— Она должна поверить в это, — проговорил Брюс, внимательно вчитываясь в состряпанную нами «легенду». — Все выглядит правдиво.
Следующие несколько дней прошли в лихорадочной подготовке. Люди Брюса аккуратно «скармливали» дезинформацию Арсеньевой, та, как и ожидалось, тут же неслась делиться «секретом» с Гамильтон. Мы же, затаив дыхание, ждали реакции, как рыбак поклевки. Напряжение нарастало с каждым днем, как снежный ком. С фронта приходили все более хреновые известия.
И вот, в один из последних дней апреля пришел ответ. Правда не от Гамильтон, и не из Петербурга. Агент Брюса, который сидел глубоко в тылу врага, в самой шведской резидентуре, сумел передать срочное донесение. Короткое, всего несколько строк.
Карл XII, шведский король собственной персоной, лично заинтересовался «стабилизатором Смирнова». Информация, полученная от его агентов в Петербурге (то есть, читай — от Гамильтон), произвела на него такое впечатление, что он отдал недвусмысленный приказ: достать этот «стабилизатор» любой ценой. Любой, мать его! Даже если для этого придется взять штурмом Игнатовское.
Мы с Брюсом переглянулись. Не переиграли ли мы самих себя?
Капкан, который мы так старательно готовили для Гамильтон, мог с таким же успехом захлопнуться и на нас самих. Весело, ничего не скажешь.
Хотя, даже из этого можно извлечь выгоду. У меня родилась крутая идея.
Глава 16
Май расцвел — красота, зелень кругом, как будто и нет никакой войны, и кровь на западных границах не льется рекой. Для меня этот месяц запомнился первыми, и надо сказать, очень даже ощутимыми, результатами нашей с Брюсом хитроумной затеи. Наша дезинформация о «супер-порохе» и таинственном «стабилизаторе», который якобы у меня в Игнатовском запрятан, сработала. Шведы, если верить донесениям Якова Вилимовича, клюнули, вернее — они наживку целиком проглотили, вместе с крючком, леской и, похоже, частью удилища. Их разведка просто стояла на ушах.
— Петр Алексеич, донесения из Стокгольма для короля Карла не самые утешительные, — сообщил мне как-то Брюс, с заметной усмешкой рассматривая очередной трофейный чертеж. — Их соглядатаям дан приказ чрезвычайной важности: добыть секрет твоего «зелья адского» и тех самых «лапландских изумрудов», что, по слухам, цвет огню придают невиданный. Любой ценой, заметь. Указание от самого короля.
— Любой ценой? — я отложил свои расчеты по новому лафету. — Это, может, и нашу задачу облегчит, а может, и крови больше прольется. Когда противник в отчаянии, он способен на самые непредсказуемые поступки.
И лучше всего это отчаяние иллюстрировала Мария Гамильтон. Эта женщина… Ох, если бы не подозрения Брюса, от которых я сам до последнего отмахивался, я бы ею просто любовался. Красива — да что там, дьявольски красива! Фигурка точеная, волосы цвета воронова крыла, глаза способные заворожить и утянуть в омут. И умна, хитра, как лисица. Настоящая Миледи Винтер петровского разлива. И вот эта самая Миледи теперь металась. Ее нервозность была настолько очевидной, что, кажется, даже слепой бы заметил. Чем еще больше выдавала себя. На ассамблеях она смеялась невпопад, руки ее мелко подрагивали, когда она брала бокал с вином, а в глазах то и дело мелькал какой-то затравленный огонек. Яков Вилимович докладывал, что она уже несколько раз через подставных лиц пыталась разведать обстановку вокруг Игнатовского. Наша легенда о слабой охране и несметных запасах «стабилизатора» явно пришлась по вкусу ее шведским кураторам.
— Фрейлина сия на грани душевного расстройства, — хмуро констатировал Яков Вилимович однажды вечером, когда мы, уединившись в его кабинете, обсуждали последние донесения. — Наши люди, что за ней наблюдают, доносят: встречается с личностями весьма сомнительными, передает некие свертки, получает указания. Ищет способ проникнуть в твою вотчину. Готова на крайние меры, лишь бы исполнить приказ. А возможно, и давно уже перешла черту. Вот только не понятно, почему такая спешка?
— Может, она поняла, что ее раскрыли? — предположил я.
Брюс нахмурился.
Во мне боролись два чувства. С одной стороны — холодный расчет инженера-попаданца, чей план начал приносить плоды. А с другой, какое-то горькое разочарование. Ну не хотелось верить, что именно эта чарующая женщина, оказалась главным связующим звеном шведской резидентуры. Может, ее просто используют? Может, она пешка в чужой игре? Но факты, которые Брюс методично выкладывал, были упрямы. И чем дальше, тем меньше оставалось места для сомнений.
Развязка этой части интриги, впрочем, не заставила себя слишком долго ждать. Буквально через пару дней, после очередного утомительного заседания в Военной Коллегии, ко мне, мило улыбаясь, подошла Марта Скавронская. Она всегда появлялась в нужное время и в нужном месте.
— Петр Алексеевич, душенька, — проворковала она своим обволакивающим голоском, — тут Мария Гамильтон слезно просила передать… У нее к вам, говорит, дело государственной важности, неотложное и весьма деликатное. Не могли бы вы уделить ей толику вашего драгоценного времени для беседы с глазу на глаз? Уверяет, что все это для блага нашего любезного Отечества. Мне не говорит ничего.
