— Погоди, Данилыч, с колом-то, — остановил его Петр, хотя его глаза тоже гневно сверкнули. — Дальше, Яков. Кто еще?
— Был еще один любопытный человек, — Брюс перешел к другому листку. — Подданный английской короны, представлялся торговцем строевым лесом, имел доступ на завод и в контору. Его интересовали не сами пушки или станки Смирнова, а общая картина: организация производства, число рабочих, их умения, возможности завода по расширению, пути подвоза сырья… Словом, он оценивал наши возможности в целом. Явно работал на перспективу, оценивая Россию как будущего конкурента на море и в торговле. Его донесения, перехваченные моими людьми, шли прямиком в Лондон, в ихнее Адмиралтейство.
Головкин покачал головой.
— Англичане… Эти всегда свой интерес блюдут. Смотрят далеко, да. Им сильный русский флот и наша торговля на Балтике — что кость в горле. Не удивлен.
— Ну и конечно, — продолжал Брюс, — не обошлось без наших, кхм… деятелей. Несколько человек из мастеровых и приказных, большей частью мелкая сошка. Завистники, неудачники, да просто воришки, которые привыкли тащить все, что плохо лежит. Тот же Лыков, снабженец хваленый, — Брюс чуть заметно усмехнулся, глядя на Меншикова, который давно точил зуб на этого пройдоху, — напрямую в шпионаже пока не замечен, хотя людишки его в этой сети засветились. Но этих мелких пакостников иностранцы умело использовали втемную: за небольшую плату или обещания те распространяли порочащие Смирнова слухи, портили исподтишка материалы, задерживали поставки комплектующих для его станков, создавали атмосферу неразберихи и недоверия вокруг его работы.
Меншиков снова вскипел:
— Вот! Я ж говорил! Лыков этот — корень зла! Его первого на дыбу! Он и есть главный вредитель!
— Прямых улик против него по сему делу нет, Александр Данилович, — спокойно возразил Брюс. — Ворует — да, возможно. Да и просят за него многие бояре, — он покосился на хмурого государя, — Но в государственной измене пока не замечен. А вот то, что иностранные державы — и враждебная Швеция, и вроде бы союзная нам пока Англия — проявляют столь живой, разнонаправленный интерес к работе одного мастера… Это заставляет задуматься.
Апраксин, нахмурив густые брови, проговорил:
— Охтинский завод — место важное, слов нет. Но чтоб такое внимание… И шведы, и англичане… Неужто один станок сверлильный да пушки композитные такой переполох учинили? Да, оружие доброе выходит, я сам донесения с флота читал, Головин зело хвалит. Но чтоб так рисковать, сети плести…
Петр молча слушал, его взгляд перемещался с одного сподвижника на другого. Он подошел к столу и опустил тяжелую ладонь на карту. В светлице повисла тишина, слышно было только, как потрескивают дрова в печи. Масштаб выявленной шпионской деятельности действительно впечатлял. Казалось, все взгляды Европы были прикованы к этому болотистому клочку земли на окраине России, где никому не известный фельдфебель ковырялся со своими железками. Слишком много внимания для просто хороших пушек. Слишком много… Это заставляло искать скрытый смысл в докладе Брюса.
Треск поленьев в печи казался оглушительным. Государь медленно выпрямился, его пытливый взгляд остановился на Брюсе.
— Слишком много шума из-за одного мастерового, Яков Вилимович, — тихо произнес царь. — Шведы хотят секреты, англичане — нашу силу меряют… Это понятно. Но покушения, обставленные под случайность? Поясни свою мысль.
Брюс чуть подался вперед.
— Государь, позволь мне высказать предположение, что зрело у меня после последних событий на Охте, особливо после взрыва в мастерской Смирнова. Взгляни на сами происшествия. Прорыв печи — да, авария страшная, убыток казне немалый, срыв заказа важного. Но Смирнов остался цел. Взрыв в его сарае — да, едва не стоил ему жизни, опалило его знатно. Но опять же, это было обставлено так, что могло сойти за неосторожность при работе с опасными составами. Не прямой удар кинжалом, не выстрел из-за угла.
Он обвел взглядом присутствующих.
— Мне видится здесь умысел более тонкий и, осмелюсь сказать, более коварный, нежели простая попытка устранить мастера или немедленно остановить производство. Подумай, Государь, каков главный итог всех этих «несчастных случаев»?
Петр молчал, сдвинув брови. Меншиков нетерпеливо ерзал на стуле.
— Итог? — продолжал Брюс. — Страх среди мастеровых. Сомнения в надежности новых машин и материалов. Задержки в работе. Огромные расходы на ремонт. Разговоры о том, что «не наше это дело, мудреное», что «от лукавого все эти хитрости». Понимаешь, к чему я клоню?
Брюс поднял глаза.
— Я полагаю, Государь, что истинная цель этих диверсий — ударить не по Смирнову и не по заводу даже. Цель — ударить по твоей вере. Убедить тебя, что все эти новшества, все эти попытки догнать и перегнать Европу в ремеслах и науках — путь гибельный для России. Опасный, дорогой, ненадежный. Чтобы ты сам, видя череду аварий, взрывов, трат непомерных, махнул рукой. Сказал бы: «Довольно! Не готово еще Отечество наше к сим премудростям». Чтобы ты сам приказал свернуть эти опасные затеи. Вот чего они добиваются, как мне кажется. Подорвать твою волю, посеять сомнение в самом сердце реформ.
