— «Какую абсолютно неведомую для вас область вы хотели бы освоить, чтобы затем написать об этом книгу?»
— Я пишу о том, что уже знаю. За одним исключением: для «Windows on the World» я изучал документы, касающиеся крушения Всемирного торгового центра. Я понятия не имею, что буду делать дальше, но ясно одно: после «Французского романа» я бы хотел уйти от темы прошлого и моей семьи и вернуться к вымыслу. После выхода книги обычно наступает пустота, что-то вроде «беби-блюз», когда ничего не хочется. Надо дождаться, пока вернется желание, иногда ждать приходится долго. Помню, как-то я обедал с Бернаром Франком — это было после успеха «99 франков». Он мне сказал: «Не пишите ничего в течение двадцати лет». Вероятно, надо было его послушать.
Следует перемена блюд. Мне подают перепелку, жаренную в меду и фаршированную гусиной печенью. Мысленно я благословляю ресторан «Пре Катлан», куда я хожу с четырехлетнего возраста, а заодно и семейство Ньюхаус, финансирующее мой пир в ущерб доходам издательского дома «Конде Наст» за 2010 год. Вернемся, однако, к вопросам «GQ», наплевать, что с полным ртом.
— «Если вам предложат написать о футболе — мире столь же мрачном и подозрительном, как и тот, что вы описываете в своих книгах, как вы отреагируете?»
— Думаю, это хорошая мысль, но она уже пришла в голову Нику Хорнби[310]. «Футбольная горячка» — лучшая его книга. Во Франции роман о любви и футболе уже написал Франсуа Бегодо, это «Играть как надо». Что касается меня, я не уверен, что смогу писать на заказ: я потому и стал писать книги. А когда работал в рекламном агентстве, мне надоело, что рекламодатели диктуют мне, что делать. Глупо говорить об этом, но это правда: хорошо пишется, когда тебя сроки подпирают, когда тебе деваться некуда, тогда будто кто изнутри диктует. Иначе получается искусственный текст, который невозможно читать. Это как в любви: ты не выбираешь, в кого тебе влюбиться. И ты не принимаешь решения написать книгу — книга должна сама зазвучать в тебе.
— «Вы сказали на „Оуи-ФМ“ что ваша любимая рок-песня — это „Sappy“(„Сентиментальная“), малоизвестная композиция „Нирваны“. Почему?»
— Из чистого снобизма. В вопросах эстетики снобизм необходим. Если бы кто-нибудь заявил «Оуи-ФM», что любит «Smells Like Teen Spirit» («Повеяло юностью»), то сошел бы за недоумка… Хотя, может, и нет. Любить банальности — интересная форма снобизма. Иначе говоря, «Sappy» и в самом деле очень красивая песня. Она начинается с фразы «And if you save yourself, you will make him happy» («Если ты спасешься, он будет счастлив»). Голос Курта Кобейна звучит там очень проникновенно, как будто он вконец сорван. Конечно, сегодня, когда слышишь его вроде как с того света, начинаешь понимать, что он тогда звал на помощь, чтобы ему помешали свести счеты с жизнью.
— «Когда вы собираетесь представить свою кандидатуру в жюри передачи „Новая звезда“?»
— Никогда. Последний выпуск был хуже некуда. По мне, пусть лучше меня пригласят вместе с подружкой на «Остров соблазнов», там хоть весело!
— «Какого типа телешоу вы хотели бы устроить?»
— Я очень ценю старшее поколение. Люблю их слушать, учиться у них, проникаться их мудростью. Моих бабушек-дедушек уже нет на свете, и мне их очень не хватает. Я считаю, что к старикам недостаточно прислушиваются. Например, мне очень понравилось интервью с Мишелем Рокаром в «GQ» (думаю, узнай он об этом, он был бы взбешен!). Так вот, я хотел бы устроить передачу, которая бы называлась «Во цвете старости» и где можно было бы поговорить с Клодом Леви-Строссом, Мишелем Рокаром, Жаном д’Ормессоном, с Бенуат Гру, Омаром Шарифом, Валери Жискар д’Эстеном, Эмманюэлем Ле Руа Ладюри, Клодом Шабролем, Жаком Шираком… Это же ходячие кладези опыта и знаний! Проблема в том, что они все бы оскорбились, если б их представили на телевидении как стариков. Такую передачу надо снимать в доме престарелых, за чашкой ромашкового настоя.
— «Сколько лет вы ходите к психоаналитику? Есть ли сдвиги?»
— Ходить я начал пять лет назад. Не знаю, в какой момент можно говорить о выздоровлении. Всякий раз, как я у него спрашиваю, не пора ли закончить, он отвечает, что, мол, наоборот, надо встречаться чаще.
— «Знаменитый современный писатель, о котором говорят меньше, чем о вас. Кого бы вы могли назвать?»
— Моргана Спортеса.
— «Шестой округ Парижа, в котором вы живете, похоже, отрезан от остального мира. Объясняет ли это патриархальность издательского мира, который там сконцентрирован?»
— Я не разделяю эту пужадистскую[311] точку зрения. Это что, вопрос Эрика Нолло[312]?
— «Каким вы были школьником? Дрались ли вы на переменах?»
— У меня были комплексы из-за моего подбородка галошей, оттопыренных ушей, худобы и брекетов. Но вообще я был вполне послушным. А не дрался я потому, что трусил и еще быстро бегал.
