Я стоял на юте флагманской шнявы «Мункер» и вглядывался в темноту, где едва угадывались силуэты других судов нашей маленькой армады: двенадцать юрких, вертких шняв и три неповоротливых, но пузатых галиота, набитых припасами и лошадьми. Где-то там, на востоке, отряд Орлова уже вовсю поднимал шум, устраивая переполох под Выборгом, и я мысленно пожелал этому сорвиголове удачи. От его спектакля зависела наша жизнь.
Первые дни слились в один серый, тягучий узор из тревоги и усталости. Днем мы забивались в узкие, глухие заливы финских шхер, прячась за гранитными островами, поросшими редким сосняком. Солдатам было строжайше запрещено даже громко разговаривать, так что они молча чистили оружие, штопали одежду или просто валялись на палубах, глядя в низкое, бесцветное небо. А вот ночью начиналась наша настоящая жизнь. Подняв самый минимум парусов, мы крались вперед, как воры, прижимаясь к береговой линии.
На третий день мы чуть не влипли. На рассвете, когда мы уже собирались забиться в очередную безымянную бухту, дозорный на мачте заметил на горизонте дымок. Через полчаса мы уже отчетливо видели силуэт шведского дозорного галеаса, который шел вдоль берега.
Наши шнявы, как по команде, юркнули в узкую расщелину между двумя скалами и буквально притерлись бортами к мокрому, обросшему мхом граниту. Мы замерли, слившись с пейзажем. Я стоял, затаив дыхание, и слушал, как шведский корабль проходит мимо, так близко, что я различал скрип его снастей и обрывки шведской ругани. Он прошел, не заметив нас, и скрылся за поворотом. Напряжение, сковавшее палубу, спало, и солдаты шумно выдохнули.
К концу пятого дня мы подошли к самому опасному участку пути. Пролив Сёдра-Кваркен. Бутылочное горло Ботнического залива, где два берега сходились так близко, что, казалось, можно было перекрикиваться. Вода здесь была неспокойной, полной злых течений и подводных камней. Вечером с моря натянуло низкий, плотный туман, который был нам одновременно и спасением, и проклятием. Он нас прятал и делал навигацию почти невозможной. Мы встали на якорь в последнем укрытии, дожидаясь глубокой ночи, чтобы сделать решающий бросок. Напряжение на борту достигло предела. Все молчали, вслушиваясь в плеск воды и крики чаек, которые в тумане звучали как-то тревожно и жутко.
Именно в этот момент тишину разорвал крик дозорного:
— Парус! Прямо по курсу!
Я схватил трубу, но в этой молочной каше она была бесполезна. И тут он вырос из тумана. Бесшумно, как нечто из другого, враждебного мира. Это был не юркий шведский галеас. Это был двухдечный монстр, линейный корабль, чья мощь и размеры делали всю нашу флотилию похожей на стайку мальков рядом с китом. Четкая геометрия десятков орудийных портов, высокий, уверенный бушприт, идеальный порядок на палубе. На гафеле медленно, издевательски лениво пополз вверх флаг. Красные и белые полосы на синем поле. «Юнион Джек».
Все на мостике замерли. Время остановилось. И в этой мертвой тишине с английского корабля раздался усиленный рупором голос. Он говорил на чистом, правильном русском, но с холодным, металлическим акцентом, от которого мороз продрал по коже.
— Русским судам застопорить ход для инспекции! Любая попытка к бегству будет расценена как враждебные действия!
Глава 6
Мы влипли по-глупому, как мыши в мышеловку, которую поставил не шведский кот, а британский бульдог. Все наши хитрости, вся конспирация — все полетело ко всем чертям.
На палубе повисла мертвая тишина. Матросы и солдаты, которые еще минуту назад были единым, слаженным организмом, замерли, превратившись в каменные истуканы. Их взгляды прилипли к громадине английского корабля, который медленно разворачивался, подставляя нам свой борт, утыканный пушками. Пятьдесят орудий. Пятьдесят вежливых, но неоспоримых аргументов. Мои двенадцать шняв с их жалкими трехфунтовыми пукалками против этой плавучей крепости были все равно что стая воробьев против ястреба. Один залп — и от нас останутся только щепки и кровавая пена на воде.
— Что делать, ваше благородие? — голос моего капитана, бывалого моряка, предательски дрогнул. — Прикажете?
Приказать? Да что я мог приказать? Начать бой — это не геройство, это идиотизм чистой воды. Драпать — не выйдет. Этот монстр на открытой воде догонит и потопит нас поодиночке, как слепых щенков.
Мысли в голове закрутились, как бешеные. Лорд Эшворт. Его вежливые наезды в Питере оказались не пустым звуком. Они знали. Кто-то из своих слил? Опять? Или их разведка так чисто работает? А может это просто случайность? Не слишком ли я подозрительный?
Сейчас это было уже не важно. Важно было то, что прямо сейчас, в этом проклятом тумане, решалась судьба не только экспедиции, но и моя собственная. Провал такого масштаба Государь мне точно не простит.
В этот момент де ла Серда тронул меня за локоть. Лицо у него было все такое же серое, но в глазах снова появился тот самый колючий огонек.
— Нельзя показывать страх, барон, — прошипел он мне на ухо на ломаном русском, мешая его с испанским. — Ни в коем разе. Они ждут, что мы обоср… запаникуем. Наглость, сеньор. Только наглость.
И он прав. Это был покер. И карты у меня на руках были — дрянь, но играть я должен был так, будто у меня на руках флеш-рояль.
— Штандарт! — гаркнул я так громко, чтобы слышали все на корабле. — Мой баронский штандарт — на мачту! Живо!
Мой голос, полный уверенности, которую я из себя выдавил, подействовал на команду как ушат холодной воды. Матросы очнулись от ступора и кинулись выполнять приказ. Через минуту на гафеле рядом с Андреевским флагом уже полоскался мой личный герб — медведь с молотом и циркулем в лапах. Это был сигнал, что на борту знатный дворянин, человек Государя.
Я схватил рупор.
— Говорит барон Смирнов, чрезвычайный посланник Его Царского Величества! — проревел я в сторону британца, стараясь, чтобы голос не сорвался. — На каком основании корабль под флагом дружественной нам державы перекрывает дорогу мирной экспедиции? Ваши действия — неслыханная наглость, оскорбление русского флага и моего дворянского достоинства! Я требую немедленно дать дорогу!
Я намеренно шел на обострение, переводя стрелки с военной стычки на политический скандал. Одно дело — потопить безвестную русскую флотилию, и совсем другое — атаковать корабль с личным посланником царя, что могло обернуться грандиозной дипломатической бучей.
На английском корабле повисла пауза. Они явно не ждали такого поворота. Я видел в трубу, как на капитанском мостике засуетились офицеры. Английский капитан, фигура в треуголке, явно с кем-то совещался. Положение у него было аховое. У него был приказ «не пущать», но вряд ли у него был приказ «начинать войну».
И в этот самый момент, пока англичане чесали репу, де ла Серда снова оказался рядом.
— Сеньор барон, — зашептал он, и его дыхание обожгло мне ухо. — Видите ту протоку слева? Между теми двумя скалами?
Я посмотрел. Узкая, черная щель в граните, из которой тянуло течением. На всех картах, что я видел, это место было помечено как непроходимый тупик, мель, утыканная камнями. Путь в один конец.
— Он узкий, опасный, он сквозной. Я помню на картах. Если сможем проскочить…
Я посмотрел на него, потом на английский корабль. Это был шанс один на тысячу. Риск был чудовищный. Одно неверное движение рулем — и мы распорем брюхо о скалы. Но альтернативой было позорное пленение или смерть.
— Готовьтесь, — скомандовал я капитану «Мункера» так, чтобы не услышали на других кораблях. — По моему сигналу — полный ход в ту протоку. Передайте на другие шнявы. Быстро, но без шума.
Англичане все еще совещались. Их нерешительность была моим единственным шансом. Я снова поднял рупор.
— Даю вам одну минуту на размышления! — крикнул я. — Если через минуту проход не будет свободен, я буду считать ваши действия актом агрессии и по возвращении в Санкт-Петербург доложу обо всем Государю!
Это был чистый блеф. Пока они там думали свою думку, мы должны были действовать.
— СИГНАЛ! — рявкнул я уже своим.
И тут же на флагмане взвился условный флажок («повторяй»). Мы ринулись вбок. Наши шнявы, как по команде, резко изменили курс. Паруса надулись ветром, и вся наша маленькая армада, к полному изумлению англичан, рванула в сторону, прямо в пасть каменной ловушки.
Я видел в трубу, как английский капитан от злости ударил кулаком по поручню. Он понял, что мы делаем, но было уже поздно. Он не мог сунуться за нами в эту щель — его огромный корабль с его осадкой сел бы на мель в два счета. Он мог только смотреть.
— Сумасшедшие русские, — донесся до меня его искаженный рупором голос, в котором смешались злость и презрительное удивление. — Пусть разобьются о скалы.
Он был уверен, что мы идем на верную гибель. Он решил, что проблема рассосется сама собой, и ему даже не придется марать руки.
Далеко на востоке, в мокрых лесах под Выборгом, капитан Орлов довольно ухмыльнулся, слушая, как вдали трещат ружья. Его «призраки», как я прозвал его отряд, отрабатывали свою роль на все сто. Все шло точно по нашему с ним плану. Утром его преображенцы устроили показательную атаку на небольшой шведский редут, завязав короткий, но злой бой. Они не лезли на рожон, не пытались взять укрепление штурмом. Задача была другой — навести шороху, показать себя, вбить шведам в голову, что именно здесь, на финском направлении, русские готовят главный удар.
Задав трепку гарнизону, они так же резко свалили, оставив после себя пару горящих сараев и несколько трупов в синих мундирах. Шведский комендант, недолго думая, отправил гонца в Гельсингфорс с панической депешей о наступлении крупных русских сил. Орлов же, отойдя на пару верст, и не думал прятаться. Наоборот, он приказал разбить огромный лагерь на самом видном месте, запалить с десяток костров, чтобы казалось, будто тут стоит целый полк. Днем его люди громко рубили лес, а ночью орали песни, чтобы шведские шпики, которые наверняка уже кружили вокруг, как мухи, докладывали своему начальству о русской беспечности и многочисленности. Орлов стягивал на себя все внимание, превращая свой отряд в приманку, на которую шведский генштаб должен был клюнуть. И они клевали. По донесениям нашей собственной разведки, к Выборгу уже спешно гнали подкрепления из глубины Финляндии. Наш отвлекающий маневр работал как часы.