Я посмотрел на Марту, пытаясь уловить в ее глазах хоть намек на истинные мотивы, но там, как всегда, плескалась лишь показная простота. Затем перевел взгляд на саму Гамильтон, которая скромно маячила в нескольких шагах поодаль, делая вид, что с невероятным интересом разглядывает портрет какого-то давно почившего вельможи. Она была чуть бледна, от того ее красота казалась еще более утонченной. И на мгновение мне стало ее почти жаль. Но когда наши глаза встретились, жалость улетучилась. В ее чуть прищуренных глазах неприкрыто горел хищный огонь. Ни тени заботы о «благе Отечества». Только расчет и звериный азарт охотника, учуявшего добычу.
Ну, здравствуй, Миледи. Кажется, ты окончательно созрела, чтобы клюнуть на мою особую приманку. И наживка эта может оказаться для тебя последней. А мне остается лишь констатировать, что даже самые красивые цветы иногда скрывают смертельный яд. Я сказал Марте, что чуть позже назначу ей аудиенцию и ретировался.
Пока Гамильтон расставляла шпионские сети, а мы с Брюсом готовили ей «сюрприз», жизнь в моей Инженерной Палате и мастерских в Игнатовском, само собой, не замерла. Май выдался по-настоящему горячим — и в прямом, и в переносном смысле. Работа над СМ-0.1Ф, велась полным ходом. Это была реально адская работа. Десятки, если не сотни, испорченных стволов, которые новый порох просто рвал на части. Бесчисленное количество затворов, которые, то намертво клинило, то, наоборот, гуляли во все стороны. Мои «академики» и старые мастера, Федька с Гришкой во главе, буквально дневали и ночевали в мастерских, черные от копоти и металлической стружки, с красными от недосыпа глазами. Сколько раз я видел, как они, отчаявшись, готовы были все бросить, но потом снова, упрямо, брались за дело. Кровью и потом — это не для красного словца, это была наша ежедневная реальность.
Гришку с Федькой пора переводить из мастеров куда повыше. Кажется они уже созрели быть руководителями проектов при должностях.
К середине мая первая опытная партия СМ-0.1Ф (с исправленными «детскими» болячками) — полсотни штук — была готова. Я смотрел на эти фузеи со смешанными чувствами. С одной стороны, это был прорыв. Они реально стреляли! Причем стреляли без этого чертового густого дыма, который на поле боя превращал солдат в слепых кутят. И осечек, благодаря капсюлю, было в разы меньше, чем у этих допотопных кремневых ружей. Но с другой стороны… Качество. По моим меркам, инженера из двадцать первого века, качество было просто отвратным. Люфты, зазоры, местами обработка топорная. Это «сырой» продукт, собранный на коленке, в дикой спешке, но это было лучшее, что мы могли выжать на тот момент.
Государь, которого Брюс тут же известил о завершении этого этапа, долго ждать себя не заставил. Примчался в Игнатовское пулей, будто на пожар, в сопровождении только Меньшикова да пары офицеров. Я ему устроил показательные стрельбы. Сам взял одну из фузей, показал, как быстро заряжается — патрон в ствол, затвор закрыл, курок взвел.
Бах! Еще раз! И еще!
Никакого дыма, только легкое, едва заметное облачко. Солдаты из моей «опытной команды», уже наловчившиеся с новым оружием, такой частый огонь дали, что бывалые гвардейцы из свиты Петра только челюсти поотвешивали.
— Ай да Смирнов! Ай да голова! — Государь эмоций не сдерживал. Впрочем, он всегда такой. Подошел, взял фузею, сам пару раз пальнул. — Без дыма… И палит-то как часто! Да с таким ружьишком мы этому Карлуше хвост-то знатно прищемим!
Восторг его был неподдельным, но за ним последовал приказ, от которого у меня внутри все аж похолодело.
— Немедля! — отрезал он, сверкая глазами. — Всю эту партию — на самый горячий участок фронта! Пусть наши солдатушки шведа подивуют! А ты, Петр, готовь следующую. Да поболе!
Я попытался было заикнуться, что оружие еще сырое, до ума доводить надо.
— Государь, фузеи сии… — начал я осторожно.
— Что «фузеи»? — перебил он нетерпеливо. — Стреляют? Стреляют! Шведа бить можно? Можно! Прочее — не важно! Война не ждет, Смирнов!
Спорить с Петром было бесполезно, да и опасно. Приказ есть приказ. Скрепя сердце, я распорядился готовить фузеи к отправке. Провожал этот первый «боевой» транспорт с тяжелым сердцем. Понимал, что отправляю на смерть, возможно, и своих людей, если оружие подведет в самый неподходящий момент. Это был огромный риск.
Прошли две недели, которые показались мне вечностью. И вот, наконец, прискакал гонец с фронта. Депеша от генерала, который командовал тем самым «горячим участком». Я вскрывал пакет, и руки у меня ходили ходуном. Первые строки заставили сердце подпрыгнуть от радости: «…новые фузеи вашего изобретения, Петр Алексеевич, произвели на неприятеля эффект неописуемый. Внезапный частый еще и бездымный огонь поверг шведские роты в смятение, граничащее с паникой… Солдаты наши, воодушевленные сим преимуществом, потеснили врага со значимых позиций…»