– Кого-нибудь еще зацепило? – спросил Берн.
– Паренек по имени Бейтс убит. И еще двое ранены или получили травмы. Подробностей не знаю. Рота В потеряла несколько человек. Ранен наш часовой, что был у блиндажа. Метьюсен. Знаешь его? Ты ж с роты А? Думаю, знаешь. Говорят, капитан Моллет собирался рекомендовать полковнику направить тебя на офи церскую комиссию. Так? И что думаешь теперь делать?
Пока штаб-сержант рассказывал об убитом Бейтсе, Берн пытался припомнить, кто же такой этот Бейтс, пробовал восстановить его в своей памяти и вдруг, словно наяву, услыхал высокий взволнованный голос, на весь блиндаж прокричавший: «За что меня-то туда?»
Как будто и в самом деле живой Бейтс был здесь, даже голос штаб-сержанта казался не таким реальным, как его. Огоньки свечей трепетали, окруженные мутными ореолами из-за чада, в их неверном свете Берн различил смутные фигуры притихших солдат. Кто в полусне, другой невидящими глазами уставившись прямо перед собой, они застыли в ожидании, погруженные в собственные мысли. Он будто грезил наяву, при этом отвечая штаб-сержанту вполне осмысленно, говорил, что они еще побеседуют, когда вернутся во второй эшелон, предполагал поговорить с мистером Рийсом. При этом все время слышал собственный голос, говорящий о вещах, никаким образом не касающихся его самого, пустых вещах, к которым следовало относиться со всей серьезностью. Он ничего не знал о Билли Бейтсе, ничего, кроме одной, простодушно-наивной фразы: «За что меня-то туда?»
– А можно мне получить наш паек, штаб-сержант? – мягко поинтересовался Берн. – Я и котелок принес для причитающейся нам порции рома. И еще хотел спросить, нельзя ли получить несколько свечек. Из конюшни, где размещался пост, мы перешли в подвал, и нам нужно хоть немножко освещения.
– А кто вам приказывал оставлять конюшню и спускаться в подвал?
– Фрицы заставили. Кроме того, крыша конюшни провалилась. Как только посыпалась черепица и начали обваливаться стены, я решил, что пора нам лезть под землю. Я сообщил сержанту с регулировочного поста, где мы будем, а на воротах конюшни оставил записку. Мы в том же дворе, только в подвале дома. Если можно назвать домом ту груду кирпичей, наваленную над подвалом. Но там мы в полной безопасности, беда только, что вход обращен лицом к передовой, так что нам приходится соблюдать светомаскировку.
– Могу выдать вам только пару свечей, – сказал сержант-квартирмейстер.
– О, сэр, давайте уж их будет три, – просительно настаивал Берн, и пока каптерщик нехотя выдавал ему еще одну, продолжал трепать языком, чтобы не дать тому времени на возражения. – Прямо перед блиндажом регулировщиков я видел убитого. Он лежал на дороге, и мы оттащили его на обочину. Думаю, это был артиллерист. Порцию рома я могу получить в свой котелок, сэр. Думаю, это нас немного взбодрит. А от Калинкампса, каким вы видели его в последний раз, штаб-сержант, почти ничего не осталось.
– Сдается мне, фрицы нас накрыли, – доверительно прошептал штаб-сержант.
– А вы чего ждали? – ответил Берн, указав на ярко-желтую полоску ткани, пришитую к ранцу. – Мы разодеты во все цвета радуги и шарашимся по всей округе, как будто специально светим предстоящее дело. Любой заметит, что мы в боевой раскраске. Одевают нас в хаки, чтобы не были такими заметными, а потом экипируют цветной амуницией, чтоб нас было получше видно. Гениально!
– Это для корректировки огня артиллерии, – серьезно сказал штаб-сержант.
– Чьей артиллерии, штаб-сержант?
– Ну и язва же ты.
– Вот тебе мешок с пайками. Гляди мешок не просри, ладно? – сказал каптерщик.
– Отлично. Спасибо, сэр. Похоже, мне пора назад. Очень жалко капитана Моллета, хотя, может статься, ему и повезло. Как вы думаете, сэр, есть что-нибудь срочное для передачи? Я могу захватить и избавить кого-нибудь от лишней прогулки.
– Вернитесь в блиндаж и подождите несколько минут, – сказал штаб-сержант; в этот момент они уже стояли в нише, где начиналась лестница. – Мне сейчас нужно к адъютанту. По-моему, полный бред иметь эстафетный пост в Колинкампсе. Бригадные посыльные вполне могут приходить прямо сюда, а наши – легко спустились бы в Курсель. Короче, подождите несколько минут, я посмотрю.
Берн вошел в помещение и уселся рядом с Плаксой. Тот не заговорил с ним, даже не шевельнулся. Через пару минут вернулся штаб-сержант.
– Можете возвращаться, Берн. Похоже, ничего, кроме ночного рапорта, не предвидится. Спокойной ночи.
– Спокойной ночи, штаб-сержант, – ответил Берн и, подхватив свою винтовку, полез по ступенькам в дождливую темень.
Вернувшись в свой подвал, Берн обнаружил, что Мартлоу притащил бездомного терьера, тот, видимо, еще не отошел от шока после артобстрела, сидел и дрожал самым жалким образом. Мартлоу рассказал, что, когда схватил пса, тот пробовал кусаться. До сего момента единственным домашним животным, которое довелось видеть Берну среди здешних развалин, был тощий и злобный на вид кот, который, едва завидев человека, проклял весь род людской и торопливо смылся. Они поужинали, выпили горячего чая с ромом и даже уговорили пса поесть тушенки. Затем разлеглись на кроватях и курили. Слышно было, как через деревеньку потянулся артиллерийский обоз. Берн и Мартлоу, устроившись поудобнее, заснули, а Шэм бодрствовал в ожидании ночного рапорта, который предстояло доставить в Курсель.
