Это был мой триумф!
Да, «потешный», но — триумф.
Я доказал, что могу и пушки лить, и устраивать представления, которым европейские короли позавидуют. Что немаловажно, под это дело я провел множество полезных опытов с разными химическими смесями, которые мне еще очень пригодятся для более серьезных дел. Да и реактивы, выделенные «для царской потехи», теперь можно было спокойно пустить на нужды «Проекта Феникс».
Когда последние залпы отгремели и над Невой повис пороховой дым, смешанный с морозным паром, я почувствовал невероятную усталость, но и такое же невероятное удовлетворение.
Мы это сделали!
Вернувшись во дворец Меншикова, где бал разгорался с новой силой, я тут же оказался в центре внимания. Меня поздравляли, хлопали по плечу, осыпали комплиментами. Сам Государь, подойдя, обнял меня и громогласно заявил:
— Ну, Смирнов, удружил! Вот это потеха! Вся Европа языками чесать будет! Молодец! Жди награды!
Я расшаркался в благодарностях. Успех фейерверка — это царская милость, это новые горизонты.
Было как-то странно. Никакого новогоднего настроения. Да, была радость и гордость за проделанную работу. Но вот новогоднего настроения — не было. Хотя, оно и в прошлой жизни так было. Может, надо что-то поменять в своей жизни? Завести себе девушку, а то хожу как робот. Устал я от всего этого. Да и чувствую, что ели раньше гормоны утихомиривались из-за физического перенапряжения, то сейчас, когда жизнь стала более сытой, хотя и такой же активной, организм требовал своего.
Бродя по залам, я пытался прийти в себя после осознания того, что молодой организм требует женской ласки. В одном из дальних салонов, куда доносился лишь приглушенный гул бала, мой взгляд упал на две фигуры. Мария Гамильтон, фрейлина, известная немногословностью и любовью к книгам, стояла ко мне вполоборота и о чем-то напряженно шепталась с невысоким, полноватым мужчиной в купеческом кафтане. Купец этот был мне смутно знаком: пару раз я видел его в приемной у Брюса.
А эта Гамильтон — очень симпатичная особа. Новый год, в конце концов, може приударить за красавицей?
Я незаметно приблизился. Разговора их я не расслышал, но сама манера общения, взгляды, скупые, но выразительные жесты — все указывало, что тема их беседы далека от погоды или придворных сплетен. Чувствовалось в этом что-то напряженное, словно они заключали сделку. Гамильтон выглядела очень сосредоточенной, даже несколько встревоженной. Купец же, напротив, казался весьма довольным и время от времени озирался по сторонам, будто опасаясь быть замеченным.
Я встретился взглядом с Брюсом, который, как оказалось, тоже наблюдал за этой парой из другого конца зала. Он едва заметно кивнул.
Хм… Странно. Только решился приударить за дамой, так ее уже держат на прицеле. Гамильтон ведь из окружения будущей императрицы.
Краем уха я слушал обрывки разговоров. Новости с фронта, долетавшие до столицы, становились тревожнее. Карл XII, оправившись после нарвского удара, похоже, не собирался сидеть сложа руки. Его войска стягивались к границам; по слухам, он готовил новое, мощное наступление.
Бал продолжался. Я старался не упускать из виду Гамильтон и купца, но они вскоре незаметно разошлись, растворившись в толпе гостей. Вскоре ко мне подошел Брюс. Лицо у него было серьезным, несмотря на только что отгремевший триумф фейерверка.
— Ну что, капитан, — тихо проговорил он, наклонившись к моему уху так, чтобы никто не услышал, — видел эту голубку? Фейерверк фейерверком, а дела никто не отменял.
— Есть что-то по существу, Яков Вилимович?
— Есть, — Брюс на миг замолчал, оглядевшись по сторонам. — Мои люди доложили. После разговора с Гамильтон этот купец встретился с другим иностранцем, тоже небезызвестной нам личностью. И передал ему небольшую записку. Нам удалось ее перехватить. Хотя, скорее, не перехватить, а незаметно прочитать и вернуть владельцу.
Брюс выдержал паузу.
— И? Что там? — выдавил я.
— Мы нашли ее, наконец-то, капитан! В записке, — Брюс понизил голос до шепота, — узнаваемым почерком нашей милой Марии Гамильтон нацарапано всего одно слово. Одно, но очень уж для нас с тобой, так сказать, знаковое.
Он посмотрел на меня с долей ликования.
— «Игнатовское».
Глава 14
Мы с Яковом Вилимовичем снова оказались в главном зале дворца, и меня на секунду оглушило от гула сотен голосов, перемешанного музыкой. На Неве догорели последние всполохи новогоднего салюта, и даже сюда, за толстенные стены, долетал восторженный ор толпы. Голова немного кружилась от въедливой пороховой вони. Да и дикое напряжение последних недель давало знать.
— Стало быть, Игнатовское, Яков Вилимович? — тихонько спросил я, когда мы, слегка пихнув какого-то расфуфыренного боярина, направились к царскому помосту. — Как думаете, просто совпадение, или уже целенаправленно копают?
Брюс лишь чуть приподнял бровь, его взгляд прошелся по залу, цепко выхватывая мелочи.
— В нашем деле, Петр Алексеич, на авось надеяться — гиблое дело. Учитывая, чья рука это писала и кому, предположительно, предназначалось… интерес к вашему имению, так сказать, вырисовывается вполне отчетливо. И чем дальше в лес, тем больше дров.
