— Живо перезаряжай! Целься в командиров! — ору я своим, пытаясь перекричать пальбу.
Атакующие, тем временем, прут, строй держат. Вот уже шагов на сто пятьдесят подошли. Снова наш залп — и опять несколько «меченых» у них. Офицеры начали на своих покрикивать, подгонять, но строй уже поплыл, солдаты волей-неволей начали сбиваться в кучу, прячась друг за дружку. Да и правилами было указано сесть и не двигаться, если получено «ранение».
Когда дистанция сократилась, я скомандовал:
— Гранаты — к бою!
Из наших окопов полетели учебные «гостинцы». Хлопки, облачка желтой и черной пыли… И снова вопли «убитых» и «раненых» у наступающих. Тут-то их хваленой линейной тактике и пришел кирдык. Строй окончательно развалился, солдаты попятились, а некоторые и вовсе драпанули, не слушая офицеров (оно как-бы и не сильно больно получать по кумполу, но и приятного мало). Красный от злости капитан, метался перед остатками роты, пытаясь навести порядок, но поздно пить боржоми. «Атака» захлебнулась, и пятидесяти шагов до наших окопов не протопали. А мои «кроты», войдя в раж, знай себе поливали их редким и метким «красящим» огнем.
— Отбой! — скомандовал я.
Учения закончились. Атакующая рота — жалкое зрелище: больше половины солдат «помечены», остальные — в шоке. А мои «землекопы» сидят в окопах, целые и невредимые, только рожи чумазые от пороха, да глаза блестят азартно.
Чистая победа! Враг даже не выстрелил ни разу (хотя это «заслуга» обескураженного капитана, скорее всего).
Батурин и его офицеры молчали. Лица вытянулись, в глазах — полное недоумение. Такого они явно не ждали.
— Ну-с, господин полковник, — обратился я к Батурину, стараясь сохранить в голосе невозмутимость, хотя внутри все плясало. — Как вам наша «кротовья работа»?
Батурин долго молчал, потом крякнул, потер подбородок.
— Да уж… — протянул он. — Не ожидал, признаться. Знатно вы их… отделали. И потерь у вас, почитай, никаких… А мои-то, орелики, — он с досадой махнул рукой на свою разбитую роту, — как цыплята мокрые…
Младшие офицеры, что раньше посмеивались, теперь смотрели на меня странно. Скепсис-то в глазах у них поубавился, а вот неподдельный интерес проклюнулся. Это была маленькая, очень важная победа. Я им вбил в головы, что мои идеи — не фунт изюма. Лед тронулся.
Батурин ходил все такой же букой, но уже не смотрел на меня как на пустое место. А младшие офицеры и вовсе теперь в рот мне заглядывали, пытаясь въехать в мою «хитрую науку». Солдаты же, вкусив прелестей укрытия и точной стрельбы, рыли окопы с энтузиазмом, понимая, что каждый лишний ком земли — их шанс не склеить ласты.
Перешли к обучению всем полком. Теперь уже все, кроме той «показательной» роты, осваивали премудрости окопной войны. Рыли уже целые линии траншей, с ходами сообщения, с оборудованными точками для… ну, не пулеметов, конечно, откуда им тут взяться, а для легких пушчонок, которые я у Орлова выклянчил для тренировок. Артиллеристы, прикомандированные к нам, сначала отнеслись к этому кисло, ворчали, что, «пушка, бают, не крот, ей простор подавай». Но когда я им показал, как из такого капонира палить можно, оставаясь почти невидимым, и как земляной вал и ядро учебное держит (спасибо моему «супер-заводу», уже и такие штуки для армии клепать начали), — они призадумались.
Особенно их впечатлила стрельба картечью. Я лично командовал расчетом одной пушки. Зарядили ее моей «картечной банкой», и когда «атакующие» (опять они, бедолаги, «мальчиками для битья» работали) подошли шагов на сто, я гаркнул:
— Картечью — огонь!
Бабах! — и целый сноп «красящих» штук веером накрыл чуть не половину их шеренги. Картина была — обалдеть: солдаты, все в краске, валятся, типа убитые, а кто чистый остался — драпу дал кто куда (а чего — краской в рожу — удовольствия мало).
— Вот это, братцы, и есть «шведская каша»! — усмехнулся я артиллеристам. — Один такой залп в нужный момент — и от вражьей атаки одни ошметки останутся.
Мой авторитет рос не по дням, а по часам. Дни у меня теперь — как у белки в колесе. Утром — на полигон, потом — на завод, дел по горло. Вечером, уже затемно, я чиркал свечку, доставал свои каракули с чертежами и до глубокой ночи корпел над ними, ломая голову. Мысли так и кишели. Этот полк — мой козырь, главный аргумент против этих старых пердунов-генералов. Проиграть я не имел никакого права.
Месяц-полтора, который мне Государь дал, пролетел как неделя. Мои вчерашние салаги превратились, ну, если не в волков тертых, то уж точно в солдат, которые знают, за какой конец ружья браться. Лихо махали «смирновскими» лопатами, стреляли не как снайперы, конечно, но с толком, каждую мишень выцеливали, а не просто так в белый свет, как в копеечку, лупили. Гранаты метали, врубившись, какая это силища — эта «карманная артиллерия». Последние недели я все доводил до автоматизма.
И это надо учесть, что у боевых фузей и снарядов точность, дальность и мощь –выше. Учебные же в разы меньше по силе.
