Телефон его не отозвался – забыл, что ли, мобильник дома? Я зачем-то снова позвонила в дверь, послушала – гробовая тишина, ни звука. Подошла к бельевому балкону, постучала – бессмысленное действие, с чего бы ему запираться? – и тоже послушала… Там кто-то был, на балконе! Я вдруг явственно услышала шорох.
– Столяров! Руслан! – позвала тихонько – мне отчего-то стало не по себе: зачем он заперся, от кого прячется?
Никто не отозвался. Мне стало совсем жутко, до дурноты, до темных кругов перед глазами.
– Руслан! – еле слышно прошептала я и попятилась от двери. Боже мой, я знала, отчего мне вдруг стало так жутко, я знала это еще тогда, я видела… когда на диване лежала… Там, на балконе…
Там, на балконе, два человека. Один из них, вероятно, уже мертв, и тут ничего не исправишь. Ревнивец мертв, а второй… Да, все дело во втором, все дело в убийце.
Это не он, не Руслан, тот, второй, на балконе, уговаривала я себя, пятилась к лестнице и совсем не верила уговорам. Руслан ушел в магазин: с легкой простудой вполне возможно пойти в магазин, одинокие люди всегда ходят в магазин с легкой простудой. Это не он, не Руслан…
Да почему я вообще подумала о Руслане? Как такая мысль пришла мне в голову? Потому что испугалась, что в роли убийцы окажется тот, кого ждала и не ждала. Руслана представить проще. Вот и решила свалить все на него, осуществить новую подмену, притвориться, будто боюсь, что он – убийца. Но ведь я знаю, кто убийца, зачем же себя обманываю?
Я не знаю, я не видела лица убийцы в своей картине – не захотела увидеть, как и тогда в первый раз, как и потом, во второй раз…
На балконе нет никого, он просто закрыт, чтобы местная шпана не заходила, а шорох мне послышался. Нет убийцы, нет убитого – все это страшная сказочка, которую я придумала лежа на диване. Статья не заладилась, голова разболелась, Годунов ушел – некому было меня отвлечь, развеять, вот и полезла в голову всякая ерунда. Никто не убил, никто не убит, я испугалась собственной тени. Дождаться Столярова, он скоро должен вернуться, попросить открыть балкон и убедиться…
Так уговаривала я себя и пятилась, пятилась к лестнице, прекрасно понимая, что все эти доводы ровным счетом ничего не стоят: я видела картину преступления, я и сама в нем участвовала как молчаливый свидетель. Я могу рассказать, как все происходило. Я… Да и балкон этот никогда не запирается. Сколько раз мы с Русланом на нем курили (Столяров не переносит дыма в квартире, а личного балкона у него нет), здесь всегда было открыто. Надо звонить в милицию, а не убаюкивать свою совесть. Надо засесть в засаду и задержать преступника: рано или поздно он выйдет.
А если выйдет Столяров?
Я допятилась до лестницы, уткнулась спиной в перила и остановилась. Что мне делать, если выйдет Столяров? Что делать мне, если выйдет не Столяров, а тот, другой, кто сделал мою жизнь сплошным потоком ожидания?
Но может быть, это кто-то третий? Я ни разу не видела лица убийцы, не захотела, побоялась увидеть, но, может быть, напрасно боялась?
У перил я простояла долго – или мне только так показалось? – а Руслан все не приходил. В подъезде не раздавалось ни звука – страшная, невыносимая тишина. Хоть бы кто-нибудь вышел из своей квартиры, хлопнула бы чья-нибудь дверь. От этой ужасной тишины кружилась голова. От этого невыносимого безмолвия казалось, что наступила всеобщая смерть. Я больше не могла ждать. Отлепившись от перил, сделала осторожный шаг по направлению к балконной двери.
Щелкнул замок – дверь медленно приоткрылась. Я так долго ждала, что она откроется, а теперь вдруг просто обезумела от ужаса. В голове у меня помутилось, я вскрикнула и бросилась бежать. Каблуки грохотали по лестнице, кровь грохотала в висках, заглушая шум каблуков. От кого я бежала? От чего я бежала? Я не должна была бежать.
На площадке какого-то этажа я поскользнулась, упала. Что-то вцепилось мне в платье, я поняла: это настигла смерть. Обезумевшим разумом логично отметила, что вот сейчас умру, и не испугалась больше, чем уже была напугана, не ужаснулась, потому что и так до краев была наполнена ужасом. Дернула платье – оно легко поддалось, поднялась, побежала, но не обрадовалась, что спаслась и снова бегу, живу. И когда выскочила из подъезда и поняла, что окончательно спаслась, не возликовала, не упала на землю, не стала целовать ее в умилении и не вознесла благодарственную молитву Богу. И к прохожим не бросилась, приказала себе перестать бежать, перейти на спокойный шаг, чтобы не вызвать подозрения.
Я помню свои ощущения до мельчайших подробностей, довольно связно могу их описать, но, когда добралась до остановки и села в троллейбус, у меня было такое чувство, что все это время я пребывала в глубоком обмороке.
