В одно мгновение лицо Марко изменилось. Стальная жёсткость стекла с него, как маска, обнажив что-то болезненное, отчаянно-нежное. Он смотрел на экран, и казалось, одна эта эмоция удерживает его от того, чтобы рассыпаться на части. Он перешёл на итальянский. Голос стал мягким, хриплым.
– Ciao, tesoro. Как ты сегодня?
– Папа! – её голос был тонким, но радостным. – Врач сказал, что анализы лучше. Совсем немного. Он сказал, что новое лекарство… оно очень сильное.
– Я знаю, милая. Оно самое лучшее. Я же обещал.
– Ты скоро? – спросила она, и в её больших глазах промелькнула тень тоски.
Он заставил себя улыбнуться. Улыбка получилась кривой, натянутой.
– Очень скоро. Я почти закончил всю работу. И я привезу тебе тот самый шоколад. С орехами. Из той самой лавки у озера. Обещаю.
– Я буду ждать, папа. Ti voglio bene.
– Anch’io, amore mio. Больше всего на свете.
Он смотрел на неё ещё несколько секунд, впитывая её образ. Потом его палец дрогнул и нажал на кнопку отбоя. Экран погас.
Марко стоял, упершись лбом в холодное стекло терминала. Он не плакал. Слёзы были непозволительной роскошью. Он просто дышал. Глубоко, рвано. Каждый вдох — словно глоток битого стекла.
Воронов обещал оплатить экспериментальное лечение. Полностью. В лучшей клинике Женевы. Цена была простой. Информация. Маленькие, незначительные детали. Марко убеждал себя, что он не предавал Хелен. Он просто выбрал свою дочь. Но глядя сейчас на своё отражение в тёмном экране, он понимал, что солгал и ей, и себе. Он променял один вид лояльности на другой. И в мире Хелен Рихтер за это было только одно наказание.
Пентхаус Хелен был островом тишины и порядка высоко над огнями Цюриха. Стены были белыми, мебель — минималистичной. Никаких фотографий, никаких картин. Кроме одной комнаты.
Она была звукоизолирована. Вдоль стен стояли стеллажи из тёмного дерева, и на бархатных подставках покоились десятки старинных музыкальных шкатулок. Каждая — хрупкий шедевр механики и искусства. Это было её единственное убежище.
Хелен сидела за реставрационным столом под ярким светом бестеневой лампы. Перед ней на белой салфетке лежали разобранные детали сложного швейцарского механизма XIX века. Её движения были точными, выверенными, как у хирурга. Пальцы, которые несколько часов назад отдавали приказы на ликвидацию, сейчас с невероятной осторожностью держали пинцет с крошечной латунной шестерёнкой.
Она поднесла деталь к свету. Металл холодил кончики пальцев. Из баночки с инструментами доносился едва уловимый, чистый запах оружейного масла.
Этот запах.
Он дёрнул за ниточку в её памяти, и она провалилась в прошлое. Ей семнадцать. Кабинет её отца. Тот же запах масла. Он сидит за своим огромным столом и чистит наградной «Вальтер». Его только что отстранили. Позор, задрапированный в корпоративные эвфемизмы.
Она стоит в дверях. Он поднимает на неё глаза. В них нет гнева. Только серая, выжженная усталость.
– Я дал ему шанс, – говорит он тихо. – Я думал, его можно… перевернуть. Контролировать. Он был ценным кадром.
Он говорил о своём заместителе. О человеке, который продал информацию конкурентам. Отец поймал его. И вместо того, чтобы уничтожить, решил проявить милосердие. Он просчитался.
– Слабость — это не проявление доброты, Хелен, – сказал тогда отец, кладя пистолет на стол. – Это просто слабость. Непозволительная роскошь.
Он не выдержал позора. Через месяц его сердце остановилось.
Хелен моргнула, возвращаясь в настоящее. Гул в висках почти стих. Она смотрела на разобранный механизм. Она видела в нём не красоту, а систему. Если одна деталь сбоит, её не «контролируют». Её заменяют.
Она взяла лупу и внимательно осмотрела шестерёнку. Вот он. Едва заметный, микроскопический дефект на одном из зубцов. Он был причиной, по которой мелодия сбивалась.
Она без колебаний отложила деталь в коробочку с браком. Затем открыла ящичек с надписью «Запчасти. Швейцария. 1880-1890» и достала новую, идеальную.
Она аккуратно установила её на место. Раздался тихий, идеальный щелчок.
В этот самый момент её мигрень исчезла. Полностью. Решение было принято. Холодное, точное, как новая деталь, вставшая на место. В голове наступила абсолютная, звенящая ясность.
Ночь окончательно вступила в свои права. За панорамным окном её кабинета Цюрих превратился в россыпь бриллиантов на чёрном бархате. Хелен стояла у окна, глядя на город, но не видя его. В руке она держала служебный защищённый коммуникатор.
Она набрала номер Марко.
Он ответил после первого же гудка.
– Да.
Её голос звучал ровно, даже с ноткой замаскированного доверия.
– Марко. Новая задача. Высший приоритет. Объект – санаторий «Санктум» в Альпах. Наш анализ подтверждает, что там находится доктор Кросс.
В трубке повисла тишина. Хелен представила, как он стоит сейчас где-то в своей холостяцкой квартире, и в его голове проносится вихрь. Шок. Недоверие. И крошечный, ядовитый росток надежды.
