Парочка остановилась на площадке, глядя на большой чан с ЛАБом. Да, по своей сути Большой детектор был котлом с раствором. Тройным котлом по принципу матрешки. В первом был жидкий сцинтиллятор, во втором — с двухметровым промежутком до стенок первого — вода с кремниевыми фотоэлектронными умножителями. Третий котел состоял из сплава металла, с минеральным маслом, заполняющим промежуток до второй стенки.
Диаметр детектора составлял двадцать пять метров, жидкий сцинтиллятор состоял из десяти тысячи тонн линейного алкил-бензола. Нормальный такой бассейн. В четыре раза больше по объему, чем олимпийский.
— А мои губы хотят совершить путешествие к твоим. — разбавил научный спор похотливый Санёк. Он немедленно приступил к выполнению своего плана, сграбастав в охапку девушку, возложив на задний бампер девицы свои руки. Видимо исключительно для опоры.
В следующий момент произошли две вещи: Данила решительно попинал массивную конструкцию здоровой ногой, Настя дала Саньку пощечину.
— Ты меня для разврата сюда позвал или научной статьи по практике? — вспыльчиво спросила она.
Пинки Дани по массивной металлической конструкции никто из них даже не заметил. С таким же успехом муравей может пытаться сдвинуть садовую скамейку.
— Ты чокнутая что ли? — заорал Саня, отпрыгивая. — Феминистка недобитая! Ждешь пока за тобой бобры придут?
— Молодые люди! — решительно выкрикнул Данила. До тестового запуска еще полчаса, но следовало поторопиться. — Немедленно спускайтесь, вы мешаете важному эксперименту!
— А ты нахер иди! — не удивился Санёк, пока Настя заливалась слезами, дав понять, как относится к третьему лишнему.
Делать нечего, пришлось Даниле подниматься по крутым ступенькам, за попутавшим берега студентом.
Пока он пыхтел над подъемом, Санек много чего успел высказать Насте. Об её странном имидже на потоке, образе недотроги и плоском внутреннем мире. В том смысле, что плоскость лежит исключительно в мире науки. «Мы такое всем универом осуждаем» — сказал Саня.
Кто его уполномочил выступать за цитадель образования он не сообщил. Здоровый, откормленный, розовощекий мажор плохо вписывался в образ умника, обучающегося по специфичной специальности, связанной с высокими энергиями и элементарными частицами. Единственным связующим звеном можно было назвать его самомнение. Оно носило космический характер.
«Хотя бы пар выпустит. — рассудительно думал Данила, одолевая ступени. — Не драться же ему со студентом. Некрасиво и губительно для молодого человека.»
Но Саня только пуще прежнего распалился.
— Залез, инвалид? — поприветствовал он издевательски. — Обратно, с моей поправочкой в девять-восемьсот две, начнешь спускаться. Даже жаль, что мы не на Северном полюсе. Было бы чуть быстрее.
Что такое девять-восемьсот две Данила не сразу понял, но тут Саня пригнул голову и ринулся свирепым быком на него. Это было так неожиданно и глупо, что Даня внутренне растерялся. Машинально только успел немного развернуться, выставить вперед левую ногу, чтобы проход был не в обе ноги.
От грамотного прохода, когда конечность фиксируют, защиты практически нет. Хороший борец поднимет и бросит. Или закрутит, на болевой перейдет. У обычного человека, да пусть даже хорошего боксера, шансов на противодействие нет. Если не прорабатывал борцовскую технику.
Данила наклонился, вцепился левой рукой в локоть противника, не давая перейти захвату на вторую ногу, любой борец будет стремиться к полному превосходству. Сейчас надо было сделать шаг вперед, рвануть, толчком выводя соперника из равновесия, освобождая ногу и упасть сверху, с захватом плеча и шеи сверху.
Будь Данила здоров, так оно бы и вышло. Но сила захвата трех пальцев заметно ниже здоровой кисти. Раненая нога, на которую он прихрамывал, заныла и надломилась. За тот короткий миг, когда Саня схватил его и с торжествующим рыком поднял, до Данилы дошло осознание, что такое девять-восемьсот две.
Это скорость свободного падения на земле. Вторая мысль носила прозренческий характер: на Северном полюсе сила притяжения выше.
Потом Саня развернул далеко не легкую тушу Данилы и перекинул через невысокий бортик. Наблюдательная площадка Большого детектора называлась так, не потому что на ней зависало высокое руководство, медитируя на тихую гладь линейного алкил-бензола с присадкой фенилоксазола. На площадке была установлена аппаратура для телеметрии: бортики были невысокие.
Даня, конечно, вцепился в тушку врага. Пусть линейный алкил-бензол с фенилоксазолом звучал грозно, и вызывал при озвучивании образы человека, заживо растворяющимся в серной кислоте. На деле нетоксичная, совершенно прозрачная, малолетучая жидкость без запаха. Такое в жидкое мыло добавляют в качестве эмульгатора. Но лететь десять метров до неё абсолютно не прикольно. Да и вообще, совсем скоро запуск тестового эксперимента, подводит он заведующего.
В ответ его мыслям погасло освещение. Темнота воцарилась вокруг. Ненадолго. Нелепо сучивший ногами и руками в полете Данила, почти достиг спиной водного зеркала, как темнота пошла рябью.
