Недели потекли вяло. Шведы, хлебнув горюшка при первом штурме, взялись за осаду по всем правилам. Их траншеи-апроши подползали все ближе к нашим передовым позициям. Пушки гремели день и ночь, не переставая. Мы отвечали, как могли, порох приходилось считать — обозы из тыла пробивались с боем, и каждая бочка была на вес золота. Наши вылазки кусали шведов, правда остановить их медленное, но верное продвижение они не могли. Усталость валит солдат с ног. Но держались из последних сил, на одном упрямстве.
А потом случилось то, чего мы боялись больше всего. После особенно лютой артподготовки, которая длилась почти сутки, когда земля ходила ходуном, а воздух стал густым от порохового дыма и запаха гари, шведам таки удалось проломить одну из наших внешних линий обороны на северо-западном участке. Они кинули туда свежие полки, и наши, измотанные донельзя непрерывными боями и бессонными ночами, не сдюжили. Сначала посыпались донесения о прорыве, потом в крепость хлынул поток отступающих, раненых, вперемешку с теми, кто еще пытался огрызаться.
План «Б». Да, был у меня и такой, на самый черный день. Оборона внутри города. Удержать внешний периметр против превосходящих сил и мощной артиллерии — дело почти гиблое. Поэтому, еще когда только планировали, я настоял, чтобы Нарву подготовили к уличным боям. Каждая улица и перекресток, каждый более-менее крепкий дом должен был стать опорным пунктом.
Мы с Брюсом вылетели на улицу. Картина была не для слабонервных. С окраин доносилась ожесточенная пальба, крики, лязг железа. По улицам метались солдаты, тащили раненых. Но паники, которая любое войско в стадо баранов превращает, не было. Офицеры, выхватив шпаги, пытались навести хоть какой-то порядок, сбивали отступающих в команды, гнали их на заранее подготовленные позиции.
— Командуй, «кондуктор», — Брюс дышал тяжело, как загнанная лошадь. — Ты эти баррикады тут нагородил, тебе и знать, как их оборонять. Я чем смогу — помогу.
Я кивнул. Времени на раздумья не оставалось ни секунды.
«Огненные ежи» — это была одна из моих затей для городской драки. Огромные, просмоленные бревна, связанные крест-накрест и утыканные железными штырями, или просто бочки, набитые горючей смесью из смолы, пакли и пороховой мякоти. Их предполагалось поджигать и скатывать с крыш на узкие, мощеные улочки Нарвы прямо на головы атакующим шведам. Дешево и сердито, но, как я надеялся, сработает.
Уже через полчаса город превратился в настоящий лабиринт из баррикад. В ход шло все, что под руку попадалось: телеги, бочки, обломки мебели, камни из мостовой. Дома, которые выходили на главные улицы, стали маленькими крепостями — окна первых этажей заложили, в стенах пробили бойницы. Солдаты, немного пришедшие в себя после первого шока от прорыва, занимали позиции, готовые продать свою жизнь подороже.
И шведы не заставили себя ждать. Их штурмовые колонны, прорвав нашу внешнюю оборону, ринулись в город, надеясь на легкую победу. Но не тут-то было. Нарва встретила их плотным ружейным огнем из каждого окна и баррикады.
Я носился между опорными пунктами, стараясь быть там, где припекало сильнее всего. На Спасском спуске, крутом и узком, уже пустили в дело «ежей». Несколько подожженных просмоленных бочек с грохотом покатились вниз, прямиком на шведскую колонну, которая пыталась прорваться к центру. Крики ужаса, вопли обожженных, дым, смрад…
Атака захлебнулась.
На Ратушной площади завязалась настоящая свалка. Шведы, неся потери, упрямо лезли вперед, пытаясь сбить наших с баррикад. Я сам схватил фузею и вместе с солдатами отстреливался, стараясь бить по офицерам. Воздух звенел от пуль, от нашего «Ура!» и шведского «För Gud med Kungen!». Кровь заливала булыжную мостовую.
Мои саперы, обученные уже здесь, под огнем закладывали небольшие пороховые заряды — самодельные мины — на предполагаемых путях продвижения противника. Несколько таких мин сработали, разметав шведские штурмовые группы и вызвав минутное замешательство.
Но шведы были упорны. Они несли потери. Их было просто больше. Наши опорные пункты таяли один за другим.
Шведы перли, как тараканы, изо всех щелей, отжимая наших все глубже в город. Уличные бои — это та еще мясорубка, где вся тактика летит к чертям, остаются только ярость да отчаяние. Я видел, как Брюс, со шпагой наголо, сам водил солдат в контратаки на одном из флангов, но силенки-то были явно не равны. Нужно было что-то такое, что выбило бы у шведов землю из-под ног. И у меня имелись кое-какие сюрпризы на этот случай, припасенные еще когда город к обороне готовили.
— Яков Вилимович! — заорал я, кое-как продравшись к нему сквозь дым и адский грохот боя. — Пора запускать! А то сомнут, и мокрого места не останется!
Брюс, с лицом черным от пороховой гари, еле отдышался.
— Думаешь, выгорит? Рисковое дело, капитан, своих же можем погубить.
— Я все просчитал. Заряды заложены так, чтоб накрыть главные направления их прорыва. Давайте отмашку!