— «В вашем романе „Воспоминания неблаговоспитанного молодого человека“ вы написали: „Влюбившийся гуляка — это человек, который перевернул страницу“. Когда вы сами перевернете страницу?»
— Я выхожу по вечерам развлекаться гораздо реже, чем раньше (смотри выше). Но совсем отказаться от ночной жизни я не могу, это сильней меня. По сути, вы хотите задать мне совсем другой вопрос: Фред, ты влюблен? Только это очень нескромный вопрос. Я отказываюсь на него отвечать. Люди, объявляющие в прессе о своих чувствах, как будто занимаются самовнушением по методу Куэ. Чтобы реализовать себя, недостаточно кричать на всех углах «Я состоялся». И если от этом сообщают прессе, то, скорее всего, это обман.
— «Когда вы не являетесь собственным персонажем?»
— Отличный вопрос. Я тоже заметил, что мои творения мной завладели, я превратился в собственных монстров. Но ведь мы все играем какую-нибудь роль в социальной комедии, это в порядке вещей. Я думаю, что скоро избавлюсь от некоторых масок. Проблема в том, что другие постоянно ждут от меня роли, костюма. Если я не оправдываю ожиданий, люди разочарованы, находят меня неприятным, говорят, что я либо хандрю, либо болен…
— «Вы очень много заняты. Что в ваших занятиях лишнее? Галереи „Лафайет“, „GQ“, „Гран журналь“ („Большой выпуск новостей“) на „Каналь +“, стюардесса в „99 франках“»?
— Весьма сожалею, но все перечисленное отнюдь не лишнее. Бориса Виана никто не упрекал в том, что он разбрасывается. Хотя… когда он жил, все было совсем иначе. Я нашел довольно пессимистичную цитату из Камю. Звучит она так: «Люди признают убедительность ваших доводов, вашу искренность и серьезность ваших страданий только после вашей смерти. Пока вы живете, случай ваш сомнителен и вы можете рассчитывать разве что на скептицизм»[313]. В конце «99 франков» (книги) Марк Маронье и Софи разыгрывают самоубийство, чтобы почувствовать себя свободными… Вау! Да что это я так всерьез, ведь это хохма! Я что, деревянный бушлат собираюсь примерить?!
— «Когда вы перестанете фигурировать в списке приглашенных, это будет для вас хорошая или плохая новость?»
— Вопрос поставлен некорректно, потому что списки составляю я. (Ну вот, опять лезу на рожон!)
— «Публикацией какой книги вы больше всего гордитесь как издатель?»
— Свинский вопрос, потому что те, кого я не назову, обидятся. Ну ладно, скажу все-таки, что рад был опубликовать «Антологию видений» Симона Либерати и «Млекопитающих» Пьера Меро, потому что мало того что это замечательные тексты — их авторы стали моими друзьями. Еще удался первый роман Филиппа Поле-Виллара, «Человек, который ходил с пулей в голове». Кроме того, «Лихорадка, о которой надо молчать» Лолы Лафон. И все же самой большой моей гордостью стало то, что я оказался единственным издателем, кто поддержал Гийома Дюстана.
— «Вы умеете вешать полки?»
— Нет, поэтому у меня книги лежат штабелями на полу.
— «В эпоху видеоигр, Интернета, „Твиттера“ зачем надо писать книги? Ведь прочтет их только 100 тысяч человек из 60 миллионов?»
— Меня переводят во многих странах, так что читателей у меня больше чем 60 миллионов. Я совершенно убежден, что то меньшинство, которое читает книги, получает что-то несравнимо большее, более глубокое и прекрасное, чем видеоигры, чат или разговор по скайпу, пусть даже с гладковыбритой юницей.
Официант принес сыры: ах, красота! За соседним столиком расположилась престарелая пара, они едят молча. От их вида у меня кусок в горле встает. Я, судя по всему, тоже нагоняю на них тоску: сижу, понимаешь, один за угловым столиком и стучу как полоумный на «эппл-макбуке-про», а сам при этом знай сыры наворачиваю. Вундеркинд-мазохист хренов. Вернемся, однако, к каверзным вопросом коллег-завистников, которым моя мировая слава не дает спать спокойно.
— «Вы по-прежнему молодой козел или уже старый козел?»
— Старый козел с самого рождения.
— «Вы похожи на персонажа „Блуждающего огонька“ Луи Маля, которого играет Морис Роне. Этот персонаж „не в состоянии удержать“. А вы уже думали о самоубийстве?
— Думал. Но это искушение прошло, когда у меня родилась дочь.
— „Что такое элегантность?“
— Это Дэвид Нивен в любой роли. Бывает, я, одеваясь, думаю: „А Дэвид Нивен надел бы такое?“ Эх, да у меня еще куча вопросов осталась, а места уже мало, так что буду впредь отвечать покороче, уж не обессудьте.
— „Ваш роман обходит (почти) молчанием женщин и секс. Ни слова про русских манекенщиц, девочек из ночных клубов или актрис. Или вы хотите этим дать понять, что их всех прибирал к рукам ваш брат Шарль, а вы остались ни с чем? Почему такое молчание? Или вы бережете эту тему для следующей книги?“
— Ваш вопрос доказывает, что вы не читали ни одной из моих предыдущих книг! Женщины и секс, русские манекенщицы и девочки из клубов — это главная тема всех моих романов.
— „Сколько вы зарабатываете в месяц? Мечтаете ли вы заработать больше, чем ваш брат Шарль, который только что продал свою долю в компании „Poweo“ за скромную сумму в 40 миллионов евро?“