— Братцы, — говорил я своим солдатам, — вы тут не землю роете. Вы учитесь воевать по-новому, с головой. Чтоб и шведу этому хваленому навалять, и свои бошки под пули зря не совать. На вас сейчас вся Россия смотрит, сам Царь-батюшка на вас уповает. Покажете себя орлами — так и вся армия по-другому воевать начнет! Вы — первые! С вас пример брать будут! Так что не ударьте в грязь лицом, орлы! Постоим за Русь-матушку, за Государя!
И они слушали. В глазах у них был азарт и такая, знаете, преданность, будто я им батька родной. За меня и за мою «науку» готовы были глотку любому перегрызть.
Чудеса!
В общем, все было готово. Оставалось ждать дня «Х».
И вот, накануне этого «шоу», когда, казалось, можно было выдохнуть, случилось такое, что все мои планы полетели коту под хвост.
Вечером, когда я сидел у себя, перебирая детали «боя», без стука завалился Федька. А за ним маячили еще двое моих самых башковитых парней из «заводской гвардии».
— Петр Алексеич, дело серьезное, — без предисловий бухнул Федька.
Он коротко все выложил. Моя система сработала. Его ребята уже несколько дней пасли пороховой склад. Им показались подозрительными какие-то типы, которые терлись там под видом «кровельщиков», а сами больше по сторонам зыркали. Сегодня ночью, когда эти «ремонтники» попытались протащить на склад какие-то свертки, мои орлы (вернее бойцы Орлова) их и повязали. Тихо, без шума и пыли. В свертках — фитили да кремни с огнивами. Явно пахло крупной диверсией — пороховой склад спалить хотели, гады! Катастрофа, от которой ползавода могло на воздух взлететь, не случилась — успели!
— Врагов скрутили, Петр Алексеич, — продолжил Федька, аж распирало его от гордости. — Двое их, стервецов. Сейчас в каморке сидят, под замком. Сначала, понятно, в отказ пошли. Но как мы им их «подарочки» показали, да припугнули, что к самому Брюсу на дознание потащим, — так помаленьку и заговорили.
— И что поют?
— Поют, что послал их человечек один… шишка какая-то столичная. Имя его то ли не знают, то ли сказать боятся, темнят, сволочи. Но намекнули, что тип этот из Военной Коллегии и завтра на ваших этих «потехах» будет от Государя смотреть. И приказ им был такой, чтоб склад бабахнул как раз во время «боя», да так, чтоб все подумали, будто это вы, Петр Алексеич, по своей неосторожности или из-за «опытов» этих опасных завод подпалили.
У меня аж волосы дыбом встали. Картина вырисовывалась отвратительная и до боли знакомая. Кто-то из очень больших шишек решил, видать, подстраховаться. Если мой «опытный» полк вдруг сделает гвардейцев, это ж для них будет полный облом. А если в этот самый момент на Охте рванет так, что мало не покажется — это разом все мои успехи на ноль помножит. Чистый удар, сразу двух зайцев одним махом.
И ведь почти прокатило! Если бы не мои ребята…
Я оказался перед выбором. С одной стороны — «потешный бой», главное испытание. С другой — диверсанты, которые могут вывести на крупную рыбу. Если сейчас поднять кипиш — главный гад хвосты успеет подчистить.
— Что с этими упырями делать будем, Петр Алексеич? — спросил Федька, видя, как я завис. — Людям Брюса их сдать?
— Пока тихо, Федот, — решил я. — никому ни слова. Утром — «потешный бой». Он должен пройти как по маслу, чего бы это ни стоило. Это сейчас самое главное. А с этими… голубчиками… мы после «боя» потолкуем. Пусть пока посидят, о жизни своей грешной подумают. Вы там с ними без фанатизма, но построже, чтоб не дернулись и языки раньше времени не откусили. И главное — вытрясите из них, кто этот «важный хрен из столицы». Имя! Мне нужно его имя, кровь из носу!
Время поджимало. И хрен его знает, как правильно поступить. Одно я знал наверняка: завтрашний бой я должен выиграть, иначе все это — псу под хвост.
Глава 20
Вот тебе и «потешный бой»! Хотели, значит, мне тактический конфуз устроить, а еще и заводик подпалить, да так, чтобы на меня же все и свалить. Дескать, Смирнов, выскочка, со своими опасными «опытами» доигрался. Чисто работают, сволочи! И заказчик, видать, птица не из последних, раз на такое пошел прямо под носом у Государя.
Отменять «потешный бой»? Да ни в коем случае! Это ж будет выглядеть, будто я хвост поджал. Провал, который моим врагам только на руку. Нет уж! Будем играть по-крупному. Рискованно? Еще бы! Но когда тут у меня было по-другому?
Федьке с его «заводской гвардией» — этих ребят я натаскал на совесть, они каждый винтик на заводе знали, поручил внутреннюю оборону, самые уязвимые места: пороховой склад (одну попытку-то отбили, но кто знает, может, у них еще козыри в рукаве?), склады с селитрой, механический цех, где мои бесценные станки.
— Глаза в оба, Федот! — наказывал я ему, глядя в его честные, преданные глаза. — Любой шорох, подозрительная тень — немедленно сигнал.
Солдатам Орлова, которых он мне выделил, — усилить внешний периметр. Часовых — вдвое, патрули — чаще. Поручик и сам все понял. Игнату Лыкову, моему новоиспеченному «перевербованному» снабженцу, задача особая: он тут все ходы и выходы знал, как свои пять пальцев, всех купчишек и подрядчиков, кто на завод шастает. Ему — следить за всеми «поставками», за любыми чужими телегами, что попытаются на т