядя на своё измождённое лицо в зеркале, он чувствовал не просто вину. Это была ярость. Холодная, концентрированная ярость на самого себя. Она была его. Единственное, что у него осталось от прошлой жизни. И он променял её на ещё один вечер в вонючем баре.
Эта миссия была не спасением. Это была попытка искупить свой грёбаный эгоизм.
Он с силой упёрся рукой в стену. Штукатурка заскрипела. Тупая боль в запястье отрезвила. Хватит рефлексировать. Сейчас нужно действовать.
Он вернулся в комнату, достал второй, зашифрованный телефон и набрал единственный номер.
Звонок перенёсся за тысячи километров, в подвальную мастерскую в Неаполе. Руки, покрытые шрамами и ожогами, с хирургической точностью собирали какое-то устройство. В воздухе пахло машинным маслом и канифолью. «Аптекарь» поднял телефон, не отрывая взгляда от работы.