Повисла напряженная тишина. Все вылупились сначала на этот кусок железа, потом на меня. На рожах — изумление и откровенный страх. Оно и понятно: одно дело — списать все на обычное русское авось да разгильдяйство, найти пару козлов отпущения, выпороть для острастки и забыть. И совсем другое — признать, что на стратегическом, мать его, заводе, во время войны, орудуют диверсанты! Тут уже не плетьми пахнет, а дыбой, застенками Преображенского приказа…
— Надпил?.. — пролепетал обер-мастер. — Да откуда?.. Может, трещина просто… дефект литья…
— Это не трещина и не дефект, — отрезал я. — Я в железе понимаю, да и следы от пилки отличить могу. Надпилено. До того, как сломалось. Зуб даю.
Немец Крамерс взял обломок, близоруко сощурился, достал из кармана лупу — видать, прихватил на всякий случай — и стал разглядывать излом. Кряхтел, сопел. Потом поднял голову, посмотрел на меня, потом на Шлаттера.
— Йя… Мастер Смирнофф… прав, пожалуй, — сказал он медленно, с акцентом. — Это есть… как его… след от инструмента. Надпилено. Сделано до излома. Это…
Он развел руками. Теперь уже отмахнуться было нереально. Шлаттер сперва побагровел так, что я думал, удар его хватит, а потом резко побелел. Дошло до старого лиса, что дело принимает совсем хреновый оборот. И что спрос за такое вредительство будет лично с него, как с начальника. Но и начинать всерьез копать, ворошить все это заводское кодло, где воровство, интриги и зависть давно стали нормой, — ой, как ему этого не хотелось! Это ж какой скандал будет. И кто знает, на кого еще ниточки выведут?
Весть о диверсии разнеслась по заводу моментально, как пожар по сухой траве. И какими только слухами не обросла! Пошли толки, дескать, шпионы шведские пролезли, адскую машину подложили и рванули печь. Другие шептались — колдовство это, нечистая сила мстит за мои «механизмы мудреные». Третьи, попроще, бубнили, что сами плавильщики напортачили по пьяни или с недосыпу, а начальство теперь крайнего ищет, чтобы шкуру свою спасти. Короче, все друг на друга косились, как волки в голодную зиму.
Шлаттер совсем с катушек слетел. Метался по конторе, как угорелый, то обер-мастера к себе дернет, то охрану, то меня. Мужик реально струхнул, не знает, за что хвататься. Признать диверсию официально? Это ж значит, подставить собственную шею — как допустил, как прошляпил⁈ Тут не то что должности лишиться можно, а и чего похуже от Государя или Брюса огрести. А замять дело, свалить все на «несчастный случай»? Тоже стремно — а ну как эти гады снова что-нибудь выкинут? Тогда уж точно голова с плеч, если до Петра Алексеевича дойдет.
Я эту его канитель и страхи видел насквозь. Ждать от него решительных телодвижений — дохлый номер. Будет резину тянуть, пыль в глаза пускать, найдет какого-нибудь бедолагу-стрелочника из мастеровых, да на том и успокоится. А реальных организаторов искать — да он боится этого как огня! Ведь копнешь поглубже — такое может вылезти…
А мне ждать нельзя было. Во-первых, заказ важнейший горит синим пламенем. Во-вторых, я ж не дурак, понимаю — это не просто печку сломали, это опять по мне били, по моим затеям. Не найдешь супостата — жди следующей «случайности», которая, глядишь, и последней окажется.
Пришлось все обсуждать с Орловым (тот тоже был зол, как черт — понимал, чем это для артиллерии обернется), и решили мы идти к Шлаттеру. Не просить, а прямо-таки требовать, прикрываясь именем Брюса и серьезностью момента.
Так и сделали — завалились к полковнику в кабинет без всякого доклада, даже его секретарь опешил. Шлаттер сидел за столом, туча тучей.
— Господин полковник! — начал Орлов без предисловий, чеканя слова. — До нас дошли результаты осмотра печи. Имеются прямые доказательства вредительства! Преднамеренного! Цель — сорвать государев заказ и вывести из строя сердце литейного производства!
Я молча выложил на стол перед носом Шлаттера тот самый обломок стяжки с надпилом. Так ее никто и не забрал у меня. Боялись — улика, чтоб ее.
Полковник брезгливо отодвинул железку.
— Йя… Йя… Видел я… Пренеприятный инцидент… Возможно, чье-то злоумышление… Или просто… брак давний вскрылся…
— Какой брак, господин полковник⁈ — тут уж я не выдержал. — Вредительство! И не первый раз уже! Вспомните, как мне улики подбросить пытались! Кто-то ведь планомерно нам палки в колеса ставит! Если сейчас же за это не взяться по-серьезному, завтра поздно будет! Приказ Государя не выполним — и что тогда⁈
— Меры… Какие меры? — заюлил Шлаттер, явно пытаясь уйти от ответа. — Я уж распорядился караулы усилить… Рабочих опросить…
— Да мало этого — опросить! — рубанул Орлов. — Дознание надо проводить! Всех перетряхнуть, кто мог быть рядом! Всех подозрительных на заводе проверить, особенно тех, кто у кормушки сидит — на складах, на приёмке! — Ясно было, на кого он намекает — на Лыкова и его шайку-лейку. — И главное — немедля доложить графу Брюсу! Пусть его сиятельство знает, что тут у вас творится!