Он помедлил всего секунду, прикидывая что к чему. Шведские гренадеры уже ломились к Рыночной площади, вот-вот грозя рассечь нашу оборону пополам.
— Валяй! — выдохнул он. — С Богом!
Я махнул своим саперам, которые уже ждали сигнала в условленных местах. Мы заранее заложили в подвалах нескольких домов, которые выходили на главные перекрестки, да под участками мостовой, где ожидалось столпотворение противника, специально подготовленные «адские машины». Мощные пороховые заряды, обложенные камнями, кусками чугуна, всем, что могло нанести максимальный урон. Фитили были проложены загодя, выведены в безопасные места.
И вот, один за другим, с разницей в несколько секунд, город тряхнули три мощных взрыва. Земля подо мной заходила ходуном. Из-за угла, где только что кипела драка, донесся такой нечеловеческий вой, что кровь в жилах стыла. Я выглянул — улица, по которой перли шведы, превратилась в кромешный ад. Клубы дыма, пыли, летящие камни, изуродованные тела… Эффект был что надо. Атакующие колонны шведов буквально перемешало, их ряды поредели, а те, кто уцелел, в ужасе шарахнулись назад.
— Теперь дым! — скомандовал я. — Жги склады!
Еще одна моя заготовочка. На нескольких небольших складах в разных частях города, которые мы все равно бы не удержали, были свалены сера, смола, мокрые тряпки, старое сено — все, что могло дать густой, едкий дым. По моей команде солдаты с факелами кинулись выполнять приказ. Вскоре Нарву начало затягивать плотной, удушливой пеленой. Ветер, к счастью, дул в сторону шведов. Видимость упала до нескольких шагов. Кашель, крики, матерщина — все смешалось в этом рукотворном тумане.
Замысел был прост: сбить противника с толку, нарушить его управление, заставить его силы распылиться, а нашим дать передышку и возможность собраться с силами. И это сработало! Шведы, ослепленные дымом, оглушенные взрывами, потеряли кураж. Их атаки стали какими-то дергаными, неуверенными. Наши же солдаты, знавшие город как свои пять пальцев, получили преимущество.
Да, это было жестоко, это было страшно, но это война. И мои, с точки зрения классической тактики, «негуманные» методы давали результат. Мы выигрывали драгоценное время, нанося врагу тяжелейшие потери.
Но война — баба капризная и непредсказуемая. В тот самый момент, когда казалось, что мы сумели переломить ход событий, когда шведское наступление захлебнулось в дыму и крови, грохнул новый, еще более чудовищный взрыв. Меня швырнуло на мостовую, как какую-то куклу. Перед глазами полыхнуло оранжевое пламя, и последнее, что я успел сообразить, прежде чем померк свет, — это сокрушительный удар чего-то тяжелого по голове и нарастающий рев. Похоже, какой-то шальной снаряд, или искра от наших же пожаров, угодил в один из пороховых погребов, который мы не успели полностью опорожнить или как следует укрыть.
Ирония судьбы, чтоб ее… Накрыло своим же добром.
В себя я приходил медленно, рывками, будто из какой-то липкой жижи выныривал. Башка трещала, в ушах звенело, а во рту стоял мерзкий привкус гари вперемешку с кровью. Кое-как продрав глаза, увидел над собой закопченное небо, сквозь которое пробивались огненные языки. Вокруг громыхало, трещало, орали люди. Я валялся на чем-то твердом и бугристом, присыпанный какими-то обломками.
Первая мысль — живой. Вторая — где я, и какого лешего тут вообще творится? Память нехотя подкинула картинку: взрыв, слепящая вспышка…
Пороховой погреб. Наш погреб. Вот же угораздило!
Кое-как, морщась от острой боли в затылке и плече, я попытался подняться. Огляделся. Картина была — хоть кино снимай про конец света. Часть улицы, где я очутился, превратилась в дымящиеся развалины. Несколько домов полыхали вовсю. В воздухе висела такая плотная завеса из дыма и пыли, что солнечный свет едва пробивался. Но самое главное — бой не прекращался. Сквозь грохот и треск пожара доносилась ружейная пальба, лязг железа, яростные вопли.
Кое-как выбравшись из-под завала, я почувствовал, что правая рука болтается как плеть, а по лицу течет что-то теплое и липкое. Голова шла кругом, мысль, что надо что-то делать, гнала вперед. Опираясь на стену полуразрушенного дома, я доковылял до угла и выглянул на соседнюю улицу.
То, что я увидел, заставило сердце замереть. Наши солдаты, остатки гарнизона, дрались как черти, но их теснили. Шведы, оклемавшись от первого шока, который им устроили наши фугасы да взрыв погреба (он, похоже, и нашим, и чужим поддал, но и шведское наступление в этом секторе спутал, вызвав пожары уже у них в тылу), снова лезли вперед, как одержимые.
В этот момент я заметил Якова Вилимовича. Он, со шпагой наголо, почерневший от копоти, пытался сколотить оборону у какой-то полуразрушенной церквушки. Вокруг него сбилась горстка солдат — преображенцы, семеновцы, кто уцелел.
— Яков Вилимович! — гаркнул я, стараясь перекричать шум боя.
Он обернулся, увидел меня, и на его лице промелькнуло что-то похожее на облегчение.
— Петр! Жив! А мы уж тут грешным делом… Ну, как ты?