Нет! Фиг им! Так просто не сдамся!
Надо башку включать, выход искать. А вдруг Орлов узнает? Вдруг Брюсу шепнет? Надежды — кот наплакал, но все же… Заставил себя подняться с этой вони. Прошелся по камере — три шага туда, три обратно. Надо собраться. Скоро допрос. Надо хоть как-то быть готовым.
Ждать долго не пришлось. Видать, тот, кто всё это заварил, торопился дело состряпать, пока мои заступники не встряли. Опять засов заскрежетал. Вошли двое. Один — конвоир, такой же деревянный, как те, что меня брали. Другой — в штатском, с таким взглядом — буравчиком, неприятный тип. Видать, писарь какой или мелкая сошка из Канцелярии.
— На допрос! Живо! — буркнул этот в штатском, даже не глядя.
Потащили меня по темным коридорам. Стены глухие, только иногда из-за обитых железом дверей то стон донесется, то удары глухие — видать, рядом с кем-то еще «беседовали».
Завели в каморку без окон, потолок сводом. Посредине — стол дубовый, тяжеленный, стул. На столе чернильница, бумаги, перья гусиные. В углу жаровня тлеет, жаром пышет и воняет. И железяки какие-то валяются… инструменты, что ли? Пыточные? Старался туда не смотреть.
За столом сидел мужик. Не старый, лет сорока, глаза какие-то блеклые, как выцветшие. Одет строго, в темный камзол без побрякушек. Как меня ввели, он медленно голову поднял, оглядел с ног до головы. Ни злости, ни интереса — смотрит, как мясник на тушу.
— Фамилия, имя, звание, — говорит почти безразлично. Голос такой же бесцветный.
— Артиллерийского ведомства фельдфебель Петр Алексеевич Смирнов, — отвечаю.
— Хм… Фельдфебель… Дворянин, сталбыть? — в голосе чуть насмешка проскользнула. — А прежде кем был?
— Подмастерьем на Тульском оружейном заводе, ваше высокоблагородие, — говорю.
— Подмастерье. Петрушка, значит? — криво усмехнулся. — И как же ты, Петрушка, из подмастерьев в фельдфебели да дворяне выбился за год с небольшим? Уж не секреты ли какие заморские знаешь? Аль шведу служишь тайно, за то и награды получаешь?
Вот оно, поперло. Сразу в лоб.
— Никак нет, ваше высокоблагородие! — аж фыркнул я. — Служу честно Государю и Отечеству! А чины и награды получил за работу свою, за пушки новые да станки хитроумные, что армии и флоту на пользу пошли! Сам Его Величество труд мой одобрил, и граф Брюс тому свидетель!
— Граф Брюс… Государь… Высоко летаешь, Петрушка, — следователь пальцем по бумагам стукнул. — А вот здесь иное писано. Писано, что ты, Смирнов, в доверие втершись, секреты артиллерийские да механические вызнавал. И сведения те передавал агенту шведскому, Ягану Петерсу некоему, купцу нарвскому. А за то деньги немалые брал, серебром и золотом. Вот и монеты заморские имеются, при обыске у тебя нашли. Что на это скажешь?
Монеты? Те самые, что Клюев с Воробьевым подкинуть хотели? Опять их в дело пустили! И купец этот, Петерс… Вот и он выплыл! Гады! Все просчитали!
— Ложь это, ваше высокоблагородие! Клевета чистой воды! — голос дрогнул от злости. — Монеты те мне подкинуть пытались, поручик Орлов свидетель! Мы тогда Клюева с Воробьевым на воровстве поймали! Они и пытались меня очернить! А купца Петерса я раз видел, работу на лесопилке предлагал, да я отказался, почуял неладное, и сразу поручику Орлову доложил! Всё это проверить можно!
— Проверим, проверим… — так же равнодушно протянул следователь. — А вот это что такое? — он взял со стола несколько пожелтевших листков, моих, исписанных моим корявым почерком, с моими же рисунками. Моя тетрадка! Точнее, огрызки от нее! — Записки твои? Тут ты подробно расписываешь и пушки наши новые «композитные», и станок сверлильный, и про замки фузейные… И даже про слабости укреплений да где батареи стоят! Зачем тебе, мастеру, такие сведения? Не для шведа ли старался, а? Да вот и пометки тут имеются… ненашенские… Что за каракули? Кому писал?
Вот оно как! Украли тетрадь и «дописали»! Всунули туда то, чего и в помине не было! Про батареи я точно не писал, да и шифров никаких не знаю! А мои же записи про недостатки нашего оружия теперь — как донос врагу! Вот твари!
— Да это ж мои рабочие заметки, ваше высокоблагородие! — пытаюсь держаться. — Я думал, как оружие наше улучшить, как сподручнее воевать! Нет там секретов никаких, одни размышления! А про пометки ненашенские — впервой слышу! Подлог это! Кто-то приписал!
— Подлог? — следователь прищурился. — А почерк-то твой. И мысли твои… уж больно вольные насчет порядков государевых. Не по чину мыслишь, фельдфебель. Больно много знаешь, больно много умеешь для простого мужика… Откуда знания такие? Уж не нечистый ли тебе помогает? Аль шведские инженеры подучили? Признавайся! Здесь все всё скажут! Рано или поздно… — он так значимо покосился на жаровню и железяки в углу.
Да уж, спорить — толку ноль. Ловушка захлопнулась. У них «улики», хоть и липовые, но есть. Мотив — пришили (слишком умный, видать). И желание закрыть дело, на меня все повесив. Доказать, что подлог — не могу. Брюс да Царь тут не указ, похоже. Оставалось либо стоять на своем до последнего, надеяться на чудо или что Брюс вмешается, либо… либо вот эти железяки в углу.