Очнулась, встряхнулась, огляделась вокруг – потные, разгоряченные пассажиры. Воспаленные лица. Словно все только что убежали от смертельной опасности. Троллейбус спасшихся. Я одна из них. На общем фоне чудом оставшихся в живых я не выделяюсь. Это хорошо, никто не обратит на меня внимания – внимание посторонних сейчас мне ни к чему. О том, что со мной произошло, я никому не расскажу. И о том, что произошло там, на балконе, тоже не расскажу. Даже если все подтвердится, сделаю вид, что ни о чем не догадывалась. Меня там не было – и все. Не приходила я навестить больного Столярова. Да он и не болен вовсе, раз ушел в магазин. Ушел в магазин, позабыв мобильник, не подумав о том, что по дороге ему может стать плохо и без связи никак нельзя. И меня не позвал, значит, не так уж и болен.
Моя остановка, пора выходить. Можно было и пешком дойти, здесь совсем недалеко. Годунов, наверное, уже вернулся, разделывает мясо на кухне, Феликс вертится у него под ногами, выпрашивает подачку. Я окончательно пришла в себя, только голова была немного оглушенная – так бывает после выхода из транса, когда закончишь статью. Мне бы посидеть где-нибудь на скамейке, подышать воздухом, прежде чем появиться дома. В скверик завернуть, например…
Я перешла дорогу – дождалась зеленого, как дисциплинированный пешеход, и перешла. Обогнула кусты. Вон та самая скамейка, где мы с Годуновым встретились при свете желтого глаза, та самая скамейка, с которой все и началось. Занята. Кто-то сидит, ногой болтает – живой еще. Белые кроссовки из дешевого кожзаменителя – жарко, должно быть, ему, бедолаге, у меня и в босоножках ноги огнем горят. Закурил. Равнодушно, от нечего делать, а не потому, что хочет курить. Счастливчик, у него сигареты без счета, нет установленной нормы, это только я себя извожу. Подойти, попросить закурить? Нет уж, с этого Годунов начинал, а чем кончил? Труп обокрал. И на меня нарвался.
Впрочем, от встречи со мной он только выиграл: живет теперь в нормальных условиях, пить почти бросил, семьей обзавелся в нашем с Феликсом лице, приобрел приятеля-соседа – все как у людей. Да и я от встречи с ним выиграла.
Не докурил и до половины, выбросил в урну – расточитель! Махнул рукой, разулыбался, поднялся. Вот оно что, он девушку здесь дожидался, на скамейке покойника. Ничего, симпатичная девушка. В обнимку пошли. Догнать, рассказать, что здесь приключилось десять дней назад?
Черт с ними!
Пора и мне идти домой: посидела, подышала воздухом, на людей поглазела – и хватит. Годунов уже разделил мясо на недельные порции, сложил в морозильник, собирается жарить котлеты на сегодняшний обед, Феликс доглодал свою кость.
Я поднялась, пошла – каблуки вызывающе громко зацокали по дорожке. Однажды она была мокрой и скользкой. Раскаленный асфальт… Я просто гуляла. Статья застопорилась, и я решила проветриться. Я просто гуляла, но оказалось немыслимо жарко. Вечером, когда станет прохладней, навещу Столярова…
Черт! У меня был пакет! Я купила продукты и сок для Руслана. Куда же делся пакет? Он все время болтался у меня на запястье, синий с красной эмблемой пакет. Где я его оставила, где потеряла?
В подъезде, когда убегала. Или возле перил, когда дожидалась Руслана.
В любом случае это улика. Ничего теперь не получится из объяснений. Следствие возьмет след, следствие пойдет по следу, следствие упрется головой в мою дверь.
Ну и что? В конце концов, чего мне бояться? Я не убийца, я всего лишь молчаливый свидетель. Если на то пошло, могу стать свидетелем говорящим. Я расскажу, что навещала Руслана, не застала его дома и отправилась восвояси. Ну да, забыла пакет. Такая жара стоит, знаете, мозги плавятся, тут не только пакет забудешь. И вообще – я такая рассеянная, все время что-нибудь забываю, вот однажды забыла выключить утром утюг…
Мне нечего бояться. Мне совершенно нечего бояться. Да, да, я просто гуляла. Свинья и эгоистка, мне наплевать на больного товарища, не поспешила его навестить, не озаботилась его состоянием здоровья. Да, впрочем, он не так уж и болен – легкий насморк, слегка покрасневшее горло, температура, благодаря колдрексу, к утру почти снизилась. И потому я просто гуляла, когда поняла, что криминальное мое эссе застопорилось.
Ну да, волноваться мне нечего. Я и не волнуюсь, спокойно возвращаюсь домой. В подъезде блаженная прохлада, лифт работает, ничто не напоминает тот, другой подъезд. И балкончиков для сушки белья у нас нет.
Я поднялась на свой этаж, нажала на кнопку звонка. За дверью коротко рыкнул Феликс, приветствуя, радуясь. Послышались быстрые шаги – Годунов спешил открывать – тоже радуется моему возвращению. У нас хорошая дружная семья – о чем мне еще волноваться?
– Привет! – весело произнесла я, чмокнула в щеку Льва Борисовича, потрепала по голове Феликса.
– Кира? – Годунов смотрел на меня удивленно, словно не до конца был уверен, что это на самом деле я. Феликс продублировал его взгляд. – Что-то случилось?
– С чего вы взяли?
– У тебя такой вид… – Он пощелкал пальцами, подбирая нужное слово. – Будто за тобой гнались. Взъерошенная, глаза дикие. Ну вот, и на коленке ссадина. – Годунов присел на корточки и с озабоченным лицом принялся рассматривать мою коленку. Надо же, а я и не заметила, что ободралась. Еще одна улика.