– Принято, – сказал он наконец.
– Ты возглавишь штурмовую группу «Альфа», – продолжила Хелен. – Лучшие люди, полное оснащение. Информация по объекту будет у тебя через пять минут. Это твой шанс, Марко. Шанс реабилитироваться. Закрыть вопрос с Джакартой раз и навсегда. Не подведи меня.
– Я не подведу, – его голос окреп, в нём снова появился металл.
– Я знаю, – солгала она и отключилась.
Она положила служебный коммуникатор на стол. Затем достала из сейфа другой аппарат. Плоский, чёрный, без опознавательных знаков. Личный сателлитарный телефон, которого не было ни в одном реестре Aethelred.
Она нажала единственную кнопку на корпусе. На экране загорелась надпись: «Соединение…»
Через несколько секунд в динамике раздался чёткий женский голос. Никаких приветствий.
– Слушаю.
– Кестрел, – произнесла Хелен. – Докладываю.
«Кестрел» – пустельга. Маленький, стремительный сокол. Идеальное название для её личного, дениального актива. Командир теневой группы, чьи досье были официально помечены как «ликвидирован». Призраки, лояльные только ей.
– Группа «Альфа» под командованием Веронези является носителем вируса. Они скомпрометированы, – Хелен говорила без эмоций, её речь была сухим протоколом. – Их задача – вскрыть оборону «Санктума». Они – таран. Расходный материал.
В трубке молчали.
– Ваша задача – протокол «Выжженная Земля». После того как «Альфа» нейтрализует основную угрозу и войдёт внутрь, вы ликвидируете всех, кто останется на объекте. Охрану. Персонал. Доктора Кросса. Всех. Включая группу «Альфа».
Она сделала паузу.
– Потерь не должно быть. Свидетелей не должно быть. Должна быть только тишина. Подтверди.
В трубке раздалось короткое, лишённое всяких эмоций:
– Подтверждаю.
Хелен завершила вызов и положила телефон обратно в сейф.
Она снова подошла к окну. Город внизу всё так же сиял. Впервые за много дней она не чувствовала ни боли, ни страха. Только ледяное, всепоглощающее ощущение полного контроля.
Она не повторила ошибку отца. Она стала её противоположностью. Она стала механизмом. Безупречным. Эффективным. И абсолютно пустым.
Глава 8: Гнездо
Ветер был не просто холодным. Он был острым.
Хавьер лежал на промёрзшем склоне, вжавшись в снег, и чувствовал, как ветер режет незащищённую кожу. Он проникал под воротник тактической куртки, пробирался сквозь слои термобелья и оседал в костях ледяной пылью.
Вокруг была вакуумная тишина альпийской ночи. Такая, что собственное дыхание казалось оглушительным. Внизу, в чаше долины, светился санаторий «Санктум».
Он поднёс к глазам бинокль. Линзы мгновенно покрылись тонкой плёнкой инея, и ему пришлось протереть их замёрзшим пальцем в перчатке. Изображение стало чётким.
«Санктум» был монстром, сшитым из двух разных эпох. Старое крыло, тёмное, почти готическое, казалось вросшим в гору. Его остроконечная крыша и узкие окна-бойницы были подёрнуты снегом.
К нему, словно уродливый паразит, прирос новый корпус — стерильный прямоугольник из стекла и матового бетона. Его окна светились холодным, безжизненным синеватым светом. Это была не больница. Это была лаборатория. Или тюрьма.
— Камеры по периметру, — голос Евы справа был почти шёпотом, но в этой тишине прозвучал как выстрел. — Двенадцать штук. Тепловые датчики на подходах к новому крылу. Старое — чистое. На вид.
Хавьер не опускал бинокль.
— «На вид» — ключевое слово. Они не оставили бы такую дыру в обороне. Это приманка.
— Именно поэтому мы ей и воспользуемся, — ответила она.
Хавьер сжал зубы. Её спокойствие было неестественным. Она лежала рядом, неподвижная, как камень, и казалось, этот убийственный холод её совсем не трогал.
Он перевёл фокус на дальний конец старого крыла. Там, почти у самой земли, чернел провал — служебный вход, заваленный снегом. Путь внутрь.
Она сама сюда шла, — мысль была не новой, но здесь, перед лицом этого ледяного чудовища, она приобрела новую остроту. Люсия. Его сестра. Не солдат. А он, Хавьер, врывается сюда, ведомый яростью и виной. Он вторгается в её войну, не зная правил.
Эта мысль была как ледяной крюк, засевший под рёбрами. Он спасает её или рушит её единственный шанс?
— Готов? — спросила Ева.
Хавьер молча кивнул. Слова были лишними. Он оттолкнулся от земли, разминая затёкшие мышцы, и начал спуск. Склон был крутым, покрытым настом. Ноги то и дело проваливались.
Хавьер двигался первым. Он закрепил трос за скальный выступ, проверил карабин на поясе Евы, затем на своём. Щелчок металла по металлу прозвучал неестественно громко.
— Иди, — бросил он.
Она скользнула вниз, легко и бесшумно. Он последовал за ней. Несколько минут напряжённой работы, и они оказались у подножия стены. Рядом со служебным входом, на уровне человеческого роста, темнело подвальное окно. Рама прогнила, стекло давно выбили.
Ева заглянула внутрь.