Как только имя Брюса прозвучало, Шлаттер аж съежился.
— Графу? Сразу? А может, сперва сами тут разберемся? По-тихому… Зачем лишний шум поднимать? Беспокоить Якова Вилимовича по такому… поводу…
— А затем, господин полковник, — я устало вздохнул, — что это не «повод»! Это государственная безопасность! Срыв оборонного заказа во время войны! И граф Брюс имеет полное право знать, что на заводе, который вам доверили, диверсии происходят! А если мы сейчас промолчим, а он узнает от кого другого — нам всем шею намылят!
Аргумент был железный. Шлаттер налился кровью, тяжело задышал. Понимал, ох как он понимал, что мы правы. Но страх перед Брюсом и Царем боролся в нем со страхом перед расследованием, которое могло и его делишки вскрыть.
— Хорошо… — выдавил он из себя, глядя куда-то в стол. — Я… подготовлю рапорт графу… И… прикажу начать внутреннее дознание… Опросить мастеров… Плавильщиков…
— Не опросить! — снова надавил Орлов. — А допросить! И с пристрастием, как положено! И проверить всех, кто к печи доступ имел, пока строили и после! И за складами приглядеть, чтобы мышь не проскочила!
Шлаттер только молча кивнул, весь уйдя в себя. Ясно было как божий день: никакого реального расследования он проводить не будет. Боится. Создаст видимость, найдет пару работяг для порки, да и все. Реально докопаться до заказчиков могли только ищейки Брюса из Тайной Канцелярии. Но пока от графа прямого приказа не будет, этот старый лис будет тянуть кота за хвост.
Вышли мы от него злые, как собаки. И железяку забрали, немец даже не пикнул.
— Вот же… — сплюнул Орлов сердцах. — Тени своей боится! Палец о палец не ударит!
— Я так и думал, — вздохнул я. — Значит, вся надежда на Брюса. Вы напишете ему, ваше благородие? Как договаривались?
— Напишу, Петр, обязательно напишу! И железку твою приложу, с надпилом этим поганым! Пусть граф сам решает, что с этим балаганом делать. Только боюсь я, пока он людей своих пришлет… тут еще какая-нибудь пакость случиться может. Так что держи ухо востро. Похоже, враг у нас с тобой один, и серьезный он, зубастый.
Да уж, серьезнее некуда. Диверсия на военном заводе — это уже не подковерные интриги. И то, как Шлаттер зассал копать, наводило на мысли. Если уж он боится, значит, ниточки могут вести ой как высоко!
Или вообще за пределы завода? Может, даже за пределы страны?
Чем больше я думал, тем меньше верилось, что это дело рук местных ворюг типа Лыкова. Да, пакостники они знатные, но инстинкт самосохранения у них должен быть. Такое учудить — это ж против самого Царя пойти! Нет, тут что-то другое. Шведы? Их агентура? Англичане, которым сильный русский флот вообще не тарахтел? Французы?
Похоже, пора уже высунуть нос из заводских стен и попытаться разобраться в здешней политике. Не зря же я сюда угодил, надо хоть понимать, с кем воюем и кто может так подло бить в спину. Сидеть дальше в своем «техническом мирке» — явно себе дороже выходит.
Придется, значит, немного и в этом направлении «прогрессорствовать». Как — пока не знаю.
Сейчас же главная проблема — ремонт печи… Это была та еще эпопея. Почти две недели ковырялись, как кроты. Работали без продыху, чуть ли не круглосуточно. Я там дневал и ночевал (в своем домике считай и не появлялся), стоял над душой у каждого — от разборки покореженной кладки до отливки новых стяжек. Эти уж я сделал с тройным запасом прочности, да еще и клеймо свое личное поставил — хрен подменишь или снова подпилишь! Наконец, запустили ее снова, родимую. Заработала! Но время-то тю-тю, улетело. Теперь наверстывать надо было, вкалывать за себя и за того парня.
Параллельно, конечно, я свои гранатные запалы не бросал. Куда ж без них? Идея с терочным запалом все больше обретала плоть. Состав подобрал из того, что под рукой было — селитра, сера, уголек толченый, материал этот — вроде работало, давало стабильную вспышку от трения. Придумал, как саму эту «чиркалку» сделать, и терку к ней. Оставалась самая малость — собрать несколько готовых запальных трубок, с пороховым замедлителем уже, и проверить по-честному: как горят, сколько секунд держат, не барахлят ли.
Ковырялся я обычно поздно вечером, у себя в сарайчике, который мне под мастерскую-лабораторию выделили на заводе. Осторожничал по-страшному: очки защитные напяливал — немец-очкарик мне одни справил, стекла толстенные в коже; фартук кожаный, перчатки — все как положено. И Потап, мой верный оруженосец, или кто-то из моих молодых ребят всегда под дверью дежурил — на всякий пожарный случай. Мало ли что…
В один из вечером (пока рабочие возились с разбором завалов) я как раз доводил до ума последнюю, пятую, опытную трубку. Замедлитель отмерил — прям как в аптеке. Головку терочную приладил. Осталось только чиркнуть по терке и засечь сколько она гореть будет до вспышки. На конце трубки пока просто щепотка пороха была вместо боевого заряда. Четыре предыдущие сработали как часы, три-четыре секунды замедления давали стабильно. Эта пятая была так, контрольный выстрел, и можно было бы уже Брюсу бумагу готовить, на испытания в поле проситься — с экземпляром для массового выпуска.