Меня облепили почти сразу, как только мы подошли к центру зала. Поздравления, рукопожатия, восторженные крики. Дамы стреляли глазками, шушукались за веерами. Мужчины хлопали по плечу, рассыпаясь в комплиментах моей «огненной потехе». Сам Государь, сияющий, как начищенный самовар, подозвал меня, и в очередной раз громогласно расхвалил перед всем двором, обозвал «огненным кудесником» и даже по-отечески приобнял, отчего у меня на душе немного потеплело.
Приятно. Моя репутация сегодня взлетела до небес.
Я был героем дня. Если бы они только знали, что вся эта феерия, весь этот грохот и блеск — всего лишь дымовая завеса, хитроумный маневр, прикрывающий куда более серьезные дела. Да что там говорить, если бы они знали, что я там в Игнатовском мастерю, половина бы в обморок попадала, а вторая — на костер бы потащила.
Я, как бы между прочим, в разговорах с некоторыми придворными, известными своей болтливостью и близостью к окружению Марты Скавронской, проболтался о «великой тайне» моих особо ярких огней. Дескать, весь фокус в особом «стабилизаторе для лапландского изумруда», редчайшем минерале, который я храню в строжайшем секрете у себя в Игнатовском. Без него, дескать, и цвета не те, и искры жиденькие. Брюс, когда я поделился с ним этой идеей, сначала нахмурился, но потом, покумекав, согласился:
— Что ж, Петр Алексеевич, здравый смысл в этом есть. Раз уж все их внимание приковано к Игнатовскому, грех этим не воспользоваться. Пусть ищут там то, чего и в помине нет. Тем правдоподобнее будет наживка. А то, что там действительно ценное имеется… так это им только азарта прибавит. Главное, чтобы мышь в мышеловку угодила.
Так что «стабилизатор» стал приманкой. Севернее Игнатовского, в лесах, Брюс отправит несколько верных полков, готовых по первому сигналу перекрыть все дороги. Пусть только сунутся. Мы их там тепленькими и встретим. На фоне тревожных новостей о том, что Карл Шведский опять собирает войска, видать, к весенней кампании готовится, демонстрация нашей «пиротехнической мощи» должна была произвести впечатление не только на своих, но и на врагов. Пусть знают, что у русского царя есть чем удивить, и не только на поле боя.
Когда основная волна поздравлений схлынула, и я смог немного перевести дух с бокалом вина, ко мне протиснулся невысокий, крепко сбитый мужичок в скромном, но добротном купеческом одеянии. Лицо незнакомое, глазки бегают.
— Господин Смирнов, дозвольте словцо молвить, — проговорил он с заметным иностранным акцентом. Говорок был характерный, с присвистом — шведский, если я не совсем оглох. — Я человек торговый, с разными странами дело веду. Видал я фейерверки и в Амстердамах, и в Гамбургах, но такого великолепия, признаться, не видывал. Не изволите ли, сударь, за вознаграждение вельми щедрое, поделиться секретом ваших… этих… особо ярких огней? У меня есть покупатели, которые не поскупятся, деньгу отвалят немалую.
Я едва заметно усмехнулся. Брюс, возникший рядом, будто вырос из-под земли, уже сверлил «купца» тяжелым взглядом.
— Благодарствую за предложение лестное, почтенный, — ответил я любезно. — Однако секреты моего ремесла, знаете ли, не для продажи. Они Государю и Отечеству служат. А технологии такая штука — сегодня продашь, завтра по тебе же и ударят.
«Купец» как-то сник, промямлил извинения и быстро растворился в толпе. Брюс проводил его взглядом.
— Еще один любопытный, — протянул он. — Возьмем на прищур.
Я только хмыкнул. Ну что ж, Яков Вилимович, считайте, что я только что помог вам еще одного шведского шпиона на крючок насадить. И это, как говорится, только цветочки. Главная рыбка еще впереди.
Новогодние гулянки отшумели, оставив после себя звон в ушах от бесконечных «Виват!» и музыки. Двор потихоньку разъезжался, а я пулей метнулся в Игнатовское. Пока Питер отсыпался после моей «огненной феерии», у нас с Федькой и Гришкой начиналась самая настоящая запара. Лаборатория стала нашей берлогой на ближайшие недели. Снаружи –январский колотун, ветер воет в трубах, а внутри, в крохотной, прокопченной химикатами каморке, кипела работа, от которой, возможно, зависело не меньше, чем от побед на фронте.
Гремучая ртуть. Мельчайшие, почти невесомые кристаллики, а силищи в них — как в бешеном быке, да еще и норов непредсказуемый. Каждый божий день мы рисковали, каждый час, как саперы, по минному полю ходили. Несколько раз мелкие порции этой дряни взрывались прямо в ступках. Федька, после того как ему чуть глаз не вышибло осколком тигля, теперь перед каждым новым замесом крестился так, будто на исповедь шел, а Гришка большую часть времени молчал, как партизан на допросе, сосредоточенно отмеряя компоненты с точностью аптекаря. Ну, или пытался.
Кремневый замок, особенно в нашу лютую зиму, — штука капризная, как барышня на выданье: то осечку даст, то искра вялая, то порох на полке отсыреет. А капсюль, если его обуздать, обещал мгновенное и безотказное воспламенение в любую погоду. Это был пропуск в новую эру стр