— Требую очной ставки с поручиком Орловым! — сказал я, глядя прямо на следователя. — Он подтвердит и про монеты, и про купца Петерса! И что я всегда честно служил!
Следователь усмехнулся криво.
— Требуешь? Здесь не требуют, Петрушка. Здесь на вопросы отвечают. А про поручика твоего… Посмотрим. Может, и его сюда пригласим… На беседу… Ты пока подумай хорошенько над своим положением. Время у тебя есть. Пока есть… — он кивнул конвоиру. — Увести!
Меня снова поволокли в мою вонючую конуру. Дверь — бах! Я один. Темнота, вонь и чувство — полная безнадёга. Улики состряпали, Орлову пригрозили! Значит, враги мои — не шутка, сильны, и ни перед чем не остановятся. Шансов почти ноль.
Сколько я так просидел, не знаю. Время тут тянется — не поймешь, час прошел или сутки. В этом каменном гробу все по-другому. Сидел на соломе, тупо смотрел в стену, пытался мысли собрать. Картина так себе: обвинение — не шутка, улики, хоть и левые, а есть. Брюс далеко, а этот хмырь меня точно расколоть хочет. Дыба светит все яснее.
Вдруг снаружи шум какой-то. Голоса, шаги торопливые по коридору, не такие мерные, как у стражи. Что-то стряслось. Потом — лязг! — засов на моей двери. Я аж подпрыгнул. Неужто опять?
Дверь настежь — а на пороге Федька! Ученик мой! Глаза красные, сам бледный, перепуганный. А за ним — Орлов, мрачный, как туча.
— Петр Алексеич! Живой! — выдохнул Федька, ко мне кинулся. — Мы уж думали…
— Тихо, Федот! — рявкнул Орлов. — Не время сопли распускать. Собирайся, Петр! Живо!
— Ваше благородие? Что такое? Меня… отпускают? — ушам своим не верю.
— Отпускают, — коротко бросил Орлов, оглядываясь на дверь. — Граф Брюс велел тебя забрать. Немедля. Пошли, пока эти ищейки не очухались.
Оказалось, Федька, как увидел, что меня гвардейцы скрутили, не растерялся. Смекнул парень, что дело дрянь, и от заводских толку не будет. Никому ни слова не говоря, рванул к Орлову — дорогу знал, я его посылал пару раз. Добежал, поднял тревогу. Выложил все как есть — про офицера незнакомого, про громил, про обвинения.
Орлов, говорит, сначала не въехал, а потом понял — дело серьезное. Арест без ведома Брюса или Канцелярии нашей — явный беспредел и интрига. Тут же к графу помчался. Хоть и поздно было, Брюс принял.
Выслушал Орлова, ни слова не сказал. Только лицо, говорят, каменным стало. Сразу понял — это удар по нему, по его делам. И понял, что действовать надо молниеносно, пока меня тут не «обработали» как следует или не заставили подписать какую-нибудь липу.
Ни минуты не теряя, Брюс велел запрягать карету, взял Орлова, пару своих верных людей (может, из шотландцев своих, что на службе русской были) — и прямиком сюда, в Приказ. Плевать он хотел на поздний час и на неудобства местных чинов. Он ехал вытаскивать своего человека. Своего — потому что мои успехи — это и его успехи, а мой провал — и его тоже. А еще, как Орлов потом сказал, Брюс взбеленился, что кто-то посмел за его спиной такие дела проворачивать, в его вотчину лезть, которую ему сам Царь поручил. Это ж ему как пощечина была!
Вот так, из-за смелого пацана Федьки да решимости Орлова с Брюсом, у меня и появился шанс вырваться отсюда, пока не поздно.
— Пошли же! — торопил Орлов. — Карета графа у входа. И не оглядывайся.
Я поднялся с гнилой соломы. Вышли в коридор. Конвоиры, как Орлова увидели, аж расступились. Никто и пикнуть не посмел.
Мы почти бегом шли по темным, гулким коридорам Приказа. Орлов впереди, я за ним, стараюсь не отставать, Федька рядом семенит, все оглядывается испуганно. Тишина гробовая. Впереди голоса послышались, властные такие. Завернули за угол — и вышли в холл перед той самой каморкой, где меня допрашивали.
Картина маслом: посреди холла — граф Брюс, весь застегнутый, строгий, как на параде. Перед ним — тот самый следователь, что меня мурыжил, злющий, как черт. Рядом чин какой-то повыше топчется, что-то лебезит графу. Поодаль — пара адъютантов Брюса и несколько хмурых гвардейцев из местных, явно не понимающих, чью сторону брать.
— … и я повторяю, ваше сиятельство, — ледяным тоном чеканил Брюс, глядя на чиновника поверх головы следователя, — фельдфебель Смирнов состоит под моим личным покровительством и выполняет особо важное государево задание по постройке новых машин и орудий! Его арест без моего ведома и без санкции высшей есть самоуправство и прямое воспрепятствование делу государственной важности!
— Но, ваше сиятельство, — заискивающе начал чиновник, — имелись веские подозрения… улики… донесения… Мы обязаны были проверить…
— Проверить⁈ — голос Брюса не стал громче, но аж морозом по коже драло. — Дознание ведут по правилам! А не хватают нужных государству людей посреди дня по фальшивым доносам! Улики ваши шиты белыми нитками! Записки мастерового, где он об улучшении оружия радеет, вы за шпионские донесения выдать хотите! Монеты заморские, что ему уже подкидывали пойманные на воровстве негодяи, опять в деле! Это не дознание, господа, это фарс! И интрига! И я намерен доложить об этом самому Его Величеству! А также о том, кто сей фарс устроил и кому он выгоден!