Ада так и не смогла понять, почему кузина изменила себе и теперь, на пороге сорокалетия, стоило только вспомнить их былые вакханалии, с негодованием в голосе заявляла:
– Когда это? Я всегда была девушкой серьезной.
Образцовая внучка донны Ады Бертран-Феррелл, надо же. Бабушка заменила обеим мать, когда их родители, все четверо, погибли во время бомбардировки: Адины – вместе, в подвале собственного дома, куда спрятались, услышав сигнал воздушной тревоги, отец Лауретты – в больнице, куда бросился помогать первым раненым (после войны на фасаде даже установили табличку в память о героической жертве доктора Ланди). А мать… все в семье знали, что Инес, младшую из Бертран-Ферреллов, нашли на их загородной ферме, где жила семья арендатора-издольщика, в постели его старшего сына, раздавленную вместе с ним рухнувшей балкой. Но говорить о таком не стоило. Ада не знала, в каком возрасте кузина это узнала: между собой сироты подобные темы не поднимали. Ей самой по секрету рассказала в пятом классе соседка по парте, чтобы объяснить, почему ее мать не хочет принимать кузину в своем доме. Аду – сколько угодно, но Лауретту, дочь погибшей прямо во время совершения смертного греха развратницы, – нет. Яблочко от яблони, знаете ли…
Лауретта тогда была уже во втором классе средней школы и частенько тиранила ее, выдумывая тысячи мелких пакостей, но Аде ни разу не пришло в голову злоупотребить этой тайной, чтобы отыграться на сестре. Лишь иногда, просыпаясь посреди ночи от боя часов, гулким эхом разносившегося в лестничном пролете, она гадала, знает ли о случившемся бабушка Ада, столь высоко ценившая женскую добродетель. Мать Лауретты была ей дочерью, а не невесткой, как мать Ады, о чрезмерной лени и расточительности которой бабушка не раз сокрушалась.
15
А вот дядя Танкреди точно обо всем знал, хотя и не имел привычки кого бы то ни было осуждать. Пожалуй, он был человеком с самими широкими взглядами, самым снисходительным и добродушным из всех, кого Ада когда-либо встречала, при этом ни в коем случае не безразличным. Те, кто ему нравился, всегда могли на него рассчитывать: дядя участвовал в любом предприятии, поддерживал друзей-знакомых морально, а когда мог, и материально, не скупился на дельные советы, никогда никого не критикуя и не обвиняя. Медсестры в больнице, где он работал главным хирургом, души в нем не чаяли. Как, впрочем, и пациентки – те синьоры, не важно, богатые или бедные, которые, будучи беременными или в надежде ими стать, тайком посещали кабинет гинеколога, что в те времена считалось предосудительным. Не последнюю роль в этом играла внешность: мужчиной он был красивым, не слишком высоким, но стройным, мускулистым, с длинными тонкими пальцами и мягкими чертами лица, так контрастировавшими с низким прокуренным голосом. Всегда одет элегантно, с иголочки, и тщательно выбрит, хотя многие его сверстники предпочитали бороду и усы, символы мужественности. В юности дядя Тан много занимался спортом: был настоящим раллийным асом, играл в теннис, фехтовал, но больше всего любил ездить верхом. В загородном доме он держал лошадь, за которой зимой присматривали арендаторы, так что обе племянницы сели в седло, лишь только им исполнилось девять. А вот плавать и кататься на лодке дядя не любил, хотя Донора расположена всего в нескольких километрах от морского берега с прекрасными пляжами и городская молодежь всегда увлекалась водными видами спорта. Ходили слухи (источником которых была его старая гувернантка Армеллина, приехавшая с ним из Тосканы), что он до смерти боится воды, потому что некогда пережил ужасную трагедию.
В семье это было еще одной темой (из многих, надо сказать), о которой говорить не стоило. Но Ада и Лауретта знали, что у дяди Тана была сестра-близнец, погибшая в результате несчастного случая, когда им обоим не было и шестнадцати, – утонула в Арно, катаясь на яхте. Брат, который тоже был с ней, спасся лишь чудом. Этот давний эпизод делал дядю Тана в глазах девочек только более романтическим героем.
Излишне упоминать, насколько Ада с Лауреттой обожали дядю. Они знали: ради того, чтобы остаться с ними, заменить им отца и хоть немного уравновесить суровость бабушки Ады, он после войны отказался от университетской карьеры в Швейцарии и вернулся в Донору. Все та же старушка Армеллина говорила, что ее «мальчик» так никогда и не женился, чтобы не приводить «мачеху» к двум сиротам-племянницам. Уж Танкреди-то прекрасно знал, как это мучительно, объясняла Армеллина, ведь у него самого мачеха появилась не в детстве, а уже в пятнадцать, и так сложилось, что ему еще долго пришлось жить с ней под одной крышей.
Кое-кто поговаривал, что именно из-за мачехи, донны Ады, он и не смог связать себя узами брака. Ревность, знаете ли. И потом, поди плохо все время (с перерывом на войну) иметь под боком мужчину – с тех самых пор, как муж оставил ее тридцатилетней вдовой с четырьмя малолетними детьми! Кроме того, Танкреди в свое время получил богатое наследство со стороны матери, и после смерти, поскольку он так и не женился, все его имущество должно отойти сводным брату и сестрам, детям донны Ады.
Болтали, что каждый раз, как пасынок начинал встречаться с кем-то из вошедших в брачный возраст дочерей аристократов или богатых горожан, донна Ада тайком навещала родителей тех, кого за глаза называла шлюхами, и по большому секрету, умоляя их не раскрывать тайну, предупреждала, что Танкреди Бертран, выражаясь ее собственными словами, «известный развратник», что он позорит древний род, не вылезая из городских борделей, что уже перепортил всю прислугу и даже медсестер-монахинь в больнице, что годами поддерживает отношения с живущей в другом городе женщиной, состоящей в браке с высокопоставленным военным, что наплодил ублюдков не только по всей Италии, но и за границей, по всем городам и деревням.
Ада подобным слухам никогда не верила. И прежде всего она не верила в то, что бабушка Ада могла так жестоко и так безрассудно врать в городке, где все друг друга знали, где не оставалось незамеченным ни одно движение и, следовательно, ни одна ложь. Более того, – и это было основной причиной ее скептицизма, – она не верила, что в таком городе, как Донора, слава «развратника» помешала бы богатому и привлекательному мужчине вроде дяди Тана заполучить любую, даже самую непорочную невесту из высшего света.
Сам же дядя на вопрос сирот-племянниц, почему он не женился, только хохотал:
– Не для брака я скроен, уж слишком люблю свободу. Был бы султаном – другой разговор. Знаете что? Вот вырастете, я прикинусь султаном и женюсь на вас обеих, чтобы мы всегда были вместе.
Дария, которая познакомилась с дядей Танкреди уже после смерти донны Ады, находила его симпатичным, но пару раз все же попыталась слегка приуменьшить масштаб этой фигуры в глазах подруги:
– Ладно, пусть не позор рода, как говорила твоя бабушка, но какая-нибудь червоточинка в нем наверняка есть… Не может же он быть таким идеальным, как думаете вы с кузиной, – тогда он был бы просто монстром.
16
Ада и Дария дружили не с самого детства: они познакомились, когда обеим было уже по двадцать два, – в Болонье, на собрании студентов всех факультетов, включая даже Академию изящных искусств. Сразу почувствовав взаимную симпатию, девушки вскоре стали неразлучны, несмотря на то что Ада была погружена в изучение литературы, а Дария больше вела распущенную жизнь с приятелями по академии. Зато она могла в два счета набросать углем прекрасный портрет, причем весьма похожий, и, когда испытывала нехватку денег, частенько стояла с мольбертом на углу Пьяцца Гранде, всякий раз с легкостью привлекая пару-тройку туристов-нарциссов. Ее отец был простым строителем, а мать – официанткой в баре, так что скромные доходы семьи уходили куда угодно, только не на учебу дочери. Бабушка Ада была не в восторге от новой внучкиной подруги: она ворчала, что в Болонье у Бертран-Ферреллов хватает связей в высших сферах и внучка могла бы найти себе общество получше. Дария настолько не нравилась бабушке, что ни разу не удостоилась приглашения в Донору на каникулы. Лишь после смерти Ады-старшей девушка смогла пересечь порог виллы Гранде.
Зато из рассказов подруги Дария знала о настоящем и прошлом ее семьи все. Или почти все.
«Запиши это, – говорила она, выслушав очередное воспоминание или особенно необычную историю. – Записывай каждую мельчайшую деталь. Пригодится, когда пойдешь к психоаналитику».
Она была убеждена, что рано или поздно все, кто ругает и клянет поколение своих отцов и матерей, закончат в этом кресле. В конце концов, что еще, кроме секса нараспашку, оставалось героине Эрики Йонг, годы спустя ставшей ее любимой писательницей? Помните первые слова романа «Я не боюсь летать»? «Рейсом компании “Пан-Ам” в Вену летели сто семнадцать психоаналитиков, и по крайней мере шестеро из них пользовали меня»[39].
Ада смеялась над убежденностью подруги, но оказалась первой из них двоих, кто сдался. И вот уже четыре года у них общий психотерапевт. Пользы, как ей казалось, выходило немного, но несколько вечеров в месяц, посвященных тому, что она называла «инвентаризацией воспоминаний», давали ей приятное чувство заботы о себе и позволяли выйти за рамки ежедневной рутины.
Она не возражала, когда ее суждения и выводы критиковал или подвергал сомнению психоаналитик, но, когда это делала Дария, как в случае с дядей Таном, Ада отвечала так яростно и возмущенно, что однажды подруга даже поинтересовалась самым провокационным тоном: «А не влюблена ли ты, часом, в своего дядю? Может, потому ты и с мужчинами позволяешь себе только мимолетные интрижки, что никто из них в твоих глазах недотягивает до его уровня? Ты поэтому никогда серьезно не влюблялась, не заводила постоянных отношений и довольствуешься вялым овощным сосуществованием с Джулиано Маджи?»
17
Ада, конечно, бунтовала – в возрасте семнадцати лет, еще в Доноре, задолго до знакомства с Дарией, у нее была большая, даже огромная любовь. «Ему» стукнуло тридцать два, и он стал ее первым любовником (этой тайны не знал никто – даже Лауретта, даже дядя Тан). Звали его Фабрицио Дарди – загадочный красавец с бездонными темными глазами и длинными ресницами. Проходимец, говорила тетя Консуэло. Мошенник, добавляла бабушка Ада. Дарди были семейством скромным, а сам Фабрицио выучился на счетовода и теперь работал тривиальнейшим клерком в страховой компании. Но зато он был высоким и смуглым, мог похвастать римским профилем, хрипловатым голосом и длинными пальцами заядлого курильщика в бурых табачных пятнах.