Слова Брюса упали в тишину. Меншиков замер с полуоткрытым ртом. Апраксин и Головкин переглянулись. Опасные речи Брюс ведет. Лицо Петра потемнело, желваки заходили на его скулах, а глаза сузились. Он резко ударил кулаком по столу так, что подскочили чернильницы.
— Убедить меня⁈ — его голос загремел, заставив вздрогнуть всех присутствующих. — Меня, который эту гнилую старину боярскую из страны клещами выдирает⁈ Они что, за скомороха меня почитают, которому можно пыль в глаза пустить⁈ За мальчишку безусого, что от первого взрыва в штаны наложит⁈ Да я…
Он осекся, тяжело дыша. Ярость клокотала в нем, ища выхода. Мысль о том, что кто-то пытается так грязно, так исподтишка манипулировать им, бить по самому дорогому — по его делу, по будущему государства, — была невыносима.
— Подло! — выдохнул Меншиков, приходя в себя. — Вот же змеиное отродье! Найти их! Всех найти, кто за этим стоит, и на колесо! Чтоб кости трещали! Мало им шпионов своих, так они еще и Государя нашего уму-разуму учить вздумали через поджоги да взрывы!
Апраксин мрачно кашлянул.
— Замысел и впрямь дьявольский, Яков Вилимович. И опасный зело. Ибо если поколебать волю Государя в деле обновления армии и флота… страшно подумать, что будет. Пушки Смирнова нам нужны. Не шестифунтовые даже, а большие, корабельные. Без них наш флот на Балтике долго не продержится супротив шведских линейных кораблей. А если из-за этих интриг дело встанет…
Головкин задумчиво потер подбородок.
— Весьма хитроумно, ничего не скажешь. Исполнители — шведы, возможно и англичане… Но кто заказчик? Кто тот кукловод, что дергает за ниточки? Просто ли это Стокгольм или Лондон? Или кто-то еще заинтересован в том, чтобы Россия оставалась слабой, отсталой, чтобы не лезла в большие европейские дела? Кто имеет достаточно влияния и средств, чтобы организовать столь сложную манипуляцию, рассчитанную не на здесь и сейчас, а на будущее поражение наших реформ? Полагаю, круг держав, не желающих усиления России, куда шире…
Петр слушал сподвижников. Ярость уступала место холодной, сосредоточенной злости. Теория Брюса казалась все более вероятной. Они били не по заводу, били по нему. Делали это расчетливо, подло, прикрываясь личиной случайности. Значит, враг был не только силен, но и умен. И очень опасен.
Царь отошел от стола и снова заходил по комнате, его шаги были размеренными, словно он отмерял вехи сложной мысли. Он остановился у окна, глядя на хмурое небо над строящимся городом.
Государь резко обернулся, его взгляд был острым, пронизывающим.
— Постой, Яков… — проговорил он медленно, словно пробуя мысль на вкус. — Если ты прав… Если они и впрямь именно убеждают меня в бесперспективности затей Смирнова… То что это значит? Зачем тратить столько сил, рисковать людьми, плести такие сложные интриги, чтобы доказать мне, что дело — гиблое?
Он сделал шаг к столу, наклонился, опершись костяшками пальцев о дубовую столешницу.
— А затем лишь, — ответил он сам себе, — что они боятся обратного! Боятся не того, что у него не получится, а того, что получится! Да не просто получится, а выйдет нечто такое, что им поперек горла встанет! Понимаете? Убеждать в провале и опасности имеет смысл только тогда, когда ты нутром чуешь или, паче чаяния, доподлинно знаешь, что без твоего вмешательства будет успех…
Петр выпрямился, обводя взглядом своих сподвижников.
— Стало быть, дело не только в добрых пушках, что этот Смирнов ладит. Стало быть, враги наши нутром чуют или даже имеют основания полагать, что этот охтинский фельдфебель способен на большее? На нечто такое… что может весь ход войны переломить? Или того паче — место России среди держав изменить? А? Что скажете?
Присутствующие молчали, переваривая царскую догадку. Мысль была смелой, почти невероятной. Что мог создать или придумать простой мастеровой, такое, что вызвало бы столь серьезные опасения у целых держав?
— Но что же это может быть, Государь? — осторожно спросил Апраксин. — Пушки его и так хороши, спору нет. Станок сверлильный — дело великое для производства. Но чтоб ход войны переломить… Какое же это оружие надобно?
— А может, дело не в самом оружии? — задумчиво проговорил Брюс, поглаживая свой гладко выбритый подбородок. — Я присматривался к этому Смирнову. Ум у него острый, хваткий. И говорит он порой странно… Не о железе только, а об устроении дела. О порядке. О том, как работу наладить, чтобы не десять пушек в год делать, а сотни. Как людей обучать скоро, как материалы с умом расходовать… Может, главная его сила не в железе, а в голове? В умении наладить дело так, как у нас еще никто не умеет? Порядок, Государь! Дешевизна и количество при должном качестве! Вот что может перевесить чашу весов не хуже самой диковинной пушки.
— Порядок… — повторил Петр. — И то верно. Нам тысячи стволов нужны, десятки тысяч гранат… И чтобы все как один, надежные. Да, в этом резону больше. А может, и тактика новая? Он ведь и о новых гранатах толковал, да о картечи… Может, он видит, как их применять по-новому, с умом, чтоб пехоту шведскую косить рядами?