Ровно в семь утра фрицы кинули свои обычные три снаряда, минометная батарея из траншеи огрызнулась в ответ, как и прошлой ночью. Фрицевские снаряды упали совсем близко. Мартлоу первым вылез на улицу, и тотчас же его голова снова появилась из-за занавески, чтобы оповестить всех о том, что туалетную будку разнесло в щепки, на ее месте зияла огромная ямина.
– Ну а что ты хотел? – отозвался Шэм. – Может, бля, ванной комнаты тебе не хватает?
Когда прилетели снаряды, пса снова бросило в дрожь, но вскоре он пришел в себя, и Мартлоу вывел его немного прогуляться. Во время исследования развалин природный инстинкт взял верх над недавно приобретенной осторожностью пса, и он вслед за котом навсегда исчез из этой истории.
– Ништячный был песик, – с сожалением констатировал Мартлоу.
Глава XIV
Сравниться может время, что проходит
Меж совершеньем тягостного дела
И первым побуждением к нему,
С тревожным сном иль грозным привиденьем.
После трех дней в окопах батальон сняли и отправили в Курсель. Там они заночевали, а наутро отправились на Бю, их отводили на отдых. Поселок время от времени подвергался сильному обстрелу, но разрушен был не так сильно, как Колинкампс, стоящий на вершине холма и представляющий более заметную цель. Курсель, открытый с одной стороны, был защищен с двух других холмами. Как выразился капрал Уильямс о Майи-Майе, пушек там было, как грязи. Куда ни глянь, всюду имелись очевидные признаки того, что здешние крестьяне собрали прекрасный урожай. Берн, будучи связным на плече Колинкампс – Крусель, приметил три стога сена, живописной группой расположившихся чуть в стороне от дороги, а ночью разглядел слабенький свет внутри одного из них. Этим-то и объяснялось необыкновенное плодородие данной местности. Во дворах деревенских усадеб также были запрятаны огромные пушки. У немцев, видимо, имелись кое-какие подозрения, и они по мере сил проясняли для себя нюансы ситуации, по большей части при помощи мощных взрывов.
Их батальон не выходил на построения и не маршировал к столовой для приема пищи. Когда завтрак или обед были готовы, пара дневальных приносили с кухни термосы с едой и чаем и устраивали раздачу пищи, а люди мимоходом, по-быстрому получали свои порции и уносили их, чтобы поесть в палатке или на квартире. Они приходили и исчезали моментально, так что толкотни не было вовсе. Штаб батальона в Курселе располагался в крошечной вилле, стоявшей в окружении хозяйственных построек на небольшом холме у перекрестка дорог. В первое свое утро на новом месте Берн с Шэмом вышли из амбара, где провели ночь, и собирались получить свои порции из принесенного термоса. Раздача происходила буквально в пяти ярдах от входа в амбар. Неподалеку, за дорогой, они увидели солдат шотландского батальона, относящегося к их бригаде. С котелками в руках они построились на завтрак. Когда Берн и Шэм возвращались в амбар, разминувшись в дверях с Мартлоу, который спешил к раздаче, послышался свист летящего снаряда, а чуть позже, когда они уже нырнули под защиту стен, ужасный взрыв. На мгновение воцарилась тишина, а следом со стороны перекрестка донеслись вопли и крики. Над головами просвистел еще один снаряд, взорвался, за ним – третий. Видимо, такая была норма. В следующий момент на пороге появился белый как мел Мартлоу.
– Во, бля, бедным джокам прилетело, – с горечью прошептал он.
О конкретных потерях они так и не узнали – различные источники называли точные, хотя и совершенно разные цифры. Наделал бед лишь один снаряд, два других разорвались в чистом поле. Им было по-настоящему жаль шотландцев, ведь от такого никто не застрахован, запросто и с ними могло произойти. И чем больше они говорили об этом, тем сильнее кипели в них злоба и обида на командование и возмущали порядки, так строго регламентирующие их повседневную жизнь. Этот снаряд, разорвавшись именно там и именно в этот момент, несомненно, наделал бы дел, даже если бы люди в это время не стояли в строю, а передвигались свободно. Но уставной порядок, оправданный в некоторых ситуациях, как в случае построения команды носильщиков у полевого склада, был совершенно лишним при раздаче пищи. Ведь это место могли обстрелять в любую минуту, а значит, уже сама возможность обстрела была веской причиной не допускать большого скопления людей. В памяти всплыл их собственный опыт в Филосфэ.
«Довыебывались! Им вааще по хую, че с нами будет». В них кипела злоба и раздражение, как бывает с людьми, в любой момент ожидающими приказа о наступлении. Такие обостренные чувства имеют некоторую ценность с военной точки зрения, но только при условии, что за ненавистной человеческому естеству дисциплиной стоят умственные способности и дальновидность, позволяющие избегать ошибок. Не беда, если солдат знает, что может быть принесен в жертву ради достижения определенной цели, и с этой опасностью многие, например пулеметные расчеты, сталкиваются постоянно и мужественно смотрят ей в лицо. Но кому ж понравится, что его жизнь будет брошена на ветер по