Вот будь на месте Дани известный физик-теоретик Митио Каку, он бы воскликнул что-то вроде: «Вижу гравитационные струны! Рябь пространства-времени!» Накатал бы несколько книг, стал еще более известен в мире, получил наконец свою Нобелевку.
Но в глазах Шастунова отпечаталось лишь бледное лицо Насти и кусок оторванной ткани от футболки мажора в руке. Его охватило чувство невесомости полета и разлившееся в груди острое сожаление на свою слабость.
Это всё, что успел зафиксировать Даня, перед тем как исчезнуть.
Глава 2
Всполохи света ударили по глазам внезапно. Обоняние подверглось атаке новых запахов и вкусов. Левая рука донесла ощущение теплой ладошки в ней. Правая сигнализировала о полном порядке, неведомым образом вернув к жизни два потерянных пальца. Обстановка сменилась столь разительно, что ошарашенный, я потерял ориентацию, зашатавшись. Благо моя тушка была втиснута в толпу и упасть не получилось.
Девушка рядом повернула голову. Рыженькая, с медовыми глазами. Симпатичная. Это её я держу за ладошку.
— Hold still! — гневно припечатала она. — Show some respect to me!
В следующую секунду до меня перешел перевод: не дергайся, прояви хоть немного уважения.
И правда, чего мне дергаться? Эка невидаль — английский за секунду выучил., тело поменял на другое. Да у меня в уборной свой портал стоит, я каждый день по другим мирам путешествую. Только обычно это с планшетом в руках и без спецэффектов происходит.
То, что передо мной другой мир, а не кома в больничке, я ни разу не сомневался. Слишком много чувств задействовано в обработке данных, слишком ясно мышление, слишком чудовищна картина перед моими глазами.
Обрывок ткани, сжатый в свободной, правой руке тоже на многое намекает. Леденец, с кислым послевкусием растворившийся во рту, вызывал желание жажды.
Не дождавшись ответа, девушка обидчиво вырвала свою руку из моей ладони. Могла бы это сделать вместе с кошельком — я бы не заметил. Когда другие люди из человека делают показательный факел, много что можно упустить в оцепенении.
Толпа, кстати, активно радовалась данному событию. Дети, молодёжь, женщины, старики. Зажиточные и нищие, красивые и отвратительные. Все суетились, подбадривая криками служителей наподобие: «Гори-гори ясно, дохни долго и ужасно!», «Сожри их извечный свет!».
Я стоял на большой площади, сжатый телами соседей, против сколоченного деревянного помоста, метрах в тридцати от него. За помостом стоял памятник бородатому чуваку с глупым лицом на лошади. Вокруг и по всей площади стояли фонари. Газовые, судя по голубому огоньку.
На помосте четверо «извечников» (как услужливо шепнула память) сжигали слугу тёмного лжепророка, прикованного к переносному столбу. Двое из них, в белых балахонах, вспыхивая красной аурой, пускали прямо из рук факелы, поджаривая бедолагу с разных сторон. Третий, самый главный, магистр ордена «Извечного Света» Нью-Лана Ричард Молейнс, прижав правую руку к уху, словно заправская рок-звезда, заводил толпу своим видом.
Четвертый — самый опасный, вернее самая опасная — извечница Джулия, рыскала по толпе испытывающим взором. Вычисляла приспешников Тёмного. Поговаривали, у неё особый на них нюх. Тонкая дымка ауры, окружающая её фигуру, колебалась от жёлтой до оранжевой подсветки.
Я поймал её цепкий, внезапно метнувшийся ко мне взгляд, скрестив по детской привычке пальцы в отвращающий жест. Указательный палец между средним и безымянным. Жалкий фокус, но толику уверенности мне придал. Настолько, что моргнув, я придал себе восторженный вид, идиотски улыбаясь и борясь со спазмами из-за огромного объема информации, ставшей мне доступной.
Джулия поморщилась и отвела от меня взгляд. Мой сосед справа, шумно выдохнул.
Нахлынувших в мою голову новых знаний, было столь много, что я закрыл глаза. Глупая попытка отстраниться от реальности. Как там наш инструктор говорил: мужество — это действие, несмотря на страх. Но что мне делать? Кричать: помогите, спасите, верните меня обратно на Землю?
Это так то, та же самая Земля. Была до 1853 года, когда японский вулкан Усу разнес Хоккайдо. За ним через месяц заговорил Безымянный на Камчатке. Немного позже проснулись исландские вулканы, затем аляскинский, потом взорвался Кракатау. В результате Крымской войны не произошло, но мир потрясло еще сильнее: небо закрыли тучи, началась «вулканическая зима».
Луи Агассис, основоположник «теории ледников», прибыл в Музей естественной истории Парижа (Наполеон Третий два года держал пост директора для него), где на своем выступлении возвестил о начале нового ледникового периода. Затем британский посол уговорил его отправиться в Великобританию на секретный доклад к британскому кабинету министров и королеве Виктории. Швейцарско-американский ученый был ярым кальвинистом, про ледники выражался не иначе как «Божий плуг», потому сразу всех запугал, что это надолго. Европу «съедят» ледники. Слово за слово и вот уже папа римский Пий Девятый провозглашает «Южный